ГЕЛИОПОЛЬ

В августе 1799 года генерал Бонапарт, получив известия из Европы, решил немедленно оставить Египет. Он приказал адмиралу Гантому вывести из Александрийского порта фрегаты «Мюирон» и «Карьер», единственные оставшиеся у него после уничтожения флота, и встать на якорь на небольшом рейде в Марабу. Отсюда Бонапарт хотел отплыть. Он увозил с собой генералов Бертье, Ланна, Мюрата, Андреосси, Мармона и двух наиболее любимых ученых, участвовавших в экспедиции, Монжа и Бертоле.

Двадцать второго августа он отправился в Марабу и поспешно сел на фрегат, беспрестанно опасаясь появления английской эскадры. Лошади, служившие для переезда и брошенные на берегу, во весь опор понеслись к Александрии. Вид этих коней, оседланных, но без всадников, произвел неприятное впечатление: подумали, что с гарнизонными офицерами приключилось какое-нибудь несчастье, и отрядили из укрепленного лагеря несколько кавалеристов. Но скоро конюх-турок, присутствовавший при отплытии фрегатов, объяснил, в чем дело. Генерал Мену, который один был посвящен в тайну главнокомандующего, объявил об отплытии Бонапарта и передаче им руководства Клеберу.

Эта новость сильно удивила и опечалила войско. Сначала никто не хотел ей верить, однако вскоре всякое сомнение исчезло: Клебер был официально провозглашен преемником генерала Бонапарта. Офицеры и солдаты пребывали в унынии: нужно было иметь влияние победителя Италии, чтобы увлечь их за собой в страны отдаленные и безвестные, и только его влиянием и можно было удержать армию там. Тоска по родине — страсть; она становится еще сильнее, когда ее разжигают расстояние,

новизна мест и страх перед невозможностью вернуться. Но присутствие главнокомандующего, его речи, его беспрерывная деятельность рассеивали эти мрачные облака. Привыкнув к своим постоянным занятиям и все время занимая других, Бонапарт держал умы в напряжении и не давал зарождаться тоске.

Теперь он уехал, и все изменилось. Никто не мог понять этого непреодолимого порыва патриотизма и честолюбия, который, при первом известии об опасности, угрожавшей Республике, побудил его возвратиться во Францию. Видели только, как главнокомандующий покинул несчастную армию, которая питала столько доверия к его гению, что пошла за ним.

Клебер не любил генерала Бонапарта и с трудом выносил его очевидное превосходство. Если он и воздерживался в присутствии главнокомандующего, то за глаза изливал свое негодование самым неприличным образом. Недовольный и заносчивый, Клебер в свое время пламенно желал выйти из опалы у Директории и принял участие в египетской экспедиции. Теперь же он сожалел о том, что променял Рейн на берега Нила. Этот человек, мужественный в минуту опасности, упал духом, как последний из солдат. Ожесточась против Бонапарта, он совершил ошибку, которую можно было бы назвать преступной, если бы он впоследствии не загладил ее подвигами: он сам способствовал распространению в армии недовольства, которое вскоре сделалось всеобщим. Все стали говорить, что нельзя дальше оставаться в Египте и надо во что бы то ни стало возвращаться во Францию. К этому пламенному желанию возвращения на родину присоединялись еще и другие чувства, порождающие в армии самые опасные настроения.

Давнее соперничество разделяло в то время офицеров, вышедших из Рейнской и Итальянской армий. Они завидовали друг другу, и каждая партия утверждала, что гораздо лучше умеет вести войну. Хотя это соперничество приглушалось присутствием Бонапарта, оно, в сущности, составляло главное основание разногласий. Принадлежавшие к Рейнской армии ветераны весьма неблагосклонно смотрели на египетскую экспедицию; офицеры же Итальянской армии, напротив, хоть и тосковали по Франции, но оставались сторонниками экспедиции, потому что она была делом их вождя.

По отбытии же генерала Бонапарта всякое принуждение исчезло. Около Клебера собралась шумная толпа и вместе с ним громко повторяла, что покорение Египта — просто безумное предприятие, от которого надо как можно скорее отказаться. Это мнение встретило, впрочем, и противников. Некоторые генералы, и в особенности Ланюс, Мену, Даву, Дезе, осмелились обнаружить совсем иные чувства.

С этих пор родились две партии: одна называлась колониальной, другая — антиколониальной. К несчастью, Дезе тоже отсутствовал, завершая завоевание Верхнего Египта и выигрывая славные битвы, а затем собирался, по приказу Бонапарта, и вовсе покинуть Египет. Итак, его влияние не могло быть в эту минуту противопоставлено влиянию Клебера. А ведь Дезе, имя которого было всеми любимо и уважаемо в армии, управлял бы колонией превосходно и предохранил бы себя от всех слабостей, которым, хоть и временно, предался Клебер.

Клебер, впрочем, пользовался у солдат наибольшей популярностью. Назначение его было принято с полным доверием и несколько утешило армию в потере знаменитого полководца. Генерал возвратился в Каир, принял командование со всей торжественностью и поселился на площади Эзбекие в прекрасном доме, окружив себя роскошью не столько для удовлетворения собственного вкуса, сколько для внушения уважения восточным жителям. Но скоро заботы начальствования, невыносимые для него, и опасности, которыми снова начали угрожать Египту турки и англичане, наполнили его душу самым мрачным унынием. Приказав подготовить отчет о состоянии колонии, он отправил Директории депешу, полную ошибок, и присовокупил к ней рапорт управляющего финансами, в котором все было представлено в самом ложном свете и который, сверх того, служил обвинением генералу Бонапарту. Согласно этой бумаге, армия, уже уменьшившаяся наполовину, в эту минуту заключала в себе не более 15 тысяч человек и оставалась почти раздетой, а это было весьма опасно в тамошнем климате по причине огромной разницы в температурах днем и ночью. Армия, оказывается, не имеет ни пушек, ни мушкетов, ни огнестрельных снарядов, ни пороха, а произвести их трудно, потому что чугуна, свинца, строевого леса и материалов для пороха в Египте не водится. В финансах, разумеется, большой дефицит: у солдат задержано жалованье на сумму четыре миллиона, а семь или восемь уже должны разным поставщикам, при этом все средства налогов истощены, и весь Египет восстанет, если придумать еще новые. Два знаменитых предводителя мамелюков, Ибрагим-бей и Мурад-бей, все еще держатся со многими тысячами кавалерии один в Верхнем, другой в Нижнем Египте, а паша Акры Джеззар готовится послать в подкрепление турецкой армии 30 тысяч превосходных солдат. Да еще и Россия с Англией намерены присоединить регулярное войско к нерегулярным турецким силам. В этой крайности остается только одно средство, — утверждал Клебер, — вступить в переговоры с Портой. А поскольку генерал Бонапарт в инструкциях оставил ясные полномочия своему преемнику, то с великим визирем попробуют заключить договор о совместном владении страной: Порта займет поля Египта и будет собирать поземельные подати, а Франция возьмет себе города и крепости и будет пользоваться таможенным сбором.

Кроме того, Клебер прибавлял, что Бонапарт ясно видел приближение кризиса и в этом была главная причина его быстрого отъезда. Управляющий финансами Пусьельг и вовсе заканчивал свой рапорт клеветой, утверждая, что главнокомандующий, оставляя Египет, взял с собой два миллиона. Чтобы дополнить эту картину, прибавим, что Пусьельг был осыпан благодеяниями генерала Бонапарта.

По отправлении депеш полагали, что генерал теперь подвергнется одной из двух опасностей: будет или захвачен англичанами, или жестоко наказан Директорией. Каково было бы смущение писавших эти депеши, если бы они знали, что их распечатает и прочтет тот, кого они обременяли клеветой и кто ныне сделался первым лицом правительства?

Клебер не имел намерения лгать, он был слишком беспечен, чтобы лично удостовериться в настоящем положении дел, он даже не позаботился сверить посылаемые им отчеты с собственными данными. Клебер просто передавал слухи, которые в результате всеобщего кипения страстей преувеличивались и превращались некоторым образом в единое мнение.

Эти депеши были вверены родственнику директора Барраса вместе со множеством писем, в которых офицеры армии выражали отчаяние столь же несправедливое, сколь и безрассудное. Посланец был захвачен англичанами и бросил пакет с депешами в море, но пакет всплыл, его заметили, поймали и отправили в британский кабинет (вскоре мы увидим, что произошло в результате получения англичанами этих неблагонамеренных известий). Но Клебер и Пусьельг отправили свои депеши в Париж в двойном экземпляре. Второй экземпляр, посланный другим путем, дошел до Франции и был вручен Первому консулу.

Что же было справедливо в этой картине, начертанной больным воображением? Армия, по словам Клебера, уменьшилась до пятнадцати тысяч человек; несмотря на это, в отчете, который он послал Директории, значилось 28 400 солдат. Когда через два года армия эта возвратилась во Францию, она все еще насчитывала в рядах своих 22 тысячи, а в эти два года произошло несколько больших сражений и бесчисленное множество мелких битв.

Египет страна здоровая: раны исцеляются там очень быстро. В том году было мало больных и чума не обнаруживалась. Весь Египет был полон христиан, греков, сирийцев и коптов, которые желали служить под французскими знаменами. Из них можно было набрать от пятнадцати до двадцати тысяч отличных рекрутов. К тому же Египет был покорен. Крестьяне, обрабатывавшие землю, привыкли повиноваться разным властям и не думали браться за оружие. За исключением некоторых восстаний в городах, было некого бояться, кроме турок, не знавших дисциплины и пришедших издалека, или английских наемников, в некотором количестве завезенных на кораблях. Против таких врагов французская армия была более чем сильна, если только ею будут управлять пусть не гениально, а просто со здравым смыслом.

Генерал Бонапарт оставил сукно на обмундирование солдат, и спустя месяц после отравления депеши вся армия была одета с иголочки. Да и в любом случае, Египет был богат тканями: он снабжал ими всю Африку. Легко было запастись ими, закупив или требуя в зачет части податей.

Что касается припасов, то Египет был житницей всех стран, не имеющих хлеба. Пшеница, рис, говядина, баранина, домашняя птица, сахар, кофе были там вдесятеро дешевле, чем в Европе. Дешевизна простиралась до того, что армия могла за все свои жизненные потребности платить наличными деньгами, то есть вести себя в Африке гораздо лучше, чем христианские армии ведут себя в Европе, ибо они, как известно, живут в завоеванных землях, не платя ни за что.

На вооружении армии все еще имелось 11 тысяч сабель, 15 тысяч мушкетов, до тысячи пятисот орудий и из них 180 — полевых. Последующие события доказали верность этих данных, потому что армия сражалась еще два года и оставила множество запасов англичанам. И действительно, куда бы могло деваться огромное количество снарядов, так тщательно запасенных Бонапартом на кораблях, перевезших армию в Египет?

Относительно финансов донесение Клебера было столь же ложно. Жалованье войскам выплачивалось исправно. Правда, еще не было решено, какой финансовой системы держаться, чтобы, снабжая продовольствием армию, не обременять жителей; но средства к содержанию войск уже были найдены: поддерживая только существующие налоги, можно было жить в изобилии. Стало быть, не для чего было возбуждать народ к восстанию, налагая на него новые пошлины.

Что касается опасностей нападения, картина была следующей. Павший духом Мур ад-бей скитался с несколькими мамелюками в Верхнем Египте. Ибрагим-бей, который во время владычества мамелюков разделял с ним верховную власть, находился в это время в Нижнем Египте, у границ Сирии. С ним было не более четырехсот всадников.

Джеззар-паша был заперт в крепости Сен-Жан д’Акр. Он не только не готовил подкрепления для армии визиря, а, напротив, с неудовольствием наблюдал за приближением турецкой армии, особенно теперь, когда его провинция была освобождена от французов.

Английские войска находились в Махоне: Англия предполагала использовать их в Тоскане, Неаполе или на берегах Франции. А русская экспедиция была и вовсе чистой выдумкой. Русские никогда и не предполагали пуститься в такой дальний путь для содействия английской политике на Востоке.

Итак, Клебер поддался весьма опасным преувеличениям, печальному следствию ненависти, скуки и отчуждения. Генерал Мену видел вещи, напротив, в самом радужном свете. Он полагал, что французы в Египте непобедимы, и смотрел на египетскую экспедицию как на начало значительного переворота всемирной торговли. Люди никак не могут отодвинуть свои личные впечатления, давая подобные оценки. Клебер и Мену оба были людьми честными, но один хотел ехать, а другой — непременно остаться в Египте. Самые верные, самые ясные данные в глазах их имели совершенно различное значение: один видел в них нищету и погибель, другой — изобилие и успех.

Впрочем, какое бы ни было положение дел, Клебер и его приверженцы были чрезвычайно виновны, думая об оставлении Египта, потому что не имели на то права. Хотя Бонапарт в своих инструкциях предвидел и случай, когда французская армия должна была бы оставить Египет. «Я еду во Францию, — писал он. — Буду ли я простым гражданином или сановником, но я вытребую вам вспомоществование. Но если будущей весной [он писал в августе 1799 года] вы не получите ни помощи, ни новой инструкции, если вдруг чума истребит свыше тысячи пятисот человек, если вас будет сильно теснить значительная армия, против которой вы не в силах устоять, — тогда вступите в переговоры с визирем. Вы можете даже согласиться оставить Египет, но с непременным условием — просить на то разрешение французского правительства; а пока продолжайте расширять владения. Таким образом, вы выиграете время, а между тем к вам подоспеет помощь».

Наставления эти были чрезвычайно благоразумны; но предполагаемый случай пока еще не наступил.

Следовательно, переговоры, начатые без этих условий, могли считаться преступлением.

В сентябре 1799 года генерал Дезе, оставив в покоренном Верхнем Египте две мобильные колонны для преследования Мурад-бея, возвратился в Каир по приказанию Клебера: последний хотел воспользоваться знаменитым именем генерала для начала злосчастных переговоров, которые замыслил. Между тем армия визиря [Юсуфа-паши], о которой давно уже говорили, медленно приближалась. А сэр Сидней Смит, перевозивший на своих кораблях турецкие войска, отправленные морем, доставил к Дамьетте восемь тысяч янычаров, и 1 ноября 1799 года отряд янычаров, состоявший из четырех тысяч человек, направился в шлюпках к городу.

Генерал Вердье, который стоял в Дамьетте только с тысячей солдат, вышел из города и направился к узкому мысу, где высадились турки. Не давая времени подоспеть остальным янычарам, он напал на высадившихся и, несмотря на огонь английской артиллерии, очень выгодно помещенной на старой башне, разбил их. Он потопил и положил на месте более трех тысяч, а остальных взял в плен.

При первом известии об этой высадке Клебер отрядил на подмогу Дезе с тремя тысячами солдат, но генерал напрасно прибыл в Дамьетту: победа была уже одержана, а французы полны безграничного доверия к своим силам; они лишились в этом деле только двадцати двух человек, сто человек были ранены.

Эта успешная стычка должна была ободрить Клебера, но, к несчастью, он был слишком подавлен своей тоской. В таком мрачном настроении Клебер отправил к визирю, вступившему в Сирию, одного из своих офицеров с новыми мирными предложениями. Сам генерал Бонапарт, желая рассорить визиря с англичанами, собирался уже вступить в переговоры, но с его стороны это была только хитрость. Его предложения были приняты высокомерно и с недоверчивостью, а клеберовы удостоились лучшего приема вследствие влияния сэра Сиднея Смита, которому хотелось играть важную роль в делах Египта. Этот офицер английского флота немало повредил успеху осады крепости Акры, гордился этим и теперь затеял военную хитрость, которая состояла в том, чтобы воспользоваться минутой слабости и отнять у французов их драгоценное завоевание.

И действительно, все письма французских офицеров, перехваченные англичанами, ясно доказывали, что они страстно желают возвратиться во Францию. На этом основании сэр Смит хотел подвести французскую армию к переговорам, заставить подписать капитуляцию и, прежде чем французское правительство успеет ее одобрить или отвергнуть, посадить всю армию на корабли и отправить ее на европейские берега.

С этой целью он уговорил визиря выслушать предложения Клебера, сам же обходился с французскими офицерами с величайшей предупредительностью: доставлял им все новейшие европейские известия, кроме тех, однако же, которые касались 18-го брюмера.

Клебер, со своей стороны, отправил к Сиднею Смиту переговорщика: поскольку англичане владели морем, он хотел, чтобы и они приняли участие в переговорах, надеясь тем обеспечить безопасное возвращение армии во Францию.

Сидней Смит принял посланного с полной готовностью, но прибавил, что, по условиям договора, заключенного при его посредничестве 5 января 1799 года, между Россией, Англией и Портой существует тройственный союз, по которому эти державы обязались все делать с общего согласия; следовательно, никакая сделка с Портой не будет действительна, если решена без участия всех трех дворов. В своих посланиях сэр Сидней Смит титуловал себя «полномочным министром Его Британского Величества при Порте Оттоманской, главнокомандующим эскадрой в морях Леванта». Он присвоил себе титул, которым именовался прежде, но который ему не принадлежал с момента прибытия в Константинополь в качестве британского посланника лорда Элджина. У сэра Смита оставалось только право заключать военные конвенции, перемирия и т.д.

Клебер, не рассмотрев дела поближе, не убедившись сначала, имеют ли договаривающиеся с ним лица достаточные полномочия, слепо бросился в опасное предприятие, куда его увлекало общее чувство всей армии. Он неминуемо нашел бы в этом начинании свой позор, если бы, по счастью, Небо не одарило его душой героя: Клебер смог блистательно воспрянуть, постигнув всю важность своего проступка.

Итак, он вступил в переговоры и предложил Сиднею Смиту и визирю назначить офицеров с полномочием вести переговоры. Не желая принимать турок в своем лагере, равно как и рисковать жизнью своих офицеров среди необузданной армии великого визиря, он предложил выбрать местом переговоров корабль «Тигр», на котором приплыл сэр Сидней.

Через некоторое время британец прислал ответ: он соглашался поочередно подплыть к Александрии и Да-мьетте, чтобы принять на корабль посланных Клебером офицеров. Клебер назначил генерала Дезе и Пусьельга, которого египтяне, по арабскому обычаю, величали «визирем султана Клебера». Пусьельг стоял за оставление Египта, Дезе был совершенно противоположного мнения. Этот благородный воин употребил все возможные усилия, чтобы остановить панику и воодушевить своих собратьев. Он взялся за переговоры, затеянные Клебером, только в надежде протянуть их до тех пор, пока из Франции подоспеют подкрепление или новые приказания.

Клебер, чтобы оправдаться в глазах Дезе, говорил ему, что генерал Бонапарт первый начал переговоры с турками и сам предвидел и уполномочил заключение договора об оставлении Египта. Дезе, не знавший сути дела, все еще надеялся, что первый же французский корабль принесет новые известия и, может быть, изменит жалкое решение главного штаба. Двадцать второго декабря 1799 года Дезе с Пусьельгом вступили на корабль «Тигр».

Это случилось в ту самую минуту, когда генерал Бонапарт был облечен верховной властью во Франции.

Сэр Сидней Смит, радуясь, что заполучил на свой корабль такого влиятельного полномочного, оказал ему самый льстивый прием и всеми средствами старался навести на мысль покинуть Египет. Дезе умело отклонил предложение и представил условия, которые Клебер поручил ему оговорить. Эти условия не могли быть приняты английским командиром и потому были по сердцу Дезе: они были плохо рассчитаны Клебером и до того преувеличены, что делали любое соглашение невозможным. Клебер требовал, например, чтобы французская армия, удалившись со всеми военными почестями, с оружием и обозами, могла высадиться в том пункте материка, где ей вздумается, чтобы оказать Республике помощь там, где сочтет это нужным. Он требовал, чтобы Порта немедленно возвратила острова, признанные, по Кампо-Формий-скому договору за Францией, а именно: Корфу, Закинф, Кефалонию и прочие, которые заняты турецкими и русскими гарнизонами, чтобы эти острова, и особенно Мальта, оставались за Францией; наконец, чтобы договор, объединяющий Англию, Россию и Порту, был немедленно аннулирован, а Тройственный восточный союз расторгнут.

Нужно признать, что такие условия были нелепы, и сэр Сидней дал это почувствовать Клеберу. Офицер, договаривающийся о простом перемирии, не может включать в свои условия таких обширных политических предметов. Острова были заняты русскими и турецкими войсками, стало быть, следовало снестись не только с Константинополем, но и с Петербургом. Мальта зависела от короля Неаполитанского; нельзя было располагать ею без его согласия, а он никогда не согласился бы уступить этот остров Франции. Да и высадить французскую армию в той точке континента, где она своим неожиданным появлением могла бы изменить весь ход военных действий, было бы дерзостью, которую простой коммодор морского поста не мог принять на свою ответственность. Наконец, потребовать расторгнуть Тройственный союз значило потребовать, чтобы сэр Сидней Смит, один, на своем корабле, аннулировал договор, скрепленный тремя сильными монархиями и получивший огромное значение для Востока.

Британцу стоило небольшого труда убедить в этом французских посредников. Но прежде всего надо было условиться о двух необходимейших вещах: во-первых, об отправке в Европу раненых и ученых, прикомандированных к египетской экспедиции, для которых Дезе требовал охранных грамот; во-вторых, о приостановлении военных действий, потому что армия визиря, хотя и двигалась медленно, скоро уже должна была встретиться с французской армией. Она дошла до Эль-Ариша, первого французского поста на сирийской границе, и требовала сдачи этой крепости.

Клебер, получивший о том известие, предписал генералу Дезе поставить непременным условием к началу переговоров задержку турецкой армии на границе.

Первое обстоятельство, то есть отправка раненых и ученых, вполне зависело от Сиднея Смита, и он согласился на это с величайшей охотой и вежливостью. Что же касается второго пункта — перемирия, то сэр Сидней объявил, что будет просить визиря, но за успех не ручается, потому что с турецкой армией, состоящей из нестройных и фанатически настроенных орд, весьма трудно заключать правительственные конвенции и еще труднее обеспечить их выполнение.

Чтобы устранить это препятствие, он решился лично отправиться в стан визиря, расположенный в окрестностях Газы. Пользуясь коротким штилем, сэр Сидней сел в шлюпку и поплыл, пренебрегая опасностью, к берегу. В ту минуту, когда английский коммодор прибыл к лагерю Юсуфа-паши, ужасное событие произошло в Эль-Арише.

Турецкая армия, состоявшая частично из янычар, но в основном из тех азиатских ополченцев, которые, по мусульманскому закону, находятся в полном распоряжении султана, представляла собой беспорядочную и недисциплинированную массу, грозную для всего европейского. Она была собрана во имя Пророка, в последнем усилии изгнать неверных из Египта. Туркам было объявлено, что грозный Огненный Султан (Бонапарт) покинул неверных, что они ослабели и упали духом, что достаточно появиться перед ними, чтобы одержать победу, а весь Египет готов восстать против их владычества. Эти и другие призывы собрали под знамена визиря от семидесяти до восьмидесяти тысяч мусульман.

Англичане прислали этой армии что-то вроде полевой артиллерии, в которую впрягали мулов. Аравийские бедуины в надежде ограбить побежденных, кто бы они ни были, предоставили в распоряжение визиря 15 тысяч верблюдов, чтобы помочь ему перебраться через пустыню, отделяющую Палестину от Египта. При штабе турецкого полководца состояли также несколько английских офицеров и французов-эмигрантов, которые научили Джеззар-пашу искусству защищать Сен-Жан д’Акр.

Крепость Эль-Ариш, по словам Бонапарта, представляла собой один из двух ключей к Египту, другим ключом была Александрия. Войско, приплывшее морем, могло высадиться в большом количестве только на берега Александрии. Войско же, которое является сухим путем через Аравийскую пустыню, должно непременно пройти через Эль-Ариш, чтобы утолить жажду у колодцев, которые тут находятся. Поэтому Бонапарт и велел построить значительные крепостные сооружения в Александрии и поправить укрепления Эль-Ариша.

Гарнизон крепости, снабженный продовольствием и орудиями, состоял из трехсот человек, которыми командовал храбрый офицер Казань.

Когда турецкий авангард подошел к Эль-Аришу, полковник Дуглас, английский офицер, состоящий на службе у турецкого султана, предложил Казалю сдать крепость. Начались переговоры. Солдатам наговорили, что Египет, по-видимому, придется оставить, что это дело почти решено и было бы жестоко со стороны начальства заставлять их продолжать защищаться. Тогда преступное чувство, которое начальники поддерживали во всей армии, вспыхнуло с новой силой. Солдаты Эль-Ариша, желавшие, подобно своим товарищам, покинуть Египет, объявили коменданту, что не намерены сражаться и надо сдать крепость.

Храбрый Казаль, исполненный негодования, собрал всех солдат и обратился к ним с благороднейшей речью. Он говорил, что если между ними есть трусы, то пусть они отделятся от гарнизона и перейдут к туркам, что он предоставляет им полную свободу, но сам, с французами, верными своему долгу, будет защищаться до последнего вздоха. Слова эти на какое-то время пробудили в солдатах чувство чести, и предложение о сдаче было отвергнуто. Начался приступ.

Турки не в состоянии были овладеть ни одной, даже слабо защищенной, позицией: батареи крепости сбили все их орудия. Однако, направляемые английскими офицерами и эмигрантами, они подвели свои траншеи до угла одного из бастионов. Комендант выслал нескольких гренадеров, чтобы вытеснить турок из первой линии траншей, но за капитаном Ферре, которому было дано это поручение, последовали только три гренадера. Видя, что солдаты его отстали, он возвратился.

Пока вне стен крепости происходили эти события, внутри крепости бунтовщики, мечтавшие сдаться, спустили туркам несколько веревок. Обозленные противники, проникнув в крепость, начали рубить несчастных, которые помогли им взобраться на стену, и большую часть из них перерезали. Прочие, осознав, что наделали, присоединились к остатку гарнизона, защищались отчаянно, но почти все были истреблены. Очень немногие сдались в плен и остались в живых благодаря посредничеству полковника Дугласа.

Так пала крепость Эль-Ариш. Это было первое следствие гибельного настроя умов в армии, первый плод, снятый военачальниками с древа собственных ошибок.

Это случилось 30 декабря. Письмо, отправленное Сиднеем Смитом великому визирю с предложением перемирия, не успело вовремя и не смогло предупредить несчастную участь Эль-Ариша. Сэр Сидней был человеком благородным: варварское истребление французского гарнизона возмутило его и в особенности заставило бояться прекращения переговоров. Он поспешил отправить Клеберу объяснение — как от себя, так и от имени великого визиря — и присовокупил формальное ручательство в том, что во время переговоров все враждебные действия будут прекращены.

Наблюдая за поведением турецких солдат, Смит стал всерьез опасаться за французских уполномоченных. Он потребовал, чтобы палатка, предназначенная для их приема, была разбита вблизи шатров великого визиря и рейс-эфен-ди и чтобы вокруг нее была поставлена значительная охрана из отборнейших войск. Свою палатку он приказал поставить возле французской и, наконец, составил из английских матросов отряд — для предохранения от всякого несчастного случая себя и вверенных его чести французских офицеров.

Только приняв эти меры предосторожности, он послал в Яффу за генералом Дезе и Пусьельгом.

Клебер, узнав о резне в Эль-Арише, не обнаружил такого негодования, какое нужно было ожидать. Он чувствовал, что могут прекратиться всякие переговоры, если слишком горячо настаивать на своем, а потому продолжал только призывать к прекращению военных действий. Для того ли, чтобы быть ближе к месту переговоров, или из предосторожности, генерал оставил Каир и перенес свою главную квартиру в Салайе, на расстояние двух переходов от Эль-Ариша.

Дезе и Пусьельг прибыли в Эль-Ариш 13 января 1800 года. Совещания начались тотчас же по их прибытии, но Дезе в негодовании чуть не прервал переговоры. Невежественные турки, по-своему истолковывая поступки французов, видели в их стремлении договориться не желание вернуться на родину, а страх перед новыми сражениями. Поэтому они требовали, чтобы армия сдалась в плен.

Дезе хотел тотчас же прекратить всякие переговоры, но сэр Сидней принялся за дело, призвал обе стороны к более умеренным выражениям и предложил такие уважительные условия, какие только могли существовать в подобных обстоятельствах.

Клебер сам уже не упоминал о Мальте, о венецианских островах и о снабжении их припасами. Впрочем, чтобы придать своей капитуляции больше блеска, он продолжал настаивать, чтобы Порта отказалась от Тройственного союза. Но поскольку отсутствовала высокая английская сторона, то и это условие отложили в долгий ящик, как все другие. Таковы были жалкие уловки, которыми Клебер и его советники желали прикрыть перед собой же свой недостойный поступок.

В итоге стали просто обсуждать вывод французских войск из Египта и условия этого вывода. После долгих прений было решено прекратить все враждебные действия на три месяца. Эти три месяца будут употреблены визирем на то, чтобы соединить в портах Розетты, Абукира и Александрии достаточное количество кораблей для переправы французской армии в Европу, а генерал

Клебер тем временем освободит от армии верховья Нила, Каир, окрестные области и сосредоточит войска в местах, где им нужно будет взойти на суда. Французам дозволялось удалиться с оружием и обозами, то есть со всеми военными почестями. Кроме того, французам назначалось три миллиона франков — сумма, необходимая для содержания армии во время ее выхода и переезда.

Крепости Катийе, Салайе и Бельбейс, расположенные по границе Аравийской пустыни, решено было сдать десять дней спустя после ратификации договора, а Каир — через сорок дней. Генерал Клебер обязывался ратифицировать договор в течение недели, без предварительного сношения с французским правительством. Наконец, сэр Сидней Смит обязывался сам и от имени русского уполномоченного предоставить армии свободный проход между английскими крейсерами.

В договоре оказалось важное упущение: была необходима подпись сэра Сиднея Смита, без нее море оставалось запертым. Французам следовало потребовать, чтобы сэр Сидней подписал договор, тогда обнаружилась бы реальная степень данной ему власти, выяснилось бы, что английский коммодор, прежде имевший полномочия вести переговоры с Портой, ныне этим правом не пользуется, что он не получал от своего правительства никакой специальной инструкции и может располагать лишь молчаливым одобрением лондонского кабинета.

Неопытные в дипломатических процедурах французские полномочные полагали, что Сидней Смит, предлагая пропуска, имел на это право, и что пропуска эти будут вполне легальны.

Проект договора был закончен, оставалось только подписать его. Но благородное сердце Дезе возмущалось тем, что приходилось делать. Прежде чем поставить свою подпись, он отправил к Клеберу адъютанта Савари с проектом конвенции и извещением, что он до тех пор не подпишет договор, пока не получит от него формального приказания. Савари отправился в Салайе и исполнил возложенное на него поручение. Клебер, смутно чувствуя свою ошибку, решил созвать всех генералов армии на военный совет.

Двадцать первого января 1800 года совет собрался. Протокол его сохранился доныне. Горько видеть, как честные люди, которые не раз проливали свою кровь за отечество и готовы были пролить ее вновь, старались лживыми объяснениями скрасить недостойную свою слабость! Пример этот должен послужить уроком для военных; он должен показать им, что одной храбрости в пылу сражений недостаточно, и стойкость перед неприятельскими пулями и ядрами — лишь одна из ничтожных добродетелей благородного военного ремесла.

На этом совете стало известно, что объединенный франко-испанский флот ушел из Средиземного моря в океан; из этого следовал вывод, что от Франции не стоит ожидать никакой помощи. В качестве доказательства приводили тот факт, что в течение пяти месяцев после отъезда Бонапарта в Египет не пришло от него ни одной депеши. Кроме того, утверждали, что действующая армия доведена до численности в 8 тысяч человек. Силы турецкой армии старались непомерно преувеличить: говорили о какой-то небывалой экспедиции русских, которые должны были присоединиться к великому визирю. Нужно ли повторять, что экспедиция эта существовала только в воспаленном воображении тех, кто во что бы то ни стало хотел выбраться из Египта. Уверяли, что нет никакой возможности сопротивляться. Несправедливость этого мнения вскоре обнаружилась самым героическим образом и притом с помощью тех же лиц, которые сейчас выдавали его за истину. Наконец, чтобы как можно ближе держаться инструкций генерала Бонапарта, обнаружили некоторые приметы чумы, впрочем, весьма сомнительные и не замеченные доселе в армии.

Человек, открывший на войне свойство, которое выше храбрости, а именно — характер, генерал Даву, впоследствии сделавшийся маршалом и князем Экмюльским, один осмелился восстать против этих преступных побуждений. Он не испугался спора с Клебером, которому все покорялись, и с жаром возвысил свой голос против оставления Египта. Но его не услышали, и в силу ненужной порой почтительности он наконец согласился подписать решение военного совета и дозволил занести в протокол, что оно было принято единодушно.

И тем не менее Даву отвел в сторону адъютанта Са-вари и велел передать генералу Дезе, что если тот желает прервать переговоры, то найдет поддержку в армии. Са-вари возвратился в лагерь у Эль-Ариша, рассказал генералу Дезе о том, что случилось, и сообщил ему слова Даву. Но Дезе, увидев внизу листа с решением военного совета имя Даву, запальчиво ответил: «На кого же могу я положиться, если даже тот, кто не одобряет конвенцию, боится согласовать свою подпись со своим мнением? Хотят, чтобы я не повиновался, а между тем боятся выдержать до конца суждение, которое высказали!»

Дезе хоть и с отчаянием в сердце, но увлекаемый общим потоком, 28 января поставил свою подпись на этом злосчастном договоре, известном с тех пор под именем Эль-Аришской конвенции.

Когда дело было сделано, все осознали его важность. Генерал Дезе, вернувшись во французский лагерь, говорил об этой конвенции с сожалением и не скрывал досады из-за того, что для такого малопочтительного поручения выбрали именно его. Даву, Мену и некоторые другие генералы тоже горько сетовали.

Между тем готовились к отправлению. Большая часть армии радовалась, что наконец покинет дальние берега и снова увидит Францию.

Сэр Сидней Смит возвратился на свой корабль, а Клебер возвратился в Каир, чтобы вызвать войска, охранявшие Верхний Египет, сосредоточить в одном месте всю армию и потом, в назначенный к отплытию срок, отправить ее к Александрии и Розетте.

Пока в Египте совершались эти губительные действия, которым руководство армии потворствовало, вместо того чтобы подавлять их, в Европе происходили совсем другие события, которые, впрочем, явились следствием тех же самых причин.

Письма и депеши, отправленные из Египта в двух экземплярах, как мы видели, пришли в одно время в Лондон и в Париж. Депешу, обвиняющую Бонапарта, предназначенную вниманию Директории, вручили самому Первому консулу. Он был взбешен слабостью и клеветой Клебера, но, зная, насколько этот генерал необходим Для армии, уважая в нем талант военачальника и не предвидя оставления Египта, скрыл свою обиду. Он только поспешил отправить из Франции инструкции и извещение о значительных пособиях для армии.

Британское правительство, получив свой экземпляр депеш Клебера и писем французских офицеров к их семействам, поспешило их обнародовать, чтобы показать Европе положение французов в Египте и поссорить генералов Клебера и Бонапарта. В то же время английский кабинет получил известие о предложениях, сделанных Клебером великому визирю и сэру Сиднею. Восприняв откровения Клебера и французских офицеров в буквальном смысле и полагая, что французская армия доведена до последней крайности, лондонский кабинет приказал принять от французов капитуляцию только на том условии, чтобы вся армия сдалась в плен. Приказ этот, отправленный из Лондона 17 декабря, пришел адмиралу Кейту (непосредственному начальнику Сиднея Смита) в первых числах января 1800 года. Восьмого числа Кейт поспешил сообщить сэру Сиднею предписания, полученные им от правительства; это сообщение дошло до Сиднея Смита не ранее 20 февраля.

Сэр Сидней впал в отчаяние. Он действовал без определенной инструкции, надеясь, что решения его будут одобрены правительством. Теперь он находился в затруднительном положении: французы могли обвинить его в бесчестном поступке. К тому же, лучше зная положение дел, он был уверен, что Клебер никогда не согласится сдаться в плен, а потому Эль-Аришская конвенция, согласие на которую он так искусно выманил у французов в минуту их слабости, находится в опасности.

Британец поспешил известить обо всем Клебера, выразил ему свое огорчение, просил немедленно приостановить сдачу египетских укреплений и заклинал не принимать никаких решительных мер до получения из Англии новых предписаний.

К несчастью, когда письмо дошло до Каира, французы уже отчасти выполнили условия конвенции. Они сдали туркам все позиции правого берега Нила и несколько позиций в дельте. Войска шли уже к Александрии с обозами и снарядами. Генерал Дезе, повинуясь приказанию Бонапарта поскорее явиться во Францию и не желая знать о деталях этого позорного отступления, уехал вместе с Даву, который тоже не мог долее оставаться при Клебере.

Но в то время как Дезе и Даву хотели сесть на корабль, генерал Латур-Мобург, прибывший из Франции с депешами от Первого консула, встретился с ними на берегу. Он сообщил им о перевороте 18-го брюмера и о возвышении генерала Бонапарта.

Итак, Клебер, в ту самую минуту, когда все укрепления были сданы, узнал одновременно о неисполнении Эль-Аришской конвенции и об основании консульского правления. Человек с таким сильным характером не мог дольше подвергаться влиянию слабости: бесчестное предложение, сделанное ему Англией, привело главнокомандующего в чувство, и он стал тем, кем и был в действительности, — героем. Следовало или сдаться в плен, или защищаться, находясь, впрочем, в отчаянном положении. Это был выбор между бесчестьем и смертельной борьбой; Клебер не колебался, и мы увидим, что, несмотря на критическое положение, он за несколько дней совершил невозможное.

Тотчас отменив все приказания, отданные армии перед тем, генерал возвратил из Нижнего Египта в Каир часть армии, которая уже было спустилась по Нилу, велел опять разобрать все орудия, поторопил дивизию из Верхнего Египта присоединиться к нему и возвестил Юсуфу-паше, чтобы тот остановил свое продвижение к Каиру, угрожая в противном случае начать враждебные действия. Великий визирь отвечал французскому генералу, что Эль-Аришская конвенция подписана и должна быть исполнена и что вследствие этого он идет к столице.

В это же время от адмирала Кейта прибыл офицер с письмом. Среди прочего там было сказано: «Мной получены четкие приказания от лондонского кабинета: не принимать капитуляции, пока войска не сложат оружие и не сдадут все суда, стоящие на рейде у Александрии». Клебер, исполненный негодования, заявил: «В таком случае у нас нет иного выхода, кроме победы!»

Этот благородный призыв нашел отклик в сердце каждого французского солдата. Но ситуация по сравнению с 28 января, днем подписания конвенции, изменилась в очень большой степени. Французы тогда занимали все укрепленные объекты в Египте, управляли спокойными и не склонными к бунту египтянами, великий визирь находился на другом конце пустыни. Сейчас, напротив, большая часть важных пунктов была сдана, несколько точек оставалось только на равнине, население повсюду выражало недовольство, жители Каира, с минуты на минуту предполагая появление великого визиря, ждали только знака, чтобы восстать. Таким образом, французы были вынуждены сражаться на голой равнине, имея перед собой 80-тысячную армию визиря и 300 тысяч каирцев за спиной. Поистине грозное искупление вины!

Агенты сэра Сиднея поспешили вклиниться между французами и турками и предложить новые условия перемирия. Согласно их уверениям, в Лондон уже были отправлены письма. Как только условия Эль-Аришской конвенции станут известны кабинету, они будут, вне всякого сомнения, ратифицированы. В этой ситуации лучшим выходом представляется приостановление враждебных действий и ожидание.

И Клебер, и великий визирь подождать соглашались, но на самых неисполнимых условиях. Визирь требовал, чтобы ему сдали Каир, Клебер, напротив, хотел, чтобы визирь опять возвратился к границе. При таком положении дел оставалось одно средство — сражаться.

Двадцатого марта 1800 года на рассвете французская армия вышла из Каира и развернулась на равнине, расположенной между Нилом и пустыней, впереди виднелись развалины древнего Гелиополя.

Ночь, довольно светлая в этих широтах, облегчала движение, в то же время не открывая французов неприятелю. Армия расположилась в четыре каре: два, под началом генерала Ренье, были поставлены слева, остальные, во главе с генералом Фрианом, — справа. У углов и с фронта каре защищали гренадеры, отделяясь, чтобы атаковать неприятеля, когда он хотел где-нибудь укрепиться. В центре батальной линии стояло пятое каре, которое было меньше других и служило резервом. Всего насчитывалось до десяти тысяч солдат.

Стало светать. Клебер верхом на рослом коне, одетый в роскошную форму, выехал к солдатам с тем спокойным выражением лица, которому они так привыкли доверять.

«Друзья! — сказал он им, проезжая по рядам. — Во всем Египте вы владеете только тем клочком земли, который у вас под ногами. Отступите на один шаг — и вы погибли».

Повсюду он сам и его слова были встречены с величайшим восторгом, и лишь только встало солнце, генерал отдал приказание двинуться вперед.

Пока виднелась только часть армии Юсуфа-паши. На Нильской равнине, близ деревни Эль-Матарийе, стоял авангард в пять или шесть тысяч янычар, подкрепляемый несколькими тысячами всадников. Немного подальше другая часть армии пробиралась между рекой и левым крылом французов, очевидно, чтобы поднять восстание в их тылу, в Каире. Главные же силы турок скрывали от французских солдат развалины древнего Гелиополя и пальмовая роща. Всего предполагалось от семидесяти до восьмидесяти тысяч человек.

Клебер сначала велел атаковать отряд, который двигался в направлении Каира. Французы галопом ринулись на эту нестройную толпу. Турки, которые не боятся кавалерии, выдержали удар, сами бросились на французов и готовы были изрубить их в куски, когда Клебер отправил на поле битвы подмогу. Турки исчезли из виду.

Затем решили срочно атаковать Эль-Матарийе, пока еще не подоспела главная неприятельская армия. Клебер поручил это генералу Ренье, а сам с двумя каре занял позицию между деревней и Гелиополем, чтобы воспрепятствовать турецкой армии прийти на помощь атакуемой позиции.

Ренье приказал атаковать деревню гренадерам. Храбрые янычары, не подпуская их близко, пошли им навстречу. Французские гренадеры подпустили их на выстрел, дали по ним ружейный залп, положили многих на месте, а потом бросились на них в штыки.

Пока первая гренадерская колонна атаковала янычаров с фронта, вторая ударила им во фланг и разогнала их. Потом обе колонны ворвались в Эль-Матарийе и после страшного кровопролития овладели позицией.

Турки под предводительством Насифа-паши, полководца великого визиря, в беспорядке бросились к Каиру.

Селение Эль-Матарийе принесло французам богатую добычу, но на этом не остановились: солдаты и генералы чувствовали, что опасно быть застигнутыми главной массой турецких сил, и потому армия пошла по равнине вперед, по-прежнему в несколько каре, с кавалерией посредине.

Миновав развалины Гелиополя, французы увидели вдали перед собой облако пыли, которое быстро к ним приближалось. Вдруг пыль от дуновения ветра рассеялась, и перед французами предстала турецкая армия, вытянутая в длинную подвижную линию между двумя селениями по сторонам равнины. Расположенная на небольшом возвышении, она легко могла контролировать все передвижения французов.

Тем не менее Клебер приказал двинуться вперед. Ре-нье пошел в сторону деревни Сериакос, Фриан — на Эль-Мерг.

Неприятель рассыпал между пальмами, которые окружали деревни, множество стрелков. Но такого рода защита не могла устоять перед французами. Фриан отрядил против этих стрелков несколько рот легкой пехоты, и они скоро заставили турок возвратиться к своей армии. Сам великий визирь был тут, в группе всадников, богатое оружие которых блистало на солнце. Несколько ядер рассеяли эту группу. Неприятель хотел ответить залпом из своей артиллерии, но ядра его, плохо направленные, перелетали через головы французов. Вскоре пушки его были сбиты и уже не годились в дело.

Тогда вдруг началось движение среди тысячи турецких знамен, и часть конницы ринулась на каре Фриана. Генерал, довольно близко подпустив турецких наездников, скомандовал картечный огонь и повалил их сотнями. Остальные в беспорядке повернули назад.

Но это была лишь прелюдия к главной атаке. Великий визирь подал знак, и вся масса турецкой конницы тронулась разом. Она нападает на французские каре, рассыпается по сторонам, заходит в тыл и скоро окружает их. Французская пехота не смущается криками и яростным наступлением турецкой конницы, стоит спокойно, со штыками наперевес, и метко отстреливается. Напрасно суетятся вокруг нее тысячи всадников: их сваливают пули и картечь, они редко добираются до штыков храбрых французов, падают у их ног или, поворотив коней, обращаются в бегство.

После долгого и кровопролитного сражения небо, омраченное дымом и пылью, наконец проясняется, и перед победоносным французским войском открывается масса людей и лошадей, мертвых и умирающих, а вдали виднеются толпы беглецов, рассыпающихся во всех направлениях.

Главные турецкие силы действительно отступили к лагерю, где они стояли прошлой ночью на пути к Нижнему Египту. Только несколько групп поспешили присоединиться к отрядам, которые утром направились к Каиру.

Клебер не хотел давать неприятелю ни одного шанса. Французские каре скорым маршем перешли равнину, у лагеря турок их застигла ночь. Неприятель, видя, что его преследуют, опять пустился бежать в беспорядке, оставляя французам столь необходимые им обозы и съестные припасы.

Итак, на равнине Гелиополя 10 тысяч солдат, имея преимущество только в дисциплине и хладнокровном мужестве, рассеяли семьдесят или восемьдесят тысяч неприятелей! Но, чтобы получить результат поважнее, надлежало преследовать турок, вытеснить их в пустыню и дать им там погибнуть от голода, жажды и сабель арабов.

Французская армия была истощена усталостью. Клебер дал ей отдохнуть, а наутро приказал начать преследование. Но вдруг со стороны Каира раздался пушечный залп. Стало ясно, что отряды турок добрались до города, чтобы начать подстрекать жителей к мятежу.

Действительно, Насиф-паша, сподвижник великого визиря и Ибрагим-бея, проник в Каир с двумя тысячами мамелюков, восемью или десятью тысячами турецких наездников и некоторым количеством восставших крестьян из окрестных деревень: всего насчитывалось около двадцати тысяч человек.

Клебер, между тем, оставил для охраны столицы всего около двух тысяч солдат, а потому тотчас же отдал приказ генералу Лагранжу немедленно отправиться к ним на помощь с четырьмя батальонами. Он предписал всем командующим войсками в Каире занять надежные позиции, но до его прибытия не предпринимать никаких решительных действий. Генерал опасался, что какой-нибудь неловкий маневр может понапрасну подвергнуть опасности жизни солдат, которые становились драгоценнее по мере того, как убеждались в неизбежности дальнейшего пребывания армии в Египте.

В продолжение всей битвы при Гелиополе второй предводитель мамелюков, Мурад-бей, военачальник, отличавшийся блистательной храбростью, рыцарским великодушием и сметливостью, спокойно стоял у одной из оконечностей турецкой армии с шестьюстами превосходными наездниками. Когда битва кончилась, он углубился в пустыню и исчез. Предводитель мамелюков поступил так вследствие данного Клеберу обещания. Дело в том, что, явившись в главную квартиру визиря, Мурад-бей почувствовал в себе давнюю ненависть, которая с незапамятных времен разделяла турок и мамелюков. Он понял, что турки хотят овладеть Египтом не для того, чтобы возвратить его мамелюкам, но чтобы оставить его за собой. Итак, он решился сблизиться с французами, чтобы или присоединиться к ним в случае успеха, или унаследовать после них Египет в случае поражения. Однако, действуя осторожно, он не хотел высказываться прямо, пока враждебные действия еще не начались, а только обещал Клеберу публично поддержать его после первой битвы. Битва эта была разыграна со славой для французов, приязнь Мурад-бея оттого лишь увеличилась, и Клебер надеялся через несколько дней найти в нем нового союзника.

Ночью того же дня Клебер, дав войскам отдохнуть несколько часов, приказал бить тревогу и отправился в Бильбейс, чтобы не дать туркам ни минуты покоя. Он прибыл туда рано утром 21 марта.

Визирь в это время уже миновал город, оставив в крепости корпус пехоты, а на поле тысячу всадников. При виде французских войск всадники обратились в бегство. Турок, бывших в городе, выгнали, остальных осадили в крепости. После непродолжительной перестрелки жажда, недостаток воды и испуг принудили их сдаться.

В это же время французы захватили длинный караван, который пробирался в Каир с пожитками и военными орудиями Насифа-паши и Ибрагим-бея. Этот захват открыл Клеберу настоящее намерение турок, которые собирались поднять не только Каир, но и все значительные города Египта. Узнав об этом и видя, что турецкая армия всюду бежит перед ним, он отправил в Каир еще и генерала Фриана с пятью батальонами.

На следующий день, 22 марта, он пошел к Салайе. Во время похода от великого визиря прибыл посол с просьбой о переговорах. Ему наотрез отказали.

Достигнув Караима, на полпути к Салайе, вдруг услышали пальбу и увидели дивизию Ренье, которая, построившись в каре, сражалась с группой всадников. Клебер приказал генералу Бельяру, чтобы тот ускорил марш, а сам с кавалерией поспешил на помощь к Ренье. Видя это, всадники, предпочитавшие иметь дело с французской конницей, но не с пехотой, бросились на гусар Клебера. Нападение их было так быстро и неожиданно, что легкая артиллерия не успела даже построиться в батарею, и Клебер несколько минут находился в величайшей опасности, особенно когда жители Караима, полагая, что эта горсть французов уже погибает, сбежались с косами и серпами, чтобы их прикончить. Но Ренье тотчас отправил на выручку Клеберу драгунский полк, который подоспел вовремя. Вслед за тем явился и Бельяр с пехотой, все ударили дружно, и несколько сот турок легли на месте, изрубленные в куски. Клебер, торопясь добраться до Салайе, ускорил марш, а наказание Караима оставил до своего возвращения.

День был знойный, жар становился невыносимым: ветер дул из пустыни, вместе с раскаленным воздухом люди вдыхали мелкую и едкую пыль. И солдаты, и лошади были истощены от усталости. Наконец, уже под вечер, прибыли в Салайе. Здесь проходила граница Египта, отсюда начиналась пустыня.

Клебер ожидал последнего сражения с великим визирем, но на рассвете 23 марта жители Салайе выбежали навстречу французам и объявили, что армия визиря в величайшем беспорядке обратилась в бегство. Клебер поспешил в город и сам убедился в этом. Грозный Юсуф-паша, взяв пятьсот лучших всадников, углубился в пустыню, а остальная его армия спасалась бегством по всем направлениям.

Арабы, проводив турецкую армию через пустыню, сами остались на границе, зная, что, кто бы ни победил, останутся побежденные, а следовательно — и добыча. Теперь же, видя, что турки совершенно упали духом и не в состоянии защищаться даже от них, арабы стали резать беглецов и обирать их. Как стая хищных птиц, накинулись они на покинутый лагерь визиря, но при виде французской армии мигом умчались, оставив французским солдатам богатую наживу. Здесь на пространстве квадратной мили находилось несчетное количество палаток, лошадей, пушек, множество седел и всякого рода сбруй, сорок тысяч подков, обильные запасы продовольствия. И теперь те же солдаты, одержав победу, не хотели уже покидать Египет и не почитали себя более изгнанниками, осужденными умереть в далекой ссылке!

Клебер, убедившись, что турецкая армия исчезла, решил вернуться назад, чтобы принудить к послушанию города Нижнего Египта и в особенности Каир. Генералам Рампону и Ланюсу было поручено обойти всю дельту Нила. Рампон должен был направиться к Дамьетте, которая все еще находилась во власти турок, и овладеть ею. Ланюсу поручалось очистить всю дельту от Дамьетты до Александрии, укротив восставшие селения. Генерала Ренье Клебер оставил в Салайе, чтобы не дать вернуться остаткам турецкой армии, находившимся в пустыне. Он должен был подождать у границы, пока арабы совершенно рассеют турок, а потом тоже выехать в Каир.

Сам Клебер отправился в путь на следующий день и прибыл в Каир 27 марта. Здесь во время его отсутствия совершились важные события. Население этого огромного города, которое составляло около трехсот тысяч человек, пылкое и склонное к переменам, поддалось

обольщениям турецких лазутчиков и бросилось на французов, едва только стал слышен гром гелиопольских пушек. Весь народ сбежался на городские стены во время сражения. Видя Насифа-пашу и Ибрагим-бея с несколькими тысячами всадников и янычаров, люди полагали, что турки остались победителями, а те не старались вывести народ из заблуждения, утверждая, будто французы истреблены все до одного и великий визирь одержал полную победу. При этом известии в Каире, Булаке и Гизе восстали 50 тысяч человек. Но двухтысячный гарнизон Каира, запертый в цитадели и укреплениях, господствующих над городом, имея достаточный запас продовольствия и снарядов, оказывал сопротивление, которое не так легко было побороть.

Однако же некоторое количество французов находилось в большой опасности, а именно: те двести человек, которые охраняли главную квартиру. Этот прекрасный дом, занимаемый некогда генералом Бонапартом, находился на окраине города и был обращен одной стороной на площадь Эзбекие, самую красивую во всем Каире, а другой — в сады, примыкавшие к Нилу. Турки и восставшая чернь хотели ворваться в этот дом и вырезать французов, но храбрые солдаты, то отстреливаясь, то делая смелые вылазки, удержали неистовую толпу и дали генералу Лагранжу время подоспеть к ним на выручку.

Турки, не видя средства одолеть сопротивление французов, выместили свою досаду на бедных христианах, которые оказались у них под рукой. Они начали с того, что вырезали часть жителей европейского квартала, убили многих торговцев, разграбили их дома и похитили дочерей и жен. Потом они начали отыскивать арабов, которых обвиняли в дружбе с французами, и перерезали и их, а за кровопролитием, по обыкновению, последовал грабеж.

Оттуда они перешли в квартал коптов. Несмотря на мусульманское владычество, копты владели огромными богатствами, которые накопили, собирая подати по поручению мамелюкских государей. Туркам хотелось наказать их как друзей французов, но в особенности — Разграбить их дома. К счастью для коптов, квартал их находился на левой стороне площади Эзбекие и прилегал

8 Консульство к главной квартире французов. К тому же и глава их был богат и храбр, он хорошо защищался и успел спасти собратьев от погибели.

Насиф-паша и Ибрагим-бей сами стыдились того, что делали или позволяли делать. Они с сожалением смотрели на гибель сокровищ, которые принадлежали бы им, останься они обладателями Египта. Но приходилось разрешать все черни, с которой не могли более совладать, притом им хотелось этой резней поддержать озлобление народа против французов.

В это время прибыл генерал Фриан, а вслед за тем и Клебер. Оба вошли в город через сады главной квартиры.

Победителю армии визиря здесь представилось большое затруднение: он должен был покорить огромный город, половина населения которого взбунтовалась, город, занятый двадцатью тысячами турок, построенный в восточном стиле, то есть разбитый на узкие улочки с домами, больше похожими на крепости. Эти строения, в которые свет падал сверху, наружу выставляли одни высокие голые стены, а вместо кровель имели террасы, откуда бунтовщики производили губительный огонь.

У французов было только два способа атаки: или с высоты цитадели метать разрушительные ядра и гранаты до тех пор, пока город смирится, или выйти с площади Эзбекие, ниспровергнуть все преграды, поставленные на улицах, и взять приступом, один за другим, все кварталы. Но первый способ мог повлечь за собой разрушение огромного города, столицы, которая нужна была в качестве резиденции; второй же мог стоить гораздо большего числа солдат, чем десять сражений при Гелиополе.

Клебер продемонстрировал в принятии решения столько же благоразумия, сколько обнаруживал огня и пылкости в битвах. Он решил выждать, пока бунт утихнет сам собой. Почти все свои орудия он послал в Нижний Египет, предполагая погрузить их на суда для отправления в Европу, и предписал Ренье, закончив дела, двигаться вверх по Нилу. Пока же было решено запереть все выходы, через которые город сообщался с окрестностями.

Хотя бунтовщики запаслись продовольствием, разграбив дома мирных жителей, хотя они наготовили ядер и даже отлили пушки, но голод непременно скоро дал бы о себе знать. К тому же они должны были наконец разувериться насчет общего положения дел в Египте и узнать, что французы везде остались победителями, а армия визиря совершенно рассеяна. Сверх того, они должны были в самом скором времени разделиться на партии, потому что цели их были совершенно противоположны. Турки На-сифа-паши, мамелюки Ибрагим-бея и арабы, населяющие Каир, не могли долго прожить в согласии. По всем этим причинам Клебер полагал, что всего лучше повременить, а пока вступить в переговоры.

За это время был заключен договор о союзе с Му-рад-беем, при посредничестве жены этого мамелюкского вождя, которая пользовалась уважением всего Египта и была одарена красотой и умом.

Клебер уступил Мурад-бею провинцию Саид, с условием, чтобы тот платил дань, равную большей части податей этой области. Кроме того, Мурад-бей обязался сражаться за французов, а французы обещали, если покинут Египет, предоставить ему средства занять страну.

Предводитель мамелюков в точности исполнил заключенный договор и для начала выгнал из Верхнего Египта турецкий корпус, который там обосновался.

И вот теперь, при посредничестве Мурад-бея и шейхов (старейшин), которые тайно доброжелательствовали Франции, Клебер вступил в переговоры с турками, вошедшими в Каир. Насиф-паша и Ибрагим-бей и в самом деле начинали бояться, что французы запрут их в городе, заберут в плен и расправятся с ними по-турецки. Итак, они охотно приступили к переговорам и согласились на капитуляцию, в силу которой могли удалиться по крайней мере здоровыми и невредимыми.

Но в то самое время как намеревались заключить перемирие, каирские бунтовщики, видя, что их оставляют мщению французов, в ярости и ужасе прервали переговоры, стали грозить резней всем, кто вздумает их покинуть, и даже дали туркам денег, чтобы побудить их сражаться. Стало быть, чтобы покорить Каир, необходимо было взять его приступом.

Между тем Нижний Египет был успокоен. Ренье явился со своим корпусом и обозом снарядов и обложил северо-восточную часть каирских стен, а генерал Фриан расположился на западной стороне, в садах главной квартиры, между городом и Нилом.

Третьего апреля отряд генерала Фриана начал первую атаку. Целью ее было открыть площадь Эзбекие, которая служила главным выходом французским войскам.

Начали с квартала коптов, с левой стороны площади. Войска с величайшей храбростью проходили по улицам, пересекающим этот квартал во всех направлениях, а между тем некоторые отряды взрывали дома около площади. Эти атаки вполне удались и открыли французам вход во все улицы, выходящие на площадь Эзбекие.

В следующие дни овладели возвышением, которое господствовало над коптским кварталом, и таким образом подготовились к общему и немедленному приступу. Но до начала его Клебер в последний раз предложил бунтовщикам сдаться; они не хотели ничего слышать.

Щадя город, который страдал по вине немногих фанатиков, Клебер хотел воздействовать на души непокорных ужасным примером. Он велел атаковать Булак, предместье Каира, лежащее на берегу Нила. Пятнадцатого апреля дивизия Фриана окружила Булак, и град ядер и картечи посыпался на несчастное селение. Под прикрытием огня солдаты бросились на приступ, но были встречены сильным сопротивлением: каждая улица, каждый дом представляли картину отчаянной битвы. Клебер на время приостановил резню, предлагая бунтовщикам прощение, но оно было отвергнуто. Тогда снова началась атака. Огонь распространялся от одного дома к другому, и Булак, объятый пламенем, испытал двойной ужас: и пожар, и приступ. Тогда предводители народа бросились к ногам победителя. Клебер велел прекратить кровопролитие и спас остатки несчастного селения. Это оказался квартал, где проживали торговцы, и было спасено огромное количество товаров, которые использовали для нужд армии.

Описываемое нами ужасное зрелище происходило на глазах у всего Каира. Пользуясь впечатлением, которое оно должно было произвести, Клебер приказал атаковать саму столицу. Под один из смежных с главной квартирой домов, в котором еще находились турки, подвели мину: и турки, и бунтовщики взлетели на воздух. Это послужило сигналом к атаке. Войска Фриана и Бельяра ринулись во все проходы с площади Эзбекие, в то же время отряды генерала Ренье появились у северных и западных ворот, а Вердье с высот цитадели покрывал город ядрами. Завязался смертельный бой.

Ренье, преследуя Ибрагим-бея и Насифа-пашу, столкнул их с полубригадой, которая, проникнув в город с противоположной стороны, уничтожила в своем победоносном шествии все преграды. Французские корпуса, после страшного кровопролития, соединились. Несколько тысяч мамелюков, турок и бунтовщиков погибло, четыреста домов пылали.

Это было последнее усилие восстания. Жители, прежде поддерживавшие турок, теперь умоляли их уйти из Каира и дать возможность вступить с французами в переговоры. Клебер, который с отвращением смотрел на сцены убийства и желал сберечь своих солдат, только того и ждал. Агенты Мурад-бея послужили ему посредниками, и договор был скоро заключен. Насиф-паша и Ибрагим-бей обязались, под прикрытием французского отряда, удалиться в Сирию. Вместо всех условий им была дарована жизнь. Они вышли из Каира 25 апреля, оставив на произвол судьбы несчастных жителей, которых подговорили к восстанию.

Так кончилась эта кровопролитная борьба, включающая в себя тридцать пять дней беспрерывных битв между двадцатью тысячами французов с одной стороны и всеми силами Османской империи, поддерживаемыми восстанием египетских городов, с другой.

Забудем ошибки Клебера и почтим его славные геройские подвиги. Он находил невозможным защитить от турок Египет мирный и покорный и отвоевал его в тридцать пять дней у них же, соединившихся с египетскими мятежниками!

Человеколюбивый и мудрый, Клебер никогда не решился бы отплатить жестокостью за жестокость. Он знал, что только ценой мудрого правления можно успокоить побежденных. А потому решил воспользоваться своей победой с умеренностью. Египтяне были уверены, что с ними поступят жестоко, но Клебер простил восставших, ограничившись наложением на мятежные города контрибуции. Каир заплатил десять миллионов франков — бремя не слишком тягостное для такого большого города. Жители были рады, что отделались так дешево. Еще восемь миллионов штрафа были наложены на бунтовавшие города Нижнего Египта.

Эта сумма позволила тотчас же выплатить солдатам недоданное жалованье, купить продовольствие, позаботиться о больных и закончить начатые укрепления.

В это же время представилось и другое средство, совершенно неожиданное. Семьдесят турецких кораблей вошли в египетские порты для перевоза французской армии в Европу. Последние военные действия давали право задержать их.

Благодаря этим источникам с избытком запаслись всем нужным, не прибегая к дополнительным поборам. Армия зажила в изобилии, а египтяне подчинились французской власти с полной покорностью.

Армия, гордая своими победами, чувствуя свои силы и зная, что Бонапарт стоит во главе правительства, уже не сомневалась, что скоро к ней будет прислана помощь.

Затем Клебер собрал всех руководителей армии и влиятельных жителей страны и приступил к устройству финансовой системы в колонии. Он поручил сбор прямых податей коптам, которые и прежде этим занимались, и наложил таможенные пошлины на некоторые съестные припасы. Сумма всех доходов должна была простираться до двадцати пяти миллионов и могла удовлетворить все потребности армии, которые не превышали восемнадцати или двадцати миллионов.

Клебер стал наполнять ряды французских полубригад коптами, сирийцами и даже неграми, купленными в Дарфуре. Несколько унтер-офицеров, которые немного говорили на местном наречии, принялись обучать новобранцев.

Закончив строительство укреплений около Каира, французы принялись за фортификацию прибрежных городов: Дамьетты, Бурлоса и Розетты. Клебер ускорил работы в Александрии и дал новую жизнь изысканиям ученых из Египетского Института.

Всего два месяца спустя в Каире начали появляться караваны из Сирии, Аравии, Дарфура. Гостеприимство, с которым их встречали, служило порукой тому, что они вернутся.

Если бы Клебер остался в живых, Египет был бы сохранен для Франции по крайней мере до ее великих несчастий. Но нелепый случай прервал славную жизнь этого генерала посреди его подвигов и мудрого управления.

В Египте, где видели французов вблизи, где могли оценить их человеколюбие и сравнить с солдатами Порты и в особенности с мамелюками, где, наконец, все были свидетелями их уважения к Пророку (уважения, завещанного генералом Бонапартом), отвращение к ним было не так сильно, как в других порабощенных землях; и когда французы позднее оставляли эту страну, фанатизм уже значительно остыл. В некоторых областях было даже замечено искреннее чувство привязанности к французским солдатам, что поражало английских агентов. Но в остальных странах Востока все умы были возмущены нашествием неверных на одну из обширнейших мусульманских земель и мечтали об отмщении и священной жертве.

Некий Сулейман, чрезвычайно восторженный молодой человек родом из Алепа, учившийся в мечети Аль-Азхар, знаменитейшей и богатейшей в Каире, где преподают Коран и турецкие законы, скитался по Палестине в то самое время, когда через нее проходили остатки армии визиря. Он был свидетелем страданий и отчаяния своих единоверцев, и больное его воображение оказалось сильно поражено этой скорбной картиной. Командир янычаров, имевший случай сойтись с ним, еще более разжег в нем фанатизм своими рассказами. Этот молодой человек вызвался извести султана франков, генерала Клебера. Ему дали верблюда и денег на дорогу. Он отправился в Газу, пробрался через пустыню, явился в Каир и заперся на несколько недель в большой мечети, где студенты и бедные странники находят приют за счет этого богоугодного заведения.

Молодой фанатик открыл свое намерение четырем верховным шейхам мечети. Они испугались предприятия и его последствий, говорили Сулейману, что он не успеет ничего совершить, а только причинит Египту большое несчастье, и тем не менее остереглись известить об опасности французское начальство.

Когда этот несчастный достаточно укрепился в своем намерении, то взял кинжал, несколько дней следовал за Клебером, но не мог к нему приблизиться, вздумал наконец пробраться в сад главной квартиры и спрятался там в заброшенном водоеме.

Четырнадцатого июня он возник перед Клебером, который прохаживался по саду с архитектором армии Протэном и показывал ему, какие надо сделать поправки в доме. Молодой человек подошел к генералу, как бы прося милостыни, и в то самое время, когда Клебер расположился выслушать гостя, бросился вперед и несколько раз поразил его кинжалом в сердце.

Клебер упал под этими тяжкими ударами. Протэн, в руках у которого была палка, кинулся на убийцу, несколько раз ударил его по голове, но сам был повержен следующим ударом. На крики жертв сбежались солдаты, подняли своего умирающего военачальника, а потом бросились искать убийцу. Нашли его тут же, за кучей мусора. Через несколько минут Клебера не стало.

Армия горько оплакивала своего генерала. Сами арабы, поразившиеся его милосердию после восстания, жалели о нем вместе с французскими солдатами.

Тотчас же была составлена военная комиссия для суда над убийцей, который во всем сознался. Он был приговорен к смерти и, по тамошним законам, посажен на кол. Четырем шейхам, которые знали его тайну, отрубили головы. Полагали, что эта кровавая жертва необходима для безопасности других начальников армии. Жалкая и напрасная предосторожность!

Со смертью Клебера армия лишилась вождя, а колония — основателя. Ни один из генералов, оставшихся в Египте, не мог его заменить. Сам Египет был отныне потерян для Франции. Генерал Мену, который наследовал Клеберу по старшинству, был сторонником египетской экспедиции, но, невзирая на свое рвение, оказался решительно неспособен к такому посту.

Один только человек мог сравниться с Клебером и даже превзойти его в управлении Египтом. Это был тот, кто три месяца назад отплыл из Александрийского порта в Италию и погиб при Маренго в тот же день, почти в тот же час, что и Клебер, умерщвленный в Каире. Это был Дезе! Оба пали 14 июня 1800 года, во имя славы обширных предприятий Бонапарта.

Удивительна участь этих двух людей, стоявших друг подле друга в продолжение всей жизни и даже в день своей смерти, и при всем том столь несхожих между собой.

Клебер был самым красивым во всей армии мужчиной. Его высокий рост, благородное лицо, на котором отражалась гордость души, его хладнокровная храбрость и быстрый и ясный ум, — все это придавало ему необыкновенное величие на поле брани. Он был одарен блистательным и оригинальным умом, хоть и не был хорошо образован. Он читал беспрестанно, и притом исключительно Плутарха и Квинта Курция: он искал в их произведениях историю великих душ героев древности.

Клебер был капризен, несговорчив и желчен. О нем говорили, что он не хочет ни повелевать, ни подчиняться, и это была правда. Он повиновался генералу Бонапарту, однако неохотно; иногда начальствовал, но прикрываясь именем другого, а роль начальника брал на себя только по вдохновению, в пылу битвы, и исполнял ее блестяще. А после победы он опять становился рядовым генералом и предпочитал это положение всякому другому.

Клебер был неумерен в жизни и в речах, но честен и бескорыстен, какими люди бывали только в то время, когда покорение мира не растлило еще их нравы.

Дезе был почти во всем противоположностью Клеберу. Простой, робкий, даже несколько неловкий, с лицом, всегда скрытым под длинными густыми волосами, он с виду вовсе не походил на человека военного. Но это был герой во время сражения, добродушный с солдатами, скромный с товарищами, великодушный к побежденным. Его равно обожали и армия, и все народы, покоренные французским оружием. Основательный и глубоко образованный ум, военные познания, строгое выполнение обязанностей и бескорыстие делали его совершеннейшим образцом всех воинских добродетелей.

В то время как несговорчивый и непокорный Клебер не мог вынести над собой ничьей власти, Дезе был покорен и исполнителен, как будто никогда не знал, что значит начальствовать самому.

Случайно встретившись с главнокомандующим Итальянской армией, Дезе со всей страстью пылкой души проникся к нему любовью и восхищением. Какие почести могут быть выше дружбы такого человека? Генерал Бонапарт был ею глубоко тронут. Да, он уважал Клебера за его высокие достоинства, но никогда не ставил его наравне с Дезе, ни по дарованиям, ни по характеру. Сверх того, он любил Дезе: в кругу своих товарищей по оружию, которые еще не простили ему его возвышения, хотя тщательно выказывали преданность, Бонапарт любил в Дезе приверженность чистую, бескорыстную, основанную на глубоком чувстве.

В то же время, скрывая тайну этого предпочтения, Бонапарт делал вид, что не замечает недостатков Клебера, и совершенно одинаково обходился с обоими генералами.

В заключение добавим, что после смерти Клебера в Египте сохранялось спокойствие. Генерал Мену, приняв на себя руководство армией, поспешил отправить из Александрии корабль «Осирис», чтобы возвестить Франции об удачном положении, в котором теперь находится колония, и о печальной кончине ее второго основателя.

VI