Вопросы к учителю

Практику смотрящих Московии красть вечевые колокола у северных соседей, получается, первым затеял отнюдь не Иван III, умыкнувший вечевой колокол Новгорода? Первым вором-во-власти был Иван Калита, истинный христианин, следующий в том числе заповеди «не укради!»

Известно, что даже отсутствие собственных источников меди, свинца и качественного (не болотного) железа[48], не могло унять зуд гигантомании московских князей: им непременно было необходимо обладать самым большим колоколом, самой большой пушкой, самой высокой колокольней, самым… самым… и непременно больше, чем у новгородцев и, желательно, вообще больше, чем у кого бы то ни было. – Ведь тезис «Москва – Третий Рим» надо же было как-то оправдывать. Первым громко озвучил этот тезис Филофей (в 1524), но существовал-то он в головах кремлёвских сидельцев от давна!

Поэтому московские князья шли единственно возможным путём: дозакупали в Европе металл, после чего неоднократно переливали умыкнутые у республиканцев Севера колокола, добавляя в расплав чушки дозакупленных меди и свинца. Так, из века в век росли габариты самых престижных на Руси атрибутов власти, так в Кремле появились Царь-колокол и Царь-пушка. Но когда и откуда появились в Москве первый колокол и первая пушка? А в Новгороде?

* * *

Псковская судная грамота, 1497

Вора, совершившего кражу в Крому, конокрада, изменника и поджигателя лишать жизни.

Если будет совершена кража на посаде, то дважды помиловать (не лишать жизни. – А.Г.) виновного, а, доказав преступление, наказать сообразно со степенью вины; уличив же в третий раз, предать его смертной казни, подобно вору, совершившему кражу в Крому.

За [кражу] барана следует присудить 6 денег, а за [кражу] овцы – 10 денег в пользу хозяина и 3 деньги в пользу судьи, по старинному обычаю. За гусака и за гусыню присуждать по 2 деньги хозяину, 3 деньги – судье; за утку, за селезня, за петуха, за курицу по 2 деньги [хозяину и столько же судье].

Якоб Ульфельд, 1578

Что же ещё [можно сказать]? [Эти] люди (московиты. – А.Г.) до такой степени лживы и далеки от стези истины, что им нельзя давать никакой веры, они не держат слова, не считают позором лгать, обманывать и красть. Они ежедневно уворовывали что-нибудь из доставлявшейся нам еды, пива, мёда, и при этом почти половину, не придавая никакого значения [тому], что это становилось нам известно и мы уличали их в краже.

Кроме того, каждый день они удерживали у себя – иногда больше, иногда меньше – лошадей и повозок, предназначенных для [перевозки] нашего имущества, и за [некоторую] сумму денег возвращали их боярам, которые должны были [их предоставлять], что создавало для нас неудобства, ведь наши слуги много раз вынуждены были идти пешком.

В результате я убедился [в том], что нет ни одной категории людей, которая была бы более лишена всякого стыда и страха, чем та, о которой мы говорили. Вот что я хотел сообщить об их характере, теперь [же] обратимся к другим [предметам].

Франческо Гвиччардини, +1540

Помню, что 20 апреля 1514 года город Вольтерра по предложению мессера Пьеро Аламанни избрал меня своим адвокатом с жалованием в десять дукатов в год…

Меня прикрепили к банку, и хотя это было для меня совсем непосильное бремя, так как я не торговец и торгового кредита не имею, но, желая показать свою преданность, я представил две тысячи пятьсот дукатов, занятых для меня Сальвиати и Франческо Бандини.

Невозможно помешать чиновникам грабить; сам я был совершенно чист, но под начальством моим были губернаторы и другие чиновники, и, несмотря на все мои усилия и собственный пример, я не мог по-настоящему бороться с воровством. Причина здесь в том, что деньги годятся на всё, а в нынешней жизни богатого уважают больше, чем порядочного; всё это ещё поощряется невежеством и неблагодарностью князей, которые терпят около себя скверных людей и обходятся с хорошими слугами не лучше, чем с дурными.