Глава 25. О чем, молчали Сталинские наркомы?

Глава 25. О чем, молчали Сталинские наркомы?

В этой, тоже, небольшой главе мы рассмотрим воспоминания некоторых наркомов, которые были первый день войны в Кремле и должны были, по идеи, видеть Сталина, который был председателем Совнаркома.

Военный историк Куманев Г.А., в свое время, задавал им вопрос, как и где они встретили первый день войны? Ответы некоторых бывших наркомов, заставляют по-новому взглянуть на события первых дней войны. Но нас, как всегда, конечно же, интересует, встречались ли они в первый день в Кремле со Сталиным? Остальные наркомы, представленные в книгах Г.А.Куманевым, которые, по ряду обстоятельств не смогли быть в Кремле 22 июня или отсутствовали на тот момент в Москве, не попали в зону нашего внимания.

Ковалев И.В. — «Начало войны застало меня в Наркомате государственного контроля, в моем рабочем кабинете. 22 июня 1941 года, как и последующие три дня, сотрудники Наркомата государственного контроля, пребывали в каком-то неопределенном положении. Каждый чувствовал, что война, словно лавина вторгается в наш дом, что надо что-то делать, а что именно, никто не знал. Наркому и начальнику Главпура (его назначили на этот пост 21 июня) Мехлису было не до нас. Мы с Поповым, заместителем наркома, были дезориентированы…

Для меня это «подвешенное» состояние закончилось 26 июня, когда я был вызван в Кремль к И.В.Сталину…

Сталин выглядел необычно. Вид не просто усталый. Вид человека, перенесшего сильное внутреннее потрясение. До встречи с ним я по всяким косвенным фактам чувствовал, что там, в приграничных сражениях нам очень тяжело. Возможно, назревает разгром. Увидев вождя понял, что худшее уже случилось. Хотя внешне был спокоен, и, как всегда, удерживая в левой, усохшей и полусогнутой руке трубку, правой рукой не спеша начинял ее табаком…».

Это тот самый Ковалев, который сорвал немцам блицкриг. Неплохо «отдохнул» Иван Владимирович впервые дни войны. Лишнего не дали сказать, но и то, что прошло в печать, как видите, дает пищи для размышления. Когда его призвали к активной жизни? Через несколько дней после начала войны. Что мы и предполагали, объясняя это отсутствием Сталина в Кремле. Обратите внимание на описание состояния вождя: «Вид не просто усталый…». Интересно, есть ли чьи-нибудь воспоминания о каком-либо члене Политбюро, чтобы он выглядел впервые дни войны вот так же, как выглядел Сталин? Хотя, думается, многие переживали о случившемся, но чтобы, как Сталин — ни один!

Далее будут предложены воспоминания наркомов, которые прибудут на совещание к заместителю Сталина — Вознесенскому Н.А. Как всегда в их воспоминаниях найдутся противоречия.

Шахурин А.И. — «21 июня 1941 г., в субботу, я возвращался с работы на дачу несколько ранее обычного — в 2 часа ночи. В канун выходного дня семья всегда просит приехать пораньше…

По воскресным дням обычно приезжал в наркомат после обеда. Завтрак и обед, если была возможность, проводил с семьей. Таков был план и на этот раз, на 22 июня.

Приехав, не спеша помылся, поужинал и около 4 часов лег спать, рассчитывая, что впереди полных шесть часов сна. Но прошло только два часа и в шесть часов утра по правительственному телефону позвонил В. М. Молотов: «Товарищ Шахурин, началась война. Фашистские войска совершили вероломное нападение на наши западные границы. Немецкая авиация бомбит приграничные аэродромы и города. Срочно приезжайте в наркомат». Позвонив дежурному по наркомату и передав сказанное мне В. М. Молотовым, попросил немедленно вызвать в наркомат всех заместителей, начальников главков и управлений, секретаря парткома, предупредив, что буду в наркомате через 30 минут…

Дежурный секретарь доложил: «Звонил Николай Алексеевич Вознесенский, просил Вас позвонить по приезде в наркомат»…

Позвонил Вознесенскому. Он спросил, известны ли мне последние данные. Рассказываю, о чем сообщил Молотов. Вознесенский дополняет более поздними сведениями о налетах фашистской авиации и предлагает приехать к нему в 9 часов на совещание по разработке мобилизационных мероприятий…

Приехал в Госплан. Вознесенский, в обычных-то условиях человек серьезный, сейчас был особенно сосредоточен, да и все мы за эти несколько часов очень изменились…

Вознесенский, открыв совещание, прежде всего подчеркнул, что война предстоит тяжелая, нужна максимальная мобилизация наших ресурсов. Перед наркомами обороной промышленности поставил задачи: срочно в течение одних суток разработать план максимального производства вооружения для армии, исходя из того, что мобилизационные планы промышленности должны были быть уже заранее подготовлены; изыскать заменители остродефицитных материалов и материалов и изделий, получаемых из-за границы…

Партия и правительство разрабатывали программу разгрома врага, создавались новые органы. 30 июня был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО) во главе с И. В. Сталиным. Советский народ направил все силы на разгром коварных фашистских орд, вторгшихся на нашу территорию…

Начались дни, месяцы и, как потом оказалось, и годы работы авиационной промышленности в условиях Великой Отечественной войны. На третий день войны, 24 июня, на заседании Политбюро ЦК с обсуждением вопросов танковой промышленности было заслушано и мое сообщение. Политбюро приняло решение о переброске оборудования авиазаводов в глубокий тыл и об ускорении строительства предприятий авиационной промышленности в восточных районах…».

Шахурин утверждает, что вызвали его к Вознесенскому, но поехал он, как говорит, в Госплан. Да, хоть в Кремль, какая разница? Главное, о Сталине, впервые дни войны, ни слова. А потом, сразу, быка за рога — образован ГКО и там был Сталин. Это мы и без него знаем, а официоз и не отрицает этого факта. Упомянул мельком заседание Политбюро, состоявшееся 24 июня, но был ли там Сталин — глухое молчание. Может и Сталин на том заседании молчал в уголке, потому Шахурин его и не заметил?

Горемыкин П.Н. — Войну я встретил в 4 часа 20 минут в здании, которое находилось напротив собора Василия Блаженного и где размещалось Главное артиллерийское управление (ГАУ). Там под председательством начальника ГАУ, заместителя наркома обороны СССР маршала Кулика заседала комиссия (созданная Комитетом обороны СССР) по вопросам наращивания мобилизационных мощностей по боеприпасам. В комиссию, кроме меня, входили нарком черной металлургии Тевосян, нарком цветной металлургии Ломако, заместитель председателя Госплана СССР Борисов и ряд работников Генерального штаба и Главного артиллерийского управления. На этом заседании обсуждались разные проблемы об увеличении выпуска боеприпасов и их размещении по военным округам. Очень резко были поставлены вопросы генералом армии Георгием Константиновичем Жуковым. Он говорил о необходимости существенной доработки мобилизационного плана по боеприпасам, имея в виду увеличение цифровых заданий…

Раздался звонок от помощника Сталина Поскребышева. Он сообщил, что немцы бомбят наши города. Получив еще какие-то известия, Кулик поднялся со своего места и сказал:

— Я покидаю вас, вести заседание будет генерал-лейтенант Николай Дмитриевич Яковлев, который назначен начальником Главного артиллерийского управления. Заседайте и все вопросы теперь решайте с ним.

Через некоторое время в виду изменившейся обстановки было решено заседание прервать тем более, что должны были последовать важные решения Политбюро ЦК, связанные с началом войны.

Часа через 2–3 не успел я доехать до дачи, как мне позвонил заместитель Председателя СНК СССР, наш куратор Николай Алексеевич Вознесенский. Он сообщил, что состоялось заседание Политбюро ЦК ВКП(б), на котором было утверждено выступление Вячеслава Михайловича Молотова по радио о вероломном нападении гитлеровской Германии и ряда ее союзников на СССР и вынесены важные решения по мобилизации всех сил страны на отпор врагу. Я должен был срочно приехать к Николаю Алексеевичу. После моего прибытия Вознесенский тут же дал указание подготовить мероприятия для обеспечения мобилизационного плана, принятого 6 июня Совнаркомом СССР и ЦК ВКП(б). Хотя Наркомат боеприпасов СССР имел свой мобилизационный план, было сказано о необходимости пересмотреть его в сторону значительного увеличения плановых заданий. В заключение Вознесенский остановился на новых задачах и требованиях, которые диктует военная обстановка.

Так началась моя деятельность во время Великой Отечественной войны. Трудная и ответственная. Каждый из нас, конечно, глубоко переживал случившееся. Но какого-то уныния, подавленности не было. А была растущая уверенность: мы обязательно победим. Но для этого нужно отдать все силы, чтобы обеспечить важнейшие нужды фронта…

Что касается Н.А. Вознесенского? Как видите, данный участник беседы с Куманевым сообщает, что Вознесенский с утра был в Кремле (состоялось совещание Политбюро) и лишь после этого, Вознесенский собрал наркомов, но где, понять трудно? Для нас важно, что о Сталине опять ни слова. Здесь, на удивление, промелькнул Г.К.Жуков. Оказывается, по воспоминаниям Петра Николаевича, ранним утром Жуков был в ГАУ, где рассматривались вопросы по боеприпасам. Интересное сообщение. К сожалению, Георгий Константинович ни подтвердить, ни опровергнуть эти данные уже не может. Но, не зря же, его мемуары, называют сказками.

Несколько слов о тексте выступления Молотова. Как видите, текст был утвержден на заседании Политбюро. Я предполагал, что существовала «рыба» данного выступления, куда надо было, просто вписать те события, которые произойдут по началу войны. Разумеется, что в данном случае, смогли обойтись и без Сталина, но документа подтверждающего данное заседание, на удивление, «не сохранилось». Об этих странностях, мы уже вели речь ранее, когда подробно рассматривали речь Молотова.

Гинсбург С.З. — В конце воскресенья 22 июня 1941 г., после напряженной трудовой недели многие сотрудники наркоматов, в том числе и я, уехали за город, в дом отдыха. Рано утром, когда большая часть отдыхающих еще спали, я ушел побродить по парку вдоль Москвы-реки. Возвращаясь с прогулки, услышал настойчивый звонок телефона, находившегося в пустой комнате дежурной. Я взял телефонную трубку и сразу узнал взволнованный голос первого заместителя Председателя Совнаркома СССР Николая Алексеевича Вознесенского. Он сообщил мне, что немецко-фашистские войска вторглись на нашу территорию и открыли боевые действия против СССР. Вознесенский попросил сейчас же оповестить о начале войны других наркомов, находившихся в доме отдыха, и чтобы все они немедленно прибыли в Кремль.

Первый вопрос, который я себе задал: что это будет за война и сколько она продлится? Но на такой вопрос никто тогда бы не ответил. И если я кого-то спросил об этом, тот просто бы меня высмеял.

Приехав в Москву, мы сразу же явились к Вознесенскому. Сообщив коротко о сложившейся тяжелой военной обстановке и не вдаваясь в подробности, Николай Алексеевич сказал, что нужна максимальная мобилизация наших ресурсов и предложил в кратчайший срок ввести военную дисциплину в ведомствах усилить бдительность и каждому из нас лично обеспечить выполнение первоочередных заданий. Они будут даны незамедлительно.

Настроение у народных комиссаров, покидавших кабинет Вознесенского, было тревожное. Все сосредоточенно размышляли, оценивали услышанное, понимая, какой громадный объем задач предстоит оперативно решать их коллективам в новой, изменившейся обстановке…

В конце июня 1941 г. в Кремль были вызваны руководители промышленных наркоматов и ряда важнейших хозяйственных учреждений. В Овальном зале с кратким сообщением к нам обратился Сталин.Все присутствовавшие стояли. Откровенно заявив об очень трудном положении, создавшемся на фронте, он предложил в первоочередном порядке отправить на Урал и ввести в действие броневые станы, которые необходимы для производства танковой брони…

Вот и в данном случае, снова наркомов приглашают в Кремль к Вознесенскому. О Сталине как всегда молчок, но это, что касается первого дня войны. Смотрите, как переменилась картина, когда в Кремле появился Сталин. Может, кто-то хочет возразить, что такая церемония (все стояли, слушая речь) проходила на каждом совещании в Кремле. Надо полагать, что наркомы с начала войны не видели Сталина, вот он и, собрав всех вместе, обратился к ним с речью. Скорее всего, это произошло 30 числа, когда он возглавил ГКО и в зале присутствовали представители советских и партийных органов.

Предваряя данное интервью Хрулева, хочу уточнить, что оно было дано Куманеву в 1960 году, когда о Сталине, тем более о его пребывании в Кремле, нельзя было и заикаться.

Хрулев А.В. — Когда началась война, я был дома, и в этот день меня никто и никуда не вызвал. До 21 июня никаких указаний я не получал, и 22 июня я тоже ничего не получил. О фашистском нападении узнал по радио. И затем в течение двух суток я никуда не приглашался и сам никуда не ходил…

В этом тексте, трудно выделить значимую фразу. Все слова криком кричат. Ладно, Ковалев был в наркомате госконтроля и с началом войны функции госконтроля для данного периода еще не были определены. Но Хрулев-то, снабженец, тем более армейский. И что, вот так два, даже вполне возможно, три дня ничегонеделания? С трудом в это верится и невозможно представить? К тому же, не очень-то, видимо, разговоришься в хрущевские времена о начале войны, тем более о Сталине.

Г. А. Куманев: «Что предприняли органы снабжения впервые дни войны?

— Мы ничего не предпринимали недели две. Больше думали над тем, что же нам делать? Ведь наши войска отступали по всей территории и, как говорится, седлали тыл со всеми его запасами. Поэтому в снабжении фактически не нуждались и к тому же почти все время шли по хорошим дорогам. Они не только сами питались, но и бросали очень много.

Когда, например, мы начали отходить на Бологое, у нас было там сосредоточено большое количество складов. Мы не знали, что делать со снарядами, возить нам ничего не надо было, наоборот, надо было вывозить или бросать, что и делалось…».

Это конечно, очень интересно, по поводу того, что делало высшее военное руководство в целях обеспечения Красной Армии. Если следовать логике товарища Хрулева, то получается, что для того, чтобы себя обеспечить всем необходимым, Красной Армии надо было отступать, так как все требуемое находилось в тылу без движения. Поэтому, видимо, и катились войска на восток первые две недели войны без остановок, потому что, как же воевать без боеприпасов и продовольствия, в первую очередь.

А вот оценку деятельности Сталина на посту Верховного главнокомандующего и прочих должностях, которую выдал Хрулев — выше всяческих похвал! И получается, что под чьим же тогда руководством была одержана великая Победа? Жуков и рядом не стоял. Читайте похвалу Сталину!

Г. А. Куманев: «Нельзя ли Вас попросить немного подробнее охарактеризовать Ставку ВГК и Государственный Комитет Обороны, на заседаниях которых Вам приходилось бывать?»

— Государственный Комитет Обороны (ГКО) — это кабинет Сталина. Что служило аппаратом ГКО? Особый сектор ЦК партии, аппарат Совнаркома СССР и аппараты всех наркоматов. А что такое Ставка? Это Сталин (и ни одного человека в его секретариате), Генеральный штаб (он вызывал к себе с картой начальника Генерального штаба или помощника начальника Генерального штаба) и весь Наркомат обороны. Это и была фактически Ставка. Вызывает он командующего войсками какого-либо фронта и говорит:

— Мы хотим Вам дать директиву провести такую-то операцию. Что Вам для этого надо? Тот отвечает:

— Разрешите мне посоветоваться с фронтом, узнать, что там делается.

— Идите в ВЧ.

Вся связь, которая была у Сталина, была ВЧ — один телефон, но все было подчинено ему. Как только сказал, сейчас все выключают и связывают его с тем, кого он хочет вызвать к телефону.

Никаких радиостанций, ни телеграфных станций, ничего не было. Телеграф был у Наркомата связи в Генеральном штабе. В Генштабе имелись и радиостанции. Не было такого положения, что Сталин сидит где-то и может все обозревать. Он все к себе тянул. Сам никуда не ходил. Он приезжает, допустим, в 4 часа дня к себе в кабинет в Кремль и начинает вызывать. У него есть список, кого он вызывает. Раз он приехал, то сразу все члены Государственного Комитета вызываются к нему. Заранее он их не собирал. Он приезжал — и тогда Поскребышев начинал всех обзванивать.

Вы, возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку дня обсуждать и т. д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это Хрулева касается, давайте сюда Хрулева; это Яковлева касается, давайте сюда Яковлева; это Пересыпкина касается, давайте его сюда. И всем давал задания. Кроме того, все члены Государственного Комитета Обороны имели в своем ведении определенные участки работы. Так, Молотов ведал танками, Микоян — делами продовольственного интендантского снабжения, снабжения горючим. И у него был ленд-лиз. Иногда он занимался по отдельным поручениям доставкой снарядов на фронт. Маленков занимался авиацией, Берия — боеприпасами и вооружением. Кроме того, каждый приходил со своими вопросами: я прошу принять такое-то решение по такому-то вопросу.

И в Ставке, и в ГКО никакого бюрократизма не было. Это были исключительно оперативные органы. Руководство концентрировалось в руках Сталина. Обсуждались наиболее важные оперативные вопросы, которые заранее готовились соответствующими членами Ставки или ГКО. В течение дня принимались десятки решений. Причем не было так, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина. Жизнь во всем государственном и военном аппарате была сложная, так что никто не уходил из помещения. Никто не декларировал, что должно быть так, так сложилось.

Этот материал был опубликован почти через сорок лет после беседы с А.В.Хрулевым. Но и в наши дни, когда многое стало известным, почему-то, предпочитают отдавать почести в Победе другому человеку, который сделал несоизмеримо меньше для ее достижения и несоизмеримо больше для ее отдаления. Я говорю о Георгии Константиновиче Жукове, разбираться с которым в его «темных» делах еще предстоит, ох, как много.

Устинов Д.Ф. (Воспоминания приведены по его книге «Во имя Победы»).

Разумеется, как и другие мемуары известных советских деятелей «причесаны» и подогнаны под официальную точку зрения. Тем не менее, то, что нас интересует, наличествует.

«На рассвете 22 июня у меня зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос Н.А.Вознесенского.

— Говорит Вознесенский, — сказал он. — Война, Дмитрий Федорович. Германские войска перешли нашу границу. Война. Прошу прибыть ко мне… Я тут же позвонил В.М.Рябикову, передал ему известие о начавшейся войне и попросил сообщить об этом всем заместителям наркома, секретарю парткома, срочно собрать их в наркомате, потом поручил дежурному по наркомату вызвать начальников главков и отделов, а через них всех сотрудников — ведь было воскресенье — и поспешил в наркомат…

Поставив первоочередные задачи прибывшим в наркомат В.М.Рябикову, И.А.Барсукову, И.А.Мирзоханову и Н.П.Карасеву, поехал на совещание к Н.А.Вознесенскому. В приемной у него находились В.А.Малышев, А.И.Шахурин, затем подошли и другие наркомы оборонных отраслей. Ровно в девять нас пригласили в кабинет Вознесенского. Николай Алексеевич поднялся из-за стола.

— Все вы знаете, по какому поводу я собрал вас, — сказал он. — Судя по всему, нам предстоит тяжелая, очень тяжелая война. От страны, в первую очередь от экономики, потребуется максимальное напряжение всех сил. Нам нужно в течение ближайших суток разработать программы наращивания производства вооружения для армии с учетом имеющихся мобилизационных планов, принять меры по увеличению выпуска продукции, по строжайшей экономии и замене остродефицитных материалов, изыскать заменители тех из них, которые получаем из-за границы…

Возвратившись в наркомат, я пригласил к себе весь руководящий состав и сообщил о задачах, поставленных правительством.

— Нужно, товарищи, связаться с заводами, пусть без промедления расширяют производство».

Устинов не выпал из обоймы наркомов прибывших по вызову к Вознесенскому. Так как раньше в главе о Ставке, уже упоминалось о Дмитрии Федоровиче, как тот встретил 22 июня, хочу уточнить его реакцию, якобы, на немецкое вторжение. Недоверчивые читатели, в первом случае, могли подумать, что он от переживания, что началась война, чуть было не потерял самообладание. Помните, скорбный жест Дмитрия Федоровича за своим рабочим столом, по воспоминаниям Грабина? Может ли это соотнестись с тем, о чем вы прочитали, чуть выше. Разве, Вознесенский, не обозначил ему контуры поставленных перед ним задач? Так о чем же переживал 22 июня молодой нарком, как не от новости о потери вождя? А Василий Гаврилович Грабин, как старший по возрасту товарищ, постарался утешить его и призвал заняться непосредственными делами.

Со сталинскими наркомами мы пока расстаемся. Жаль, что их время ушло безвозвратно. Неужели с ними ушло и всё неизвестное о войне? Как не хочется в это верить. Но есть, все же, надежда, что Правда о войне восторжествует!