2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2

Полицейская реакция давила Пруссию, Австрию и все германские государства в течение 20-х, 30-х и 40-х годов, и ее главный вдохновитель Меттерних, наблюдая временный упадок духа и подавленность среди прогрессивных кругов общества, самодовольно заявлял при всяком удобном случае, что гидра революции сломана, и что безусые мальчишки, учащиеся в университетах, после безобразных своих выходок в 1816–1819 гг., очевидно, удостоверились в нелепости своих предприятий и перестанут смущать мир и спокойствие добрых граждан. Между тем в Германии и Австрии назревали такие общественные условия, при которых организованный и вдохновляемый Меттернихом произвол неизбежно должен был подвергнуться смертельной опасности. И любопытно, что гроза надвинулась на систему Меттерниха именно тогда, когда он почивал на лаврах, когда былые годы студенческих волнений представлялись австрийскому канцлеру далеким воспоминанием…

К концу 40-х годов в Австрии, Пруссии и остальной Германии промышленность, развиваясь все более и более, выдвинула на сцену рабочий класс, который еще лет за 20 до того никакой политической роли не играл. Этот класс, доведенный нищетой, непосильной работой за слишком малую цену, частой безработицей и голодовками до самой последней крайности, готов был бороться из-за улучшения своей горькой участи, готов был видеть в окружавших его гнете, произволе, наглом презрении ко всем его человеческим правам такие условия, которые нужно сокрушить раньше, нежели думать о мало-мальски успешной борьбе с хозяевами. В свою очередь мелкая, средняя и даже крупная буржуазия объединялись ненавистью к постылому дворянско-полицейскому всевластью и высокомерию; буржуазия не видела для себя никакого выхода из приниженного своего положения, кроме учреждения конституционного строя. Если даже не принимать во внимание крестьянства, явственно желавшего освободиться от помещичьего гнета, то все-таки революционное настроение таких двух классов, как буржуазия и рабочие, классов, временно ставших союзниками в борьбе против неограниченной монархии, это революционное настроение, назревавшее к 1848 г., могло бы всполошить Меттерниха гораздо более, нежели былые студенческие волнения, если бы только не его полицейская близорукость, мешавшая ему разглядеть истинное положение вещей, и если бы не льстивые заверения его чиновников и пресмыкавшихся перед ним подкупленных публицистов, что все обстоит благополучно. Меттерних и служившие ему люди столько лгали окружающим, что эта беспрерывная ложь стала их второй природой, гипнотизировала их самих, и, как часто бывает при неуклонном, систематическом лганье, обман понемногу стал переходить в самообман. Так они жили изо дня в день и дожили до 1848 г.

Пришла весть о февральской революции во Франции, и в Германии и в Австрии началось лихорадочное волнение. Опять-таки самая молодая и чуткая часть общества явилась застрельщиком движения. Венское студенчество с первых же дней марта 1848 г. стало обнаруживать все признаки сильнейшего возбуждения. По отзыву всех историков мартовских событий в Вене, влияние студентов дало движению в его начальном периоде особую, идеалистическую окраску, и вместе с тем именно студенческие круги указали венскому среднему классу и рабочим на необходимость одновременно с требованием конституции домогаться также немедленной отставки Меттерниха. Они ненавидели Меттерниха со всем пылом молодой души. Не даром и он со своей стороны не переставал никогда подозрительно относиться к университетам: там зрели и вынашивались те научные и философские идеи, которые стояли в непримиримом противоречии со всей правительственной системой австрийского канцлера; там собирались массы молодых людей, которые никак не хотели поддаться разврату, лжи, лицемерию и проповеди взаимного шпионства, т. е. ничему, что составляло душу этой системы. 12 марта 1848 г. в Венском университете собралась сходка в две тысячи человек, причем была выработана петиция императору с требованием конституционных гарантий; петиция тут же была покрыта подписями присутствовавших и два профессора (Гие и Эндлихер) вечером того же дня отправились в замок и представили петицию императору Фердинанду. Император, человек болезненный, временами почти слабоумный, в дела мало вмешивавшийся, ответил на петицию неясно и неопределенно. С таким ответом профессора и явились на другой день на новую сходку. Со сходки студенты отправились к зданию, где должно было как раз начаться заседание земских чинов. Ландтаги, или провинциальные собрания земских представителей, имели в тогдашней Австрии исключительно хозяйственное значение и во всех своих действиях и постановлениях зависели от местных представителей правительственной власти. Но на этот раз местный ландтаг, собравшийся в столице в такую критическую минуту, не мог не привлечь всеобщего внимания. К зданию земских чинов устремились с утра 13 марта не только одни студенты, но и граждане зрелого возраста и разнообразных общественных положений. Торжественно маршировавшая длинная колонна студентов, подойдя к толпе, уже стоявшей у здания, внесла сразу необычайное оживление. Начались речи, прерываемые бурными возгласами собравшихся. Один студент прочел собравшимся сказанную незадолго до того речь венгерского патриота Кошута о необходимости введения конституционного режима и о полной гнилости системы Меттерниха. Тысячи голосов закричали: «Вон Меттерниха! Долой Меттерниха! Вооружайтесь, вооружайтесь! Да здравствует конституция»! и т. д. В этот момент толпа вдруг узнает о только-что состоявшемся решении земских чинов просить императора о созыве представителей всех ландтагов и об обнародовании росписи доходов и расходов… Эти «реформы» не гармонировали с настроением, царившим в Вене, и в тот же миг, как стало известно, на чем порешили земские чины, раздались яростные вопли на улице: «К черту земские чины! Долой негодяя Меттерниха!» Толпа ворвалась в здание, откуда земские чины мигом исчезли, а затем студенты, подхватив председателя (маршала ландтага), повлекли его во дворец «передать императору о желаниях народа».

По классовому составу своему вовсе не принадлежа к рабочему классу, венские студенты 1848 г. живо чувствовали все значение в переживавшиеся грозные моменты выступления рабочих на сцену и всеми силами старались этому выступлению со своей стороны способствовать: именно студенты, рассеявшись по рабочим кварталам еще накануне первого дня революции, т. с. еще 12 марта, дали понять рабочим, как важно, чтобы они всей массой явились на другой день в центральные части города. И рабочие, последовав этому приглашению, в самой серьезной степени посодействовали своим появлением успеху дня 13 марта, и прежде всего грандиозной демонстрации перед зданием, где заседали представители земских сословий. Вот как впоследствии рассказывал о настроении студентов в этот день один из их среды [3]: «Когда мы толпой все еще стояли в доме сословий и отдельные лица держали пред сословиями самые революционные речи, всем нам, конечно, становилось ясно, что не одержать победы — это значит ни много, ни мало как угодить в тюрьмы Шпильберга [4]. Даже наименее скомпрометированным приходилось опасаться отдачи в солдаты. Итак, для нас не было выбора. Мы должны были энергично идти все вперед, вызвать всех фурий революции и таким образом нагнать на властителей страх. Если массы населения пригородов, если рабочие приступят к решительным действиям, тогда можно будет надеяться, что двор станет сговорчивее, протянет руку интеллигентным сословиям и прибегнет к их влиятельности, чтобы успокоить возмущение опасных масс. Успех зависел прежде всего от того, присоединится ли к революции буржуазия. Пока это казалось сомнительным, ораторы и агитаторы должны были воздействовать на пригороды, чтобы привести в движение массы… Вечером 12 марта вожди студентов работали с муравьиным усердием. Всякий, кто принимал хотя бы самое незначительное участие в частных совещаниях в актовом зале (университета), превосходно знал, что он подпадает действию драконовского австрийского уголовного кодекса, и знал также, что для политических преступников нет помилования при правительстве, которое злоупотребляло добродушным Фердинандом, как прикрытием для себя. Следовательно, основная задача сводилась к тому, чтобы, во-первых, привлечь как можно больше соучастников и сообщников и, во-вторых, чтобы создать для себя опору в остальных классах населения и рабочего сословия. Еще после полудня и поздно вечером (12 марта — Е. Т. ) многие студенты отправились в пригороды и промышленные предместья, чтобы вызвать возбуждение в массах, привести их в движение и обеспечить их поддержку для университетской демонстрации 13 марта. Гонцов отправили даже в соседние деревни, чтобы убедить крестьян-виноделов оказать содействие студентам. И результаты не заставили себя ждать: уже утром и в полдень (13-го — Е. Т. ) в город проникли значительные толпы рабочих и приняли живое участие в описанных событиях».

В уличных битвах 13 марта студенты появлялись в опаснейших местах, как и в следующий день. Студенты убеждали толпу предпринять ночью (с 14 на 15 марта) штурм дворца; один из них приглашал даже сделать это немедленно, но либеральные уступки правительства заставили бросить это намерение. Еще 13-го был отставлен Меттерних и студентам официально было разрешено вооружение; 14-го (к вечеру) — отменена цензура и учреждена национальная гвардия. Студенты, как и рабочие, не успокоились. Вечером (14 марта) состоялась вооруженная сходка в университете, и студенты яростно настаивали, что пока не дано обещания конституции, до той поры ничего не дано. Уже к ночи узнали, что правительство ввело осадное положение, и студенты мгновенно бросились в рабочие кварталы предупредить пролетариат о новой битве. Появившееся на другой день обещание императора созвать законосовещательное собрание, именно — депутатов от сословий, возбудило новое волнение, и студенты торжественно сожгли на площади перед университетом это правительственное объявление. Но до резни, которую ожидали, дело не дошло; 15 марта, когда масса вооруженных студентов и народа толпились перед университетом, являвшимся одним из центров всех событий, ректор университета, выйди на балкон, поручил одному из сопровождавших его лиц возвестить толпе радостную весть, которую именно ему прежде всех прислали из дворца: Фердинанд обещал дать конституцию. Вскоре официальный манифест подтвердил известие, продолжение кровопролития было предотвращено.

Характерны последовавшие сцены восторга, особенно бурные среди студентов. В эту ночь студентов прославляли как героев даже те, которые потом сделались вернейшими слугами реакции. Ликовала и буржуазия, ликовал пролетариат, и оба эти класса, уже тогда (и именно в эти дни) начавшие ощущать взаимную вражду, соединились в общем чувстве симпатии к тому кругу, который с таким самоотвержением служил делу освобождения: студенты были на верху своей силы и славы. Дальнейшей трудной борьбы и безрадостного ее финала еще тогда не предвидели.