ВОЗВРАТ К РАВНОВЕСИЮ (589–592)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пересмотр Анделотского договора?

Брунгильда могла бы принять решение дожидаться смерти деверя. Тот прочно восстановил контроль над Парижем[95] и Нантом, и эти города образовали щит между Австразией и тем, что оставалось от независимой Нейстрии. Внешне казалось, что королеве Австразии больше нечего опасаться или нечего ожидать со стороны Хлотаря II, прозябавшего в своем маленьком Руанском королевстве. Даже рассказывали, что Фредегонда от нечего делать дралась на кулаках со своей дочерью Ригунтой, которая в отместку бесстыдно предавалась разврату. По крайней мере, так утверждает Григорий Турский{515}. Наш хронист всегда ненавидел Фредегонду, и у него больше не было причин льстить Ригунте, хоть та и выручила его в 580 г. во время собора в Берни.

Однако в Северной Галлии еще оставались общие границы между владениями Фредегонды и Брунгильды, протянувшиеся на несколько сот километров. Эта зона оставалась чрезвычайно спорной. Так, Mo официально был австразийским, но его жители так часто меняли хозяина, что никто не знал, кому следует хранить верность. Точно так же город Суассон по закону принадлежал Нейстрии, но правили им австразийцы, с тех пор как в их лагерь перешел герцог Раухинг. Но после того как последний умер, Фредегонда в любой момент могла попытаться вернуть город себе.

Брунгильда хотела застраховаться от любой измены в этом регионе. Ради этого она решила в 589 г. сделать своего совсем маленького внука Теодоберта II королем Суассона. Одно только его присутствие должно было сплотить местных проавстразийских аристократов, которым бы польстило, что им доверили принца крови. Григорий Турский даже утверждает, что эта инициатива исходила от суассонских магнатов, обратившихся к Хильдеберту с просьбой дать им в короли одного из своих сыновей, что похоже на правду, если учесть растущий автономизм региональных аристократий. Ведь как только Теодоберт II сел бы на свой маленький трон, у местных магнатов мог появиться самостоятельный дворец для управления финансами и королевский двор, где бы никто им не мешал плести интриги{516}.

Возведение Суассона в ранг столицы королевства, зависимого от Австразии, крайне не понравилось Гунтрамну. Тот только что понес унизительное поражение от вестготов короля Реккареда, с которым Брунгильда заключила мир. К тому же он не собирался позволять королеве перекраивать политическую карту Regnum Francorum, унаследованную от эпохи великих разделов. Поэтому Гунтрамн публично обвинил Брунгильду, что она посадила Теодоберта II в Суассон с единственной целью захватить Париж, символ объединенного королевства. Григорий Турский утверждает, что это абсолютная ложь, и действительно можно полагать, что, по крайней мере на ближайшее время, у королевы таких планов не было. Но Гунтрамн под этим предлогом запретил свободное передвижение между Австразией и Бургундией, то есть приостановил действие статей Анделотского договора. Если бы этот фундаментальный текст был аннулирован, это значило бы, что под вопрос поставлено право Хильдеберта II наследовать Бургундию. Гунтрамн намеренно дергал за цепь, сковывавшую Брунгильду. Чтобы разрешить этот кризис, королеве пришлось пойти на то, чтобы дать очистительную клятву, отвергая обвинения{517}. Эта церемония была несколько унизительной. Однако такой ценой Австразии удалось сохранить власть над Суассоном.

Ряд инцидентов показал Брунгильде, что ей следует осторожней относиться к Гунтрамну, который с годами ничуть не утратил ни ума, ни быстроты реакции. Поэтому на некоторое время заботы о внутренних делах Regnum Francorum отошли для королевы на второй план. Даже когда в 590 г. сообщили, что Хлотарь II тяжело болен и Фредегонда в отчаянии, Брунгильда не шевельнула пальцем. Она даже позволила Гунтрамну подступить к Парижу, из которого он надеялся взять под контроль всю Нейстрию, если исход все-таки окажется роковым{518}. Но Хлотарь II выздоровел, и королю Бургундии пришлось отказаться от мечтаний о воссоединении.

Восстановление контроля над Австразией

В ожидании смерти Гунтрамна Брунгильда обратила основное внимание на Австразию: годы междоусобной войны наложили на последнюю отпечаток, который следовало устранить.

Во времена, когда королеве приходилось угождать всем кликам, дворец наполнился лицами, верность которых иногда вызывала сомнения. Так, в 589 г. она не допустила дворцового переворота, организаторами которого были Дроктульф, воспитатель ее внуков, и их кормилица Септимина. Заговорщики намеревались убедить Хильдеберта II изгнать мать и жену, а если это не удастся, то убить короля и поставить на его место его детей. Королева Файлевба прослышала о заговоре, когда лежала в постели, после того как произвела на свет мертвого ребенка. Она предупредила Брунгильду, которая быстро отреагировала, арестовав обоих заговорщиков. Под пыткой они признали свою виновность и в качестве сообщников назвали графа королевской конюшни (коннетабля) Суннегизила и референдария Галломагна. Состоялся суд, и король вынес сравнительно мягкий приговор: Септимину и Дроктульфа отдали в рабство, тогда как Суннегизила и Галломагна обрекли на изгнание. Король Гунтрамн ходатайствовал о помиловании обоих последних и добился, чтобы их просто лишили должностей{519}.

Этот эпизод толкуют по-разному. Вероятно, при дворе многие хотели устранить Брунгильду, чтобы занять ее место за троном. Таким образом, заговор обоих «воспитателей» был вполне возможен. Но участие графа конюшни и референдария, которые оба были сторонниками короля Гунтрамна, вызывает удивление. Ладно бы они просто пытались оттеснить Брунгильду и ее приспешников. Но как допустить, чтобы король Бургундии, ярый противник цареубийства, поддержал двух магнатов, намеревавшихся покуситься на представителей его рода? Более вероятно, что Брунгильда воспользовалась настоящим покушением, задуманным Септиминой и Дроктульфом, как предлогом, чтобы очистить австразийский двор от главных лидеров пробургундской партии, Суннегизила и Галломагна. В таком случае Гунтрамн был вынужден вмешаться, чтобы их спасти, но смирился с их отстранением от власти.

Проводя такую политику систематического чередования милостей и немилостей, какая в свое время принесла успех Сигиберту I, Брунгильда в следующем году повела наступление на остатки пронейстрийской партии. Надо сказать, что королева тревожилась не зря. В 590 г. нейстрийскии дворец организовал новое покушение на Хильдеберта II и маленького суассонского короля Теодоберта II. Фредегонда, действовавшая с размахом, на сей раз послала две команды по шесть убийц, чтобы убрать отца и сына. Эту попытку обезвредили чрезвычайно умело{520}, и после этого Брунгильда не собиралась оставлять в королевском окружении никого, кто бы симпатизировал Нейстрии. Поскольку ей были нужны имена, она подвергла пытке Суннегизила, и тот признался во всем, чего от него ожидали. В частности, он обвинил себя в том, что шесть лет назад был заказчиком убийства Хильперика. Тем самым он реабилитировал Брунгильду. Потом бывший коннетабль сообщил, что в заговоре Раухинга участвовал Эгидий Реймский.

Огласка, какую придали этим признаниям, независимо от степени их достоверности, показывает, что Брунгильда чувствовала себя достаточно сильной, чтобы окончательно устранить бывших регентов 581–583 гг. Поэтому Эгидия арестовали, и дворец велел на середину ноября 590 г. созвать в Меце судебный собор{521}. Обязанности обвинителя возложили на бывшего герцога Эннодия, уцелевшего представителя пробургундской партии. Позволение мирянину вести следствие по делу епископа не совсем соответствовало каноническому праву, но королева не хотела оставлять епископу Реймскому никаких шансов. У Эгидия их и не было. Поскольку в Меце присутствовал Григорий Турский и превратил свою «Историю» в настоящую судебную хронику, мы можем присутствовать на процессе в течение всех трех дней; процедура соблюдалась безупречно, но в исходе прений не мог сомневаться никто.

Для начала епископа Реймского обвинили в том, что он чрезмерно обогатился в период своего регентства, заставив ребенка Хильдеберта II отдать некоторые поместья из фиска. Несомненно, так оно и было, пусть даже Гогон, вероятно, поступал точно так же. Эгидий, защищаясь, напомнил, что акт монаршей власти опротестовать нельзя, даже если совершивший его король был несовершеннолетним. Значит, чтобы обвинить его в совершении множества злоупотреблений, надо было доказать, что он выписывал документы, не передавая их на подпись Хильдеберту II. Судьям пришлось провести графологический и дипломатический анализ дарственных грамот и подтвердить его свидетельством эксперта. Один-единственный из дарственных актов в пользу епископа Реймского оказался фальшивым. Это стало удачей для обвинителей, но этого было недостаточно.

Вторым пунктом обвинения Эгидия было покушение на убийство Хильдеберта II и Брунгильды. Клирики Реймского собора — поощряемые Ромульфом, сыном герцога Лупа, — поспешили передать личную переписку епископа. Но письма сохранились только в виде копий, и их подлинность невозможно было доказать полностью. Впрочем, их стиль был настолько аллюзивным, что в них можно было вычитать что угодно. Тем не менее подозрения продолжали накапливаться.

Оставалось только осудить Эгидия за политику, которую он проводил во время своего регентства. Его союз с Нейстрией привел к сражению при Бурже в 583 г., то есть к побоищу, кровь погибших в котором запятнала белые руки епископа. В качестве доказательства Брунгильда представила тайные архивы Хильперика, которые захватила после его убийства в Шеле. Аббат базилики святого Ремигия в Реймсе, принимавший участие в посольствах, выступил в качестве очевидца, добавив, что епископ получил от короля Нейстрии две тысячи золотых солидов. Епископ Реймский снова заявил, что действовал от имени короля; но его ответственность как клирика за войну, к тому же междоусобную, исключала для него возможность защитить свою позицию.

Чтобы спасти себе жизнь, Эгидий решил сменить оборонительный рубеж и признать себя виновным: «Не медлите высказать свое мнение о моей вине, — сказал он. — Ведь я знаю, что обречен на смерть по обвинению в нарушении верности его величеству, поскольку я всегда поступал во вред королю Хильдеберту и его матери». Смертный приговор действительно был бы вынесен, если бы судебная процедура была уголовной, но Брунгильда заранее позаботилась, чтобы решение выносил канонический суд. Поэтому Эгидий был просто снят с должности, отлучен и выслан в Страсбург. Григорий Турский утвердил отлучение человека, который семнадцать лет назад посвятил его в епископы. Вообще галльские прелаты покидали Мецский собор с облегчением: один из их коллег был отрешен, потому что показал себя недостойным, но никто не посягнул на епископский сан, приговорив этого человека к смерти. Они без возражений согласились посвятить Ромульфа в новые епископы Реймские: все знали, что сын герцога Лупа — союзник Брунгильды, но все-таки это был священник и потомок святого Ремигия. Королева-мать не вынудила их посвятить невесть кого вопреки каноническому порядку.

Судьба Эгидия наглядно демонстрирует политику Брунгильды в междоусобных войнах. Королева соблюдала формальности и, в отличие от Фредегонды и даже от Гунтрамна, похоже, не верила в назидательный характер смертной казни. Магнаты, признававшие свои проступки, всегда получали пощаду, потому что могли когда-нибудь оказаться полезными. Без суда Брунгильда расправлялась лишь с немногими врагами; но эти люди несомненно нашли бы что сказать, если бы их отдали под суд.

Гунтрамн не желает сходить со сцены

Процесс Эгидия встревожил Гунтрамна. Король Бургундии, конечно, не испытывал никаких симпатий к епископу Реймскому, который побывал союзником и Хильперика, и узурпатора Гундовальда. Но его ссылка означала, что в Австразии, где одна задругой были подавлены разные партии, у Брунгильды отныне развязаны руки. Кстати, королева начала испытывать реакцию Гунтрамна, устраивая отдельные вылазки. Около 590 г. она, похоже, сумела мирным путем присоединить Турне, воспользовавшись политической ошибкой Фредегонды, обидевшей жителей города{522}.

В 591 г. старый король Бургундии решил, что пора уравновесить силы в Regnum Francorum в пользу Нейстрии. А ведь сын Фредегонды, Хлотарь II, которому уже исполнилось семь лет, все еще не был крещен. Поскольку Гунтрамн когда-то обещал стать его крестным отцом, он направился в Париж, чтобы провести эту церемонию{523}.

Столица еще оставалась неделимой, но крещение маленького нейстрийского государя предоставляло королю великолепный повод показать себя. Чтобы его въезд не выглядел провокационным, король Бургундии взял с собой епископов Этерия Лионского, Сиагрия Отёнского и Флава Шалонского. Гунтрамн с самым елейным видом направился в Рюэйский дворец и велел подготовить баптистерий в Нантере, в самом месте рождения Женевьевы, святой подруги Хлодвига{524}. Брунгильда прислала послов, чтобы выразить протест: становясь крестным отцом — духовным, но вместе с тем политическим — Хлотаря II, Гунтрамн нарушал дух Анделотского пакта. Король Бургундии ответил, что в букве договора 587 г. нет ничего, что запрещало бы ему этот поступок, напротив, так повелевает ему христианское благочестие. Брунгильда несомненно поняла, что Гунтрамн усиливает Нейстрию, чтобы предохранить себя от слишком могущественной Австразии. Но она не могла ничего поделать.

В Рюэе и в Нантере король Бургундии блестяще сыграл роль в пьесе, сочиненной им самим. Дядя воспринял племянника от крещальной купели и официально нарек его Хлотарем. По этому поводу он публично выразил пожелание: «Пусть дитя растет и будет достойным этого имени, пусть обладает такою же силою, какой некогда обладал тот, чье имя он принял»{525}. Хотел ли Гунтрамн этим сказать, что его племянник должен стать «знаменитым своими сражениями», что на франкском языке означало имя Chlot-har? Или что он призван унаследовать весь Regnum Francorum, над которым одно время царствовал Хлотарь I? Формулировка получилась двусмысленной, и так несомненно было задумано. Во всяком случае, она показывала, что юный монарх признан своим дядей в качестве законного короля Нейстрии. Второй знак в заблуждение не вводил. Во время обмена жестами мира Гунтрамн пригласил крестника на пир и преподнес ему дары; потом, через несколько дней, уже мальчик пригласил его к себе и в свою очередь передал подарки. Король Бургундии публично представил Хлотаря II как равного себе, точно так же как в свое время признал Хильдеберта II полновластным государем, когда тот стал совершеннолетним. У обеих сцен была еще одна общая черта: в 585 г. Гунтрамн не пригласил Брунгильду на церемонию возведения сына в королевское достоинство, а в 591 г. Фредегонда, похоже, не присутствовала на крещении сына[96]. В обоих случаях король Бургундии пытался взять под контроль племянников, оттеснив их матерей.

* * *

Перед нантерским баптистерием король Бургундии совершил последний громкий публичный жест — жест мира в том смысле, в каком его понимали Меровинги, то есть рассчитанный на достижение равновесия сторон. Тем не менее, несмотря на все усилия, Гунтрамн не смог помешать медленному восхождению Брунгильды к власти. С 590 г. королева-мать контролировала все ключевые посты в администрации королевства Австразии. Но еще раньше ей удалось показать себя настоящей повелительницей Regnum Francorum на международной арене.