Часть 2. Нарком ВМФ Кузнецов вспоминает…
Часть 2. Нарком ВМФ Кузнецов вспоминает…
Мы уже обращались к воспоминаниям адмирала Кузнецова изложенные в его книге «Курсом к победе», а также, приводили его интервью, данное историку Куманеву. Но у него есть еще книга «Накануне». Она тоже представляет определенный интерес, так как в ней, материал по началу войны, изложен более полно. Если и будут встречаться известные нам сведения, не беда: кашу маслом не испортишь!
«На июнь было запланировано учение на Черном море. Но международная обстановка так накалилась, что у меня возникло сомнение: не лучше ли отказаться от учения? Поскольку проводить его предполагалось совместно с войсками Одесского военного округа, мы запросили мнение Генерального штаба. Оттуда не сообщили ничего, что дало бы основание изменить наш план. В целях предосторожности мы дали флоту указание держать оружие в полной готовности. Руководить учением выехал начальник Главного морского штаба адмирал И. С. Исаков. Перед отъездом мы с ним договорились, что я немедленно поставлю его в известность, если обстановка примет чрезвычайный характер. Он на месте должен был дать указание командующему применять в случае необходимости оружие».
Здесь мы сталкиваемся, один в один, с тревогой Головко о том, как бы поберечь ходовую часть кораблей флота перед нападением немцев. Кузнецов же, ясно пишет: «не лучше ли отказаться от учений»? Это были не чисто морские учения по отработке боевого взаимодействия кораблей и экипажей, а совместное учение, с привлечением ОдВО. Это намечалось провести после Сообщения ТАС от 14 июня. Решили что, немцев «обмануть» своей миролюбивостью, что ли? Кузнецов, естественно, запросил начальство, того же Тимошенко. В силу взаимосвязи с сухопутными войсками из Генштаба, через Жукова, получил приказ выполнять ранее принятое решение. Опять, мы видим, что с высоким начальством, много не поспоришь. Да и был ли, спор-то? Здесь обозначился Исаков. По-русски, читаем, насчет применения оружия на кораблях, в случае военного конфликта. Значит, Кузнецов, как уверяет, даст, мол, знать Исакову о боевой готовности № 1, чтобы враг не застал врасплох корабли флота на море. Тогда снова вопрос: «А зачем же тогда учения, когда со дня на день ожидается военное столкновение с Германией?»
Но, что так сухопутное начальство обеспокоено, именно, морскими учениями Черноморского флота? Даже, вынудили отправить туда начальника Главного морского штаба. Вроде, «Тирпица» с эскадрой на Черном море и близко не видать, а румын за серьезного противника, отродясь, не считали. Турки же, соблюдали нейтралитет, и без нужды, ввязываться в войну с нами планов не строили. Кого же было бояться-то? Если все это было устроено с целью удалить Исакова из Главного морского штаба? Тогда другое дело.
«Я пригласил к себе контр-адмирала В.А.Алафузова — он замещал уехавшего на Черное море адмирала И.С.Исакова. Не прервать ли учение в районе Одессы? Но одно соображение удержало нас: флот, находящийся в море в полной фактической готовности, не будет застигнут событиями врасплох. Это было 16 или 17 июня…».
Теперь понятно, с какого времени, убывшего на учения Исакова, замещал в его должности начальника штаба Владимир Антонович Алафузов?
«Я видел И.В.Сталина 13 или 14 июня. То была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Черном море, о том, что немцы фактически прекратили поставки для крейсера «Лютцов».
Кузнецов, в данных воспоминаниях более точен по дате встречи со Сталиным. 13 июня готовилось к выпуску в эфир, то, самое известное заявление ТАСС с разъяснениями относительно советско-германских отношений и Сталин, видимо, давал пояснения высшему командному составу, в чем суть этого дипломатического демарша с нашей стороны.
«Никаких вопросов о готовности флотовс его стороны не последовало. Очень хотелось доложить еще о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, выяснить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии, но мне показалось, что мое дальнейшее присутствие явно нежелательно. Для меня бесспорно одно: И.В.Сталин не только не исключал возможности войны с гитлеровской Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной. Договор 1939 года он рассматривал лишь как отсрочку, но отсрочка оказалась значительно короче, чем он ожидал. У него, конечно, было вполне достаточно оснований считать, что Англия и Америка стремятся столкнуть нас с Германией лбами. Такая политика западных держав не являлась секретом, и на этой почве у Сталина росло недоверие и неприязнь к ним. Все сведения о действиях Гитлера, исходившие от англичан и американцев, он брал под сомнение или даже просто отбрасывал. Так относился он не только к сообщениям из случайных источников, но и к донесениям наших официальных представителей, находившихся в этих странах, к заявлениям государственных деятелей Англии и Америки. «Если англичане заинтересованы в том, чтобы мы воевали с Германией, значит, все, что говорится о возможности близкой войны, сфабриковано ими» — таким приблизительно представляется мне ход рассуждений И.В.Сталина. Он, конечно, понимал, что отрезвить агрессора можно только готовностью дать ему достойный ответ — ударом на удар. Агрессор поднимает кулак, значит, надо показать ему такой же кулак».
По-поводу приведения флотов в боевую готовность № 1, то есть в полную боевую готовность, то 13–14 июня Сталин, разумеется, счел это мероприятие преждевременным. Он же, вроде, дал команду 17–18 июня, как явствует из мемуаров наших флотоводцев, о приведении в повышенную боевую готовность всех вооруженных сил и флота в том числе. Так что, зачем же шпорить коня? Во всем остальном, в адрес Кузнецова можно, прямо, раздавать овации. Четко и толково изложил существо дела. Даже, не верится, что советский адмирал способен на такое.
«В те напряженные дни ко мне зашел заместитель начальника Генерального штаба Н.Ф.Ватутин. Он сказал, что внимательно читает наши оперативные сводки и докладывает их своему начальству. Ватутин обещал немедленно известить нас, если положение станет критическим».
Вот и Ватутин появился с недоброй вестью. Оказывается, Оперативный отдел Генштаба «внимательно читает» бумаги, присланные от моряков. С ума можно сойти от такой новости. Правда, Николай Федорович успокоил Кузнецова. Если, мол, что случиться, сразу крикну, свистну — предупрежу, не волнуйтесь. Однако, Николай Герасимович, что-то засомневался в лучших качествах работника Генштаба. Иначе, с чего бы это так его потянуло на самостоятельность?
«Мы решили однако больше не ждать указаний, начали действовать сами. Балтийский флот 19 июня был переведен на оперативную готовность № 2. Это в какой-то мере оберегало его от всяких неожиданностей. На Северном флоте было спокойнее, чем на Балтике, но и его мы перевели на ту же готовность.
18 июня из района учений в Севастополь вернулся Черноморский флоти получил приказ остаться в готовности № 2. Большая часть матросов и командиров кораблей так и не сошли на берег. Многие из них потом еще долгие месяцы не видели своих близких».
Моряки, по суше еще не успели соскучиться, как их, вроде бы, вернули назад. Опять ребусы-кроссворды. Видимо, приказ о полной боевой готовности, поступивший к наркому обороны Тимошенко от Сталина, то есть, из Комитета по обороне СНК, стал волокититься в структурах Генштаба и вскоре был окончательно отменен. Кузнецов, знавший о приказе, потребовал объяснений. С успокоениями и пришел к ним Ватутин, пообещавший, что «как только, так сразу». Иначе, трудно было бы понять Кузнецова, в силу каких же обстоятельств «мы решили однако больше не ждать указаний»? Не от Сталина же? Он их уже дал. Значит, остается Генштаб со служивыми, типа Ватутина или Жукова? Но ведь, не будешь же, писать, что за день до войны на флотах царила беспечность. Даже о боевой готовности № 2, как мы теперь знаем, приходилось мечтать. Была, как обычно, повседневная боевая готовность, с ковырянием в носу. Читатель с этим явлением встретится попозже, и не у Кузнецова. Нарком «оберегал» честь мундира.
Хочу напомнить, что книга «Курсом к победе» заменила собой, выпущенную ранее его же книгу «На флотах боевая тревога», содержание которой, вполне возможно, могли немного подправить. Поэтому и появилась дата 18 июня, когда, дескать, корабли Черноморской эскадры вернулись в Севастополь. В защиту Николая Герасимовича хочу сказать, что он честно написал, когда эскадра вернулась к себе на базу. Это было указано еще в книге «На флотах боевая тревога». Но бдительное око цензуры каким-то образом просмотрело сей момент, и эта информация, чудесным образом перекочевала и в книгу «Курсом к победе». Там она выглядела не броско, по этой причине, видимо, и сохранилась.
Когда дойдем до событий на Черном море, мы к этому утверждению Кузнецова еще вернемся. А пока все оставляем без изменения, предоставляя право властвовать буйной фантазии «добровольных» помощников адмирала.
«Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов…
Мои размышления прервал заместитель начальника Главного морского штаба В.А. Алафузов. Как всегда, он пришел с вечерним докладом. Обстановка как будто не изменилась: по-прежнему была очень беспокойной на Балтике, на Черном море — спокойнее; на Севере не происходило ничего особенного…».
Как, видите, уже вечер 21 июня, а Ивана Степановича Исакова в штабе нет. Его, и на данный момент, все еще замещает Алафузов. Но ведь Исаков, как уже указывал ранее Кулаков с Черноморского флота, 18 июня убыл с учений. И Кузнецов уверяет нас, что учения закончились 18 июня. Где же Исаков? Он должен, по идее, давно приступить к выполнению обязанностей начальника штаба. Уж, не надоела ли ему штабная служба? А то, получается, как в «Кавказской пленнице»: «Всё кабинет, кабинет…».
Читатель, теперь уже знает, что Германская нота давно вручена. Сталина нет. Военные ушли на сходку в Ставку. Но, Кузнецов же, нам об этом не мог сказать, в то, время.
«Снова оставшись один, я позвонил Наркому обороны.
— Нарком выехал, — сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д.Елисеевым, с командующим на Севере А.Г.Головко. Все были на местах, всё как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2…».
То есть, как все были на местах? Командующие Северным и Балтийским флотами, действительно, находились на местах. Трибуцу можно было бы, к тому же, переадресовать упрек Галлера, по части, не рассредоточения крупных кораблей, той же «Октябрьской революции». А вот с Черноморским флотом большой вопрос: «Почему командующий Ф.С.Октябрьский, на тот момент, отсутствовал в штабе флота»? Что за причина вынудила Филиппа Сергеевича покинуть командный пункт? В связи, с чем, его замещает начальник штаба? Кузнецов, как видите, не придал этому значение.
«В 20.00 пришел М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.
В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.
— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.
— Это война! — ответил он без колебаний».
Воронцов прилетел из Берлина. Слышал выступление по радио Гитлера. Деканозову вручили аналогичную бумагу о разрыве дипломатических отношений. Воронцов был в курсе всех дел, поэтому и сказал, что ожидается нападение.
Вот откуда такая осведомленность товарища Кузнецова, по части, знания, что вскоре начнется полномасштабная война. Только непонятно, почему целый час военно-морской атташе в Берлине Воронцов, который выполнял функции разведки от военно-морского ведомства, в приватной беседе, потчевал Николая Герасимовича такой важной информацией о нападении немцев? Или поделиться было не с кем, поэтому и зашел к морякам по старой дружбе?
Почему Кузнецов не сказал читателю, кем в действительности был Воронцов и откуда у него такая важная информация? Дверь в кабинет наркома, наверное, устала открываться и закрываться от посетителей?
«Едва ушел Воронцов, явился адмирал Л.М. Галлер. Он тоже не уехал домой. Уже около года Л.М.Галлер занимался судостроением. Он завел разговор о каком-то документе, касавшемся приема кораблей. Дело было неспешное и не бог весть какое крупное. Я понимал, что Льва Михайловича привело не это. Заговорил о напряженной обстановке, о готовности флотов.
— «Октябрьская революция» все еще в Таллине и на открытом рейде, — осторожно напомнил он. За этим стоял невысказанный вопрос: все ли сделано, чтобы обеспечить безопасность линкора?
Мы поговорили о положении на Балтике, особенно в Либаве — она беспокоила меня более других баз…».
По-поводу, указанного линкора «Октябрьская революция» остроумно замечено, что его переход из Таллина в Кронштадт, в последних числах августа 1941 года, был самым длительным боевым походом за всю войну. Практически он простоял всю военную компанию у стен Ленинграда, являя собой плавучую артиллерийскую батарею крупного калибра, и был, к несчастью, заманчивой мишенью для немецкой авиации.
Так и осталась невысказанная тревога о Либаве. Почему она более всего тяготила Кузнецова?
«Я успел выслушать еще один, внеочередной доклад В.А.Алафузова. С флотов поступали все новые донесения о неизвестных кораблях, появляющихся вблизи наших берегов, о нарушениях воздушного пространства. Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:
— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова, пошел вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Мы рассчитывали доложить обстановку на морях…
Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу…
Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко (Вот где было месторасположение председателя Ставки. В дальнейшем предполагалось, видимо, переместиться в помещении штаба МВО? — В.М.).
Маршал, шагая по комнате, диктовал…
Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго. Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну».
Обратите внимание, что Кузнецов поначалу не указал должность ни Тимошенко, ни Жукова, приведя только их звания. Нам-то, теперь известно, кем они были на тот момент. Тимошенко — Председатель Ставки, а Жуков — Главком Юго-Западного направления и заместитель Председателя Ставки, по совместительству.
Как они все, корчат из себя заботливых благодетелей. Лучше бы побеспокоились о семьях советских командиров и политработников. Да мысли крутились в голове, видимо, в другую сторону.
«Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии. Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась (Это как понимать!? — В.М.). Пробежав текст телеграммы, я спросил:
— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
— Разрешено.
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!
Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..
Трудно комментировать фантазии и разного рода глупости, а может и подлости. Знали, ведь, что собираются сдавать армию и флот. Отсюда и фраза: «Разрешено ли в случае нападения применять оружие? То есть, если немцы нападут, можно ли стрелять по ним? Дяденька Гитлер, случайно, не обидится? Или же, при первых выстрелах, сразу руки «в гору» и стройными колоннами в плен сдаваться?
Это, какое же надо иметь сознание, чтобы такое сказать и тем, более, написать в книге? Хрущевцам такие слова бальзам на сердце, поэтому все это и проскочило в печать.
В данном случае, наркому Кузнецову не поаплодируешь. Еще, хотелось бы заметить, что телефон изобрели не для того, чтобы он красовался на столе у начальства. Все то, что сказал Тимошенко Кузнецову, можно было передать и по телефону, а не заставлять Алафузова бегать по улице. Кроме того, всю информацию, услышанную от Тимошенко, дорогой наш Николай Герасимович, часа полтора назад узнал от Воронцова. Однако не обеспокоился позвонить, тому же Тимошенко, чтобы забить тревогу.
Читатель, уже прекрасно знает, что давным-давно, Молотову вручена нота о разрыве дипломатических отношений Германии с нашей страной. Так что нечего строить из Тимошенко провидца, который, дескать, осведомлен о многом. Все всё знали, в том числе и сам Кузнецов, только место каждого разделила незримая баррикада. По одну сторону настоящие патриоты своего Отечества, а по другую те, кому тугой кошелек дороже всего на свете. Подача сигнала боевой тревоги на флота (как и в войска) состоит из одного слова, а наш «доблестный» Георгий Константинович три листа бумаги изрисовал. Помнится, что некоторые из штабов Западного направления, до самого утра бились с расшифровкой Жуковской трехстраничной телеграммы, пока им гитлеровцы бомбовым ударом не указали без всяких кодированных депеш — война.
Кроме того, непонятны фальшивые хлопоты флотоводцев. Ведь Директива, а это была, именно, она — «непосредственно флотов…не касалась». Отчего всполошились-то? Хотя, как сказать! Николай Герасимович заметил, что содержание было на ТРЕХ листах. Значит, Жуков многое понаписал в данной Директиве. Вполне возможно, что скрутили руки и морякам, чтоб и те, по немцам, лишний раз, не стреляли.
Сравните объем написанного в Директиве № 1 — пол-листа, и тот объем — трехстраничный, о котором говорил Кузнецов? Как говорят: почувствуйте, разницу.
Впоследствии, после 1953 года, содержание данного документа могли и переработать, как нежелательное свидетельство. Если это не так, то почему Алафузов так резво побежал к себе в штаб? Не оттого ли красные пакеты разрешили вскрыть в конце дня, 22-го июня? Дальше тянуть было опасно! Как бы, не переусердствовать от старания! Сталин-то был живой.
Но и это еще не все. В других, более поздних воспоминаниях «Крутые повороты: из записок адмирала», Кузнецов эти события преподносит несколько по-другому.
«Генштаб совсем не занимался флотскими вопросами, иначе от него поступили бы хоть какие-нибудь запросы или указания о боевой готовности флота. Не интересовалось и не давало никаких указаний и высшее руководство…
Даже в канун войны, 21 июня 1941 года, я не был вызван никуда в правительство, а только вечером был приглашен в кабинет к Тимошенко, который информировал меня (и не больше) о том, что возможно наступление немцев в эту ночь.Судя по тому, что делалось в его кабинете, указания были здесь получены еще днем, но флот никто не считал своим долгом даже поставить в известность».
Как видите, решения были приняты еще днем, что лишний раз подчеркивает время получения германской ноты протеста. Судя, по всему, новорожденная Ставка, просто, не захотела посвящать Кузнецова в свои дела. Видимо, по причине его осторожности, как человека, или по иным своим причинам. Алафузов, поэтому и являлся основным проводником идей новоявленных полководцев Тимошенко и Жукова. Поэтому и пошли разными дорогами от Тимошенко Владимир Антонович и Николай Герасимович.
Но что это? Видимо, Кузнецов никак не может решиться: или идти врозь с Алафузовым или вместе с ним? Как же состоялась эта встреча у Тимошенко в действительности?
Новый вариант из другой главы этих же самых воспоминаний. Речь шла о Жукове. Пришло указание свыше: можно хвалить «Маршала Победы»!
«Канун войны, 21 июня, когда я наблюдал его пишущим телеграмму округам о серьезном положении и возможном нападении немцев, оставил у меня неизгладимое впечатление. Как сейчас вижу Жукова без кителя, сидящим за столом и пишущим что-то, в то время, как нарком Тимошенко ходит по кабинету и диктует ему…
Из отрывочных разговоров я уловил, что писалась телеграмма по тому же вопросу, по которому был приглашен и я с заместителем начальника штаба ВМФ Алафузовым.
Моя попытка подробнее поговорить об обстановке и возможных действиях со стороны нас, моряков, не увенчалась успехом: они были слишком заняты своим чисто армейским делом, чтобы сейчас уделить внимание флоту. Я это понял, и мы быстро ушли заниматься своими делами по приведению флотов в полную готовность, ожидая ежеминутно докладов о их состоянии».
Судя по всему, никакой Тимошенко Кузнецова к себе не вызывал, так как ясно читается, что попытка Николая Герасимовича «подробнее поговорить об обстановке и возможных действиях со стороны нас, моряков, не увенчалась успехом». Это была его личная инициатива. Скорее всего, вызывали одного Алафузова, ведь он же отправлял Директиву на флота? Кузнецов, пошел со своим «заместителем», чтобы выяснить обстановку. Выяснил, называется. Да, на него просто не обратили внимания: «я это понял». Вот и хорошо. Вместе с Алафузовым и Директивой вернулись к себе в наркомат. В книге «Накануне», чтобы придать значимость своей фигуре, Кузнецов сделал вид, что задержался у Тимошенко, чтобы, дескать, еще посекретничать с глазу на глаз. Надо же, что-то сказать, чтобы оправдать свое появление в наркомате обороны.
Читатель! Какая версия наркома ВМФ Кузнецова, понравилась вам больше всего? А какая — на ваш взгляд, более правдоподобная? К сожалению, здесь не математика, где можно было бы сложить числа и, разделив на их количество, получить искомое среднее. К счастью, Правда не бывает в среднем значении. Она или есть, или ее нет. Вот так у нас пишутся и редактируются мемуары.
Снова, возвращаемся к событиям по книге «Накануне». Николай Герасимович вспоминает:
«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В.Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».
Прошли годы. Теперь можно и написать, что «очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью…». Где уж там, если вместо телефонов использовали курьеров. Хотелось еще поправить адмирала Кузнецова и сказать, что принятие решения наверху, еще не означает его своевременное доведение до исполнителя внизу. На данном примере видно, как короткий путь приказа о полной боевой готовности (а надо было о боевой тревоге) превратился в дистанцию огромного пути. Жуков, и так, не мереное количество времени потратил, сочиняя поэму на трех листах, под красочным названием Директива, хотя и без этого нравоучения было понятно, что Германская дипломатическая нота о разрыве отношений была не шуткой. Нам-то, теперь ясно, что скрывалось за фразой «под тяжестью неопровержимых доказательств». Аналогичная фраза встречается и в Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945, т. 2. (издание 1963 года).
«Только 21 июня, когда поступили неопровержимые данные о том, что 22–23 июня немецкая армия нападет на нашу страну, Советское правительство приняло решение предупредить(?) командование приграничных военных округов и военно-морских флотов о грозящей опасности и привести Вооруженные Силы в боевую готовность…
Однако из-за неправильной организации передачи директивы непосредственным исполнителям многие из них узнали о содержании этого документа уже после начала боевых действий».
Все Советское правительство, как видно из пояснений Кузнецова, и состояло из Тимошенко и Жукова. Последний и черкал предупреждение, от которого было ни жарко, ни холодно нашим войскам.
Какая жалость, что организация передачи Директивы оказалось неправильной. Видимо, буквы перепутались, слова слиплись, а подписи ответственных лиц под документом, оказались не разборчивыми и похожими на немецкие. Как же в таком случае могло состояться предупреждение наших приграничных военных округов? Ясное дело, что грозящая опасность воплотилась в реальное поражение наших войск.
Итак, причину установили. Осталось только найти виновников неправильной организации передачи Директивы. Увы! Сколько лет прошло, а воз и ныне там. Никто так и не обеспокоился данной проблемой. На удивление, пресловутый человеческий фактор, в данном моменте, оказался, ни при чем. Как же Наркомат обороны и Генеральный штаб выпали из расследования о виновности? Кто же тогда организовывал передачу подобной информации в низовые военные структуры? Или вся ответственность данного дуэта: Тимошенко — Жуков свелась к проставлению подписей под документом. Не хуже, чем по пословице: «Отзвонил — и с колокольни долой».
Вот и разберись в этой Истории с войной. Кто дает указания? — то правительство, то Сталин. К Тимошенко с Жуковым вопросов у наших историков никогда не возникало. Они, почти, как святые, с той лишь разницей, что в военных мундирах.
К тому же, не совсем понятно, почему, как видно по данным воспоминаниям, якобы, к Сталину на прием пошел нарком Тимошенко с начальником генштаба Жуковым, а не с двумя своими заместителями: Мерецковым (по сухопутным войскам) и самим Кузнецовым (по морским делам)? Ладно, Мерецкова, в случае чего, мог заменить и сам Тимошенко, но флотские-то дела, нельзя же, было перепоручать кому-либо, кроме моряков? Ведь, явная же «липа» с визитом Жукова. Неужели флот отстранен от выполнения поставленных перед ним боевых задач на море? А что прикажите писать в своих мемуарах наркому ВМФ Кузнецову? Дескать, Сталин исчез, по непонятным причинам, а его самого не пускали на порог Наркома обороны.
Кроме того, как его, Николая Герасимовича, понять? Журнал посещений, вроде бы, говорит, что Кузнецов должен был со Сталиным встретиться в Кремлевском кабинете 21 июня, а нарком клянется, что Сталина увидел только через несколько дней после войны. И ведь, действительно, прав-то, оказался Николай Герасимович: кабинет, ни есть, сам Сталин! Но нам-то, от этого, не легче.
Небольшое пояснение к дальнейшему. Значит, Алафузов убежал отдавать приказ на флота. Вслед за ним, пешком, после ночного променада, возвратился на свое рабочее место и Николай Герасимович. Если читатель не знаком с элементарными законами физики в области электричества, то ему будет трудно уловить юмор в происходящем. Как правило, мемуары людям с большими звездами на погонах (со средними, тоже) пишут литераторы, которых не зря относят к определенному типу людей, называемых лириками. У них своеобразное восприятие окружающего их мира. Они считают себя очень «умными», поэтому могут поверить в любую чушь. Что им скажет интервьюер, то и запишут, не утруждая себя напрягом мысли по данному предмету. Впрочем, я, может быть, и чрезмерно придирчив к пишущей братии. А ведь, это же их кусок хлеба.
Продолжаем дальше читать ночные бдения флотоводца.
«В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого».
То, что сигнал состоит из кодового слова, мы уже знаем на примере Северного флота. Но нарком Кузнецов так и не сказал, какой сигнал был отдан по всем флотам? Неужели эту тайну нельзя было раскрыть и через тридцать лет? А может быть никакого сигнала на флота, вовсе, и не поступало из Главного морского штаба, а была отправлена некая Директива, примерно такого же объема, какую писал Жуков? Может быть, даже, еще более «разбавленную водой» — специально, для моряков? То-то, Тимошенко и не позвонил, а вызвал Алафузова (с Кузнецовым заодно) к себе. Это чтобы вручить ему многостраничный «меморандум» Жукова. По телефону такой объем информации трудно передавать: слова слипнуться. Вот эту Директиву, которую скромно назвали телеграммой, и побежал отправлять Алафузов.
Еще раз перечитаем, приведенный отрывок Кузнецова. Такое ощущение, что описывается работа почтового ведомства Наркомсвязи. Для полноты картины не хватает письмоносицы Стрелки, которая доставила бы телеграмму, товарищу Бывалову, на флот.
Вы о какой телеграмме ведете речь, уважаемый Николай Герасимович? Ваш сигнал по флотам даже не надо шифровать — само слово является кодом. Кроме того, телеграфный аппарат отправил бы ваше кодовое слово со скоростью движения электрического тока, которое и по сей день неизменно, и равно скорости света — 300 000 км/час. А то, что вы нам вешаете лапшу, извините, на уши, по поводу какого-то времени прохождения телеграммы, то это и есть ваша цель (правильнее, советского официоза), запутать своего читателя так, чтобы он не понял существа дела. А оно представляется таким. Тимошенко и Жуков, заставили вас, Кузнецова (вместе с Алафузовым) или Алафузова (вместе с Кузнецовым) отправить на флота Директиву, подобную той, какую отправляли в военные округа. Её, только кодировать надо было, часа два. Столько же — раскодировать. Цель одна — сорвать приведение флота в полную боевую готовность; не допустить рассредоточение боевых кораблей находящихся в базах; предотвратить выход на боевые позиции подводных лодок и прочие необходимые, на тот момент, мероприятия.
И главное, по возможности, как можно дольше протянуть с отдачей приказа войскам (и соответственно флотам) сигнала боевой тревоги.
Поэтому Кузнецов, заранее зная, что данная Директива, действительно, не скоро доберется до исполнителя, вполне мог по телефону, быстрее дозвониться до своих штабов все трех флотов западного напрвления.
Понимаю, в каком трудном положении оказался Николай Герасимович Кузнецов в звании адмирала и в должности наркома ВМФ. Если честный человек, то, что предпринять, в такой ситуации? Думаю, что он не забыл телефонный номер предыдущего наркома обороны, тем более что тот входил в состав Комитета обороны при СНК. Я говорю о Ворошилове. Ему, как известно, из ранних глав звонили многие. Уважаемый читатель, на ваш взгляд, что посоветовал бы Кузнецову Климент Ефремович? Впрочем, его точку зрения, вполне, мог бы разделить и Вячеслав Михайлович Молотов. Недаром же, как уверял нас, ранее нарком, тот, в свое время, звонил ему по поручению Сталина. Интересно, могла ли придти на ум Кузнецову, такая мысль о звонке этим товарищам? К сожалению, не пришла.
«Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику — В.Ф.Трибуцу:
— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю еще раз — боевую».
Кузнецов выгораживает себя. Знал же, что флот, только что, закончил проводить учения. Кроме того, как понять сказанное об оперативной готовности № 1? Это же полная боевая готовность, как в армии, так и на флоте. Неужели она может быть не боевой?
«Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:
— Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?
Сколько раз моряков одергивали за «излишнюю ретивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно! (Нам, это ясно. Неясно другое. Сказаны ли были эти слова Трибуцу? — В.М.)
Командующего Северным флотом А.Г.Головко тоже застаю на месте. Его ближайший сосед — Финляндия. Что она будет делать, если Германия нападет на нас? Есть немало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что-либо наверняка было еще нельзя.
— Как вести себя с финнами? — спрашивает Арсений Григорьевич. — От них летают немецкие самолеты к Полярному.
— По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь.
— Разрешите отдать приказания?
— Добро.
В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д.Елисеев.
— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?
— Нет, — отвечает Иван Дмитриевич.
Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.
— Действуйте без промедления! Доложите командующему.
Ни он, ни я еще не знали в ту минуту, что от первого столкновения с врагом Севастополь отделяло менее трех часов…
Снова заглянул Л.М.Галлер. «Что нового?» — читаю на его лице. Рассказываю об указаниях, полученных от Наркома обороны. Меня больше всего тревожило положение на Балтике, а Лев Михайлович — старый балтиец. Обсуждаем с ним, в каком состоянии там наши силы, смотрим карту…»
Теперь, я думаю, читателю становится понятным, что Кузнецов действует, как бы, параллельно действиям Алафузова, который на данный момент исполняет обязанности начальника Главного морского штаба. Тот, видимо, готовит к посланию многостраничную Директиву Тимошенко — Жуков, с неясным содержанием, а Кузнецов, с его слов, телефонным звонком, якобы, будоражит командный состав флотов, не давая тому заснуть на своих постах в ту, тревожную ночь с 21-го на 22-е июня. И вновь, на удивление, в штабе Черноморского флота нет командующего Октябрьского. Кузнецов об этом знает, поэтому приказывает начальнику штаба доложить о своем приказе командующему флотом. Куда же подевался Филипп Сергеевич Октябрьский? Уж не пошел ли проверять склад морских мин хранящихся на открытом воздухе? Видимо, подумал, как бы чего не случилось с ними, связи с войной?
«Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф.Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1».
Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага».
По-поводу двух минут, можно сказать, что Николай Герасимович очень уж «расщедрился» по времени. Вполне, мог бы ограничиться и одной; все равно, ведь, неправда.
«Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г.Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1». Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара».
Вроде, все военачальники уверяли, что немцы прилетели бомбить нас в 3часа 15 минут. Кузнецов же утверждает, что и в 4 часа 25 минут самое время, чтобы «своевременно» начать дать отпор врагу. Нам же, русским, надо время на раскачку. Хотя бы часок: на всё про всё. Мы же не немцы, чтобы все делать по минутам.
«Хорошо, что еще рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно».
К теме, как командиры забыли об отдыхе в кругу семьи, мы еще вернемся, а насчет отпусков накануне войны уже вели речь. К тому же, всегда, если нет реальных дел, приходится фантазировать. Дополнительные меры, по Кузнецову, это, как видите, «надо быть начеку». Наверное, взято из инструкции: «Памятка адмирала Советского ВМФ» — Как себя вести в начале войны?
А как бодро перечислил все те места, где «смогли приступить к действию немедленно». Хорошо, что пальцев хватило на руке.
Давайте, внимательно проследим по времени за отправкой телеграмм. Северный флот получил 22 июня, как пишет Кузнецов, «телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут, и в 4 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1», таким образом, затратив на переход к полной боевой готовности 3,5 часа.
Германия, как известно, напала на нас в 3 часа 15 минут. Таким образом, получается, что и Северный флот попадал под удар вражеской авиации, находясь лишь в стадии повышенной боевой готовности, как уверял сам Кузнецов (хотя и того, не было). Правда, как мы теперь знаем, на Северном флоте, после сообщения Москвы о нападении Германии, там сами подняли флот по боевой тревоге. В каком состоянии находился флот, Кузнецов, может только догадываться, так как он (флот) до начала военных действий поступил в оперативное руководство сухопутных сил. Что с ним сотворили Тимошенко-Жуков своими Директивами легко можно догадаться исходя, даже из воспоминаний Арсения Головко. Кузнецова просто ставили в известность о свершаемом. Недаром, в Директиве было указано, что копия направляется в наркомат ВМФ. Вот и все.
Так и в данном случае. О какой, тогда, полной боевой готовности флота (или оперативной готовности № 1) может идти речь, когда уже больше часа идет немецкое вторжение? Просто красивые слова.
По идеи, рассылка приказа о полной боевой готовности по флотам должна происходить веером, в одно и то же время. Иначе, что это за сигнал? Никаких звонков Кузнецова о том, что он якобы, своим личным приказом взбудоражил весь Советский флот, просто-напросто, не было. Были его телефонные звонки-предупреждения: мол, смотрите в оба и ждите срочное указание из Главного морского штаба, — и всё. Это видно невооруженным глазом, хотя бы по Северному флоту. Не на телефонный же звонок Кузнецова отреагировал штаб Северного флота, а на телеграмму, о чем и сообщил в Москву Арсений Головко. Кстати, обратили внимание, как построен разговор Кузнецова с Головко? Всем он, якобы, отдает распоряжения о приведение флота в готовность № 1, а с Арсением Григорьевичем, отделывается разговором о Финляндии. Дело в том, что мемуары Головко были изданы ранее, чем опусы Кузнецова, и, как, наверное, заметил читатель, в них ни коем образом не была отражена отеческая забота Николая Герасимовича, с целью предупреждения угрозы о начале войны. Поэтому и ограничился адмирал Кузнецов, в своей книге расхожими фразами о финнах. И безо всяких там, высоких слов о защите Родины.
Теперь посмотрим, что у нас получается с Балтийским флотом? Если штаб флота получил телеграмму-приказ, как и Северный флот в час ночи, плюс, примерно 3,5 часа, как у североморцев, на переход к полной боевой готовности, то не удивительно, что немцы набросали им мин на фарватер, что у Либавы, что в Финском заливе. Наша авиация-то, наверное, на аэродромах отстаивалась? То-то Кузнецов пишет, как за Либаву родимую, волновался. В каком часу, на той базе были готовы встретить вражеские самолеты в полной готовности? Промолчал. Если Северный флот, как пишет, был готов, почти к половине пятого, что говорить о Либаве, которая была в подчинении штаба Балтфлота, того же Трибуца? Её накрыла вражеская авиация, к отражению которой база не была готова. Её и не приводили в состояние полной боевой готовности.
Наркому Кузнецову в данном случае надо было говорить, уже, не о боевой готовности № 1 (это необходимо было сделать заранее, и не по телефону), а о подаче сигнала БОЕВОЙ ТРЕВОГИ на флота. Того самого сигнала, к которому готовились два года. Сам же книгу написал с подобным названием: «На флотах боевая тревога». Или это было желание, выдаваемое за действительность?
Но приходится повторяться, что отданный Комитетом Обороны при СНК приказ о приведении всех войск и флота западного направления в полную боевую готовность, в дальнейшем был отменен. Кузнецов в обход официального отмена боевой готовности, пытается, каким-то образом, привести флота в состояние, способное, хоть как-то, отразить внезапное нападение врага. Флот, ведь, находится только в повседневной боевой готовности. О каком выходе кораблей на боевые позиции в море можно вести речь, когда, как известно, одни командиры кораблей вместе со своими экипажами слушали выступления артистов, другие распивали чаи в окружении жены и домочадцев.
Кузнецов же был не настолько глуп, чтобы не понимать происходящее. Видимо его здорово подмяла под себя сухопутная братия, что не решился «взбрыкнуться». Взял бы, да и послал бы от своего имени грозную бумагу командующим флотами. Хотя, кому посылать? Не Октябрьскому же, с Трибуцем? А Головко и без бумаги сверху сообразил, что надо делать. Кроме того, как сказал выше, флота у Кузнецова Ставка выдернула из рук. И ему ничего другого не оставалось, как отделываться телефонными сообщениями. Так как, он понимал пагубность всего происходящего. Как бы ни подшучивай над его мемуарами, все ж таки, он был наркомом ВМФ и по идее, должен был неплохо соображать. Другое дело, что не дали ни сказать, ни написать!
Но вернемся к нашим балтийцам, на Либаву. Обратимся к мемуарам командира-подводника Петра Денисовича Грищенко (правильнее было бы, Петра Дионисиевича Грищенко).
Для начала, несколько строк из его книги «Мои друзья подводники» изданной в далеком 1966 году.
«Война застала нас в Лиепае (Либаве). В ночь на 22 июня все офицеры, находившиеся на квартирах в городе, были вызваны посыльными на корабли и в части. Команды подводников из казарменных помещений перешли на подводные лодки. Все корабли были приведены в полную боевую готовность».
Это, прямо, по Кузнецову, тем более, что обе книги были изданы, примерно, в одно и то же время. Но в более позднем издании в воспоминаниях П.Д.Грищенко был, видимо, частично восстановлен первоначальный вариант, и мы смогли прочитать, что там, в Либаве было на самом деле. Правда, с учетом того, что и в последующие годы, многого, не больно-то, и скажешь, и напишешь. Цензуру же никто не отменял. Однако содержание разительно отличается от первоначального варианта.
«Нападение фашистской Германии было для нас настолько неожиданным, что, когда в четыре утранад нами появились самолеты со свастикой, мы подумали: это продолжается учение. Накануне, в субботу вечером, все обратили внимание на то, что громкоговорители на территории военно-морской базы часто повторяли: «Граждане, проживающие в городке! Учение по местной противовоздушной обороне Либавы продолжается, следите за светомаскировкой».
Однако в 23 часа 37 минут 21 июня по Балтийскому флоту была объявлена оперативная готовность № 1. в два часа личный состав из береговых казарменных помещений перешел на подводные лодки.
Первый час мы стояли с замполитом Бакановым на мостике, курили, гадали,что будет дальше. То же происходило на соседних подводных лодках: все с нетерпением ждали сигнала «отбой», но его не было. Спустившись в центральный пост, я решил не терять зря времени, провести учение по живучести и непотопляемости корабля…».
То, что написано в последнем абзаце и есть «оперативная готовность № 1» или полная боевая готовность флота (Шутка).
Чтобы читатель ясно себе представлял, что такое боевая готовность корабля и, как в нашем случае, это должно было происходить с подводной лодкой «Л-3», приведу соответствующую цитату.
«Боевая готовность корабля, это состояние корабля (соединения), характеризующее способность вступить в бой с противником (в том числе к отражению его внезапного нападения).
По боевой готовности корабля № 1 (Как в нашем случае. — В.М.)весь личный состав корабля находится на боевых постах, а всё оружие и технические средства готовы к немедленному использованию».
А так как речь у нас идет о подводной лодке, то состояние полной боевой готовности для нее означало «под парами» ожидать приказа о выходе в море на боевую позицию. Как же тогда объяснить, что командир со своим заместителем по политической части курили на мостике? Очень просто. Это была, просто, учебная тревога, по проведению противовоздушной обороны базы, отмену которой, как пишет автор, все с нетерпением ожидали. Трагикомичность данной ситуации заключался в том, что через несколько минут начнется настоящий налет немецких самолетов на базу.
Кроме того, подводная лодка стояла у пирса в надводном положении и, судя по всему, никакого рассредоточения боевых кораблей на базе в Либаве, и не предусматривалось. А то нам, везде трубят! Да, в 23 часа, аж, в 37 минут, да, все как один плечом к плечу, да, все глазоньки проглядели, пытаясь обнаружить крадущегося врага и прочая чепуха, подобного рода.
Кстати, хотите прочитать отрывок из того, что наскребал по бумаге пером Георгий Константинович в кабинете Тимошенко, а затем, подредактировал Алафузов, может, и с помощью Кузнецова. Это отрывок из той самой Директивы № 1, о которой Жуков раструбил на всю страну, изображая из себя защитника Отечества. Подлинный текст, разумеется, утаили от читателя, но с отдельными фразами можем познакомиться. То, что выставлено на широкое обозрение публики содержит от силы пол-листа текста. А Кузнецов нам подсказал, что документ был на трех страницах.
Вряд ли бы, Трибуц взял бы на себя, целиком, такую ответственность, как сильно отступать от официального документа? Скорее, скопировал распоряжение московского начальства. Конечно, многие вопиющие безобразия, как всегда, скрыты за многоточиями. Вместе с Грищенко прочитаем:
«В 3 часа 30 минут, в самый разгар наших учений, получив радиограмму с адресом: «По флоту», я быстро прочел вслух:
«…последнее время многие командиры занимаются тем, что строят догадки о возможности войны с Германией и даже пытаются назвать дату ее начала…
Вместо того чтобы…
Приказываю прекратить подобные разговоры и каждый день, каждый час использовать для усиления боевой и политической подготовки…
Комфлот Трибуц».
Все облегченно вздохнули».