НА ВОСТОКЕ БЕЗ ПЕРЕМЕН
Византия как продолжение империи
С 335 г. Константинополь, город, который Константин возвел на месте бывшего греческого города Византии, был объявлен столицей империи и «новым Римом». Поскольку он дал приют большей части имперской бюрократии, он сохранил свои функции в 395 г., когда восточная часть римского мира досталась сыну Феодосия I, Аркадию. Казалось, Византийская империя — не что иное, как сохранившаяся Римская империя.
Впрочем, в V в. обе части Средиземноморья оставались достаточно близки между собой, и, возможно, их история отличалась меньше, чем часто утверждают. Действительно, Восток пережил почти те же опасности, что и Запад. Династическая нестабильность там и там была сходной, порождая одни и те же разрушительные последствия. Точно так же византийским границам извне постоянно угрожали «варвары», будь то гунны во Фракии или персы в Малой Азии. Дело даже чуть не кончилось трагически в 487 г., когда остготам удалось осадить Константинополь, обязанный спасением только своим великолепным крепостным стенам. На Востоке в армии тоже было много имперских варваров, и они периодически пытались поставить государство под свой контроль. Коренные римляне некоторых из них убили, как магистра милитум гота Гайну в 400 г.{38} или офицера гуннского происхождения Аспара в 471 г.{39} В более неявной форме Византия пережила и усиление разбоя, наносившего вред торговле, особенно в Египте и в горах Малой Азии. Кроме того, Восточный Рим страдал от бедствий, неведомых Западной Европе. В частности, это были религиозные трения: весь IV в. не прекращались распри между язычниками и христианами, а в следующем веке им на смену пришли столкновения между разными христианскими конфессиями. Не преувеличивая влияния таких беспорядков — которые, разумеется, стараются выпятить церковные источники, — можно не без оснований сказать, что в Византии период поздней античности был нелегким.
Однако император Востока имел на руках лучшие козыри для выхода из кризиса, чем его западный собрат, особенно с точки зрения политической харизмы. Действительно, с эллинистической эпохи обитатели восточной части средиземноморского бассейна признавали у своих правителей наличие некой сакральной ауры. Римское завоевание, а потом триумф христианства ничего в этом отношении не изменили. Подданные приближались к императору как к живому образу Христа, совершая проскинезу, ритуальный земной поклон, так изумлявший западноевропейцев. К тому же император систематически присваивал себе право назначать и смещать епископов — прерогативу, от которой первым получал выгоду патриарх Константинопольский или становился ее первой жертвой, в зависимости от конкретного случая. Во времена, когда церковные структуры оказывались прочней государственных, монарху всегда было выгодно иметь возможность контролировать руководящий состав христианской церкви.
Кстати, в качестве лринцелса-законодателя и вместе с тем наместника Бога византийский государь располагал некоторыми правами на вмешательство в вопросы определения догмы. В восточной части империи прошли великие вселенские соборы — Первый Никейский 325 г., Первый Константинопольский 381 г., Эфесский 431 г. и Халкидонский 451 г. А ведь устраивал собрание и в конечном счете навязывал свою волю по вопросам правоверия всякий раз император. Разве он не лучше знал природу и волю Господа, чем его подданные? Конечно, почитание в качестве представителя Бога на земле не всегда защищало от яда или кинжала; цареубийство, когда оно совершалось, — а так бывало часто, — византийцы истолковывали как знак, что Христос пожелал сменить наместника. Но в обычные времена сакрального статуса императорской власти было достаточно, чтобы упрочить позиции властителя Константинополя. На «Слоновой кости Барберини» ось тела императора находится на одной прямой со скипетром Христа. Восставать против подобного государя означало ставить под сомнение порядок, угодный Богу.
Кроме следствий этой императорской идеологии, которые с трудом поддаются количественному определению, настоящую причину выживания Восточной империи следует искать в сохранении эффективной фискальной системы. Реформированная бюрократия IV в. под прикрытием мощных стен Константинополя осталась в неприкосновенности. Со своими реестрами, ежедневно подытоживаемыми заново, чиновники продолжали обеспечивать регулярное поступление поземельного налога. Кроме того, положение новой столицы упрощало взимание торговых пошлин с товаров, провозимых по Босфору.
Мало того, что общая сумма налогов оставалась весьма значительной: высокий уровень монетаризации византийской экономики позволял императору использовать собранные суммы в форме наличной монеты. Поскольку империи удалось сохранить превосходную золотую монету, созданную Константином (солид, или номисму), все полученные деньги занимали объем, небольшой для столь значительной суммы. Собранные в провинциях деньги было нетрудно перевозить в столицу и складывать в имперскую казну, где экономные монархи накапливали баснословные запасы. Так, после смерти императора Анастасия (491–518) в его сокровищнице осталось 23 миллиона номисм, что в несколько раз превышало суммарный ежегодный налоговый сбор. Варварским правителям с их куцым бюджетом финансовые возможности Восточной империи казались неисчерпаемыми.
Византийский золотой поражал воображение как своей действительной стоимостью, так и уровнем подготовленности администрации, позволявшим его собрать. Эта эффективная фискальная система, которой завидовала в свое время Брунгильда, дала возможность сохранить античное чиновничество в полном составе. Она также позволяла возводить престижные строения, и с IV по VI вв. Константинополь обзавелся монументальным убранством, способным соперничать с обликом прежнего Рима. Богатая государственная казна также позволяла оплачивать постоянную армию и без особых затруднений покупать союзников или наемников. Всего этого западные государства были не в состоянии себе позволить. И это не обязательно было плохо, потому что византийский налог, источник могущества, не был безопасен. Так, некоторые историки утверждают, что успехи армий ислама в VII в. можно отнести на счет византийского сборщика налогов: мол, податное население Сирии и Египта в конце концов устало от алчности империи и предпочло перейти под власть мусульман, фискальные требования которых были гораздо умеренней.
Западноевропейцам VI в. византийский мир казался безупречным воспроизведением Рима цезарей. Однако варварские короли, регулярно направлявшие посольства в Константинополь, могли понять, что и Восток претерпел перемены. Как и повсюду, античное наследие постепенно исчезало, сменяясь новым и оригинальным обществом. Если взять один-единственный пример, то пропасть между Востоком и Западом начал создавать язык. Конечно, византийские элиты сохраняли свое двуязычие как знак социального превосходства. Но большинство византийского населения было чисто грекоговорящим, и мало-помалу греческий язык восторжествовал повсюду, ограничив использование латыни протоколом и юридической ученостью. Непохоже, чтобы эта перемена как-то поколебала идеологию. На Востоке как будто никто не замечал, что «император римлян» отныне царствует над людьми, которые не смогли бы понять языка Цицерона. Инертность риторики тормозила неизбежную эволюцию, поскольку официально властитель Византии по-прежнему носил титулы augustus, princeps и imperator. Если греческий термин басилевс (государь) в разговорной речи использовался еще в IV в., в императорском титуловании он официально появился только в 629 г. Но западноевропейцы уже не колеблясь именовали властителя Византии «греком», когда хотели посмеяться над ним. И эта ирония переходила в ненависть, когда варварские короли осознавали, что Восточная империя притязает на латинскую Европу.
Ловушки универсализма
Римская идентичность естественным образом внушала византийцам воинственный универсализм. Наследники Энея чувствовали себя обязанными вернуть каждый клочок земли, которая когда-то была римской, прежде чем расширять границы Рима до пределов мира.
Императорский пурпур был не чем иным, как цветом палудамента, длинного плаща, который надевали римские полководцы во времена республики и который все еще демонстративно носил всадник со «Слоновой кости Барберини» поверх панциря. Эти притязания на мировое господство дополнительно укрепило христианство, так как имперским богословам казалось естественным, чтобы наместнику Бога на земле в конечном счете покорились все люди.
Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть пышный титул, которым представлялся византийский император Маврикий (582–602), когда писал королеве Брунгильде: «ИМЕНЕМ НАШЕГО ГОСПОДА БОГА ИИСУСА ХРИСТА ИМПЕРАТОР ЦЕЗАРЬ ФЛАВИЙ МАВРИКИЙ ТИБЕРИЙ, ВЕРНЫЙ ВО ХРИСТЕ, БЛАГОСКЛОННЫЙ, ВЕЛИЧАЙШИЙ, БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ, МИРОЛЮБИВЫЙ, ПОБЕДИТЕЛЬ АЛАМАННОВ, ГОТОВ, АНТОВ, АЛАНОВ, ВАНДАЛОВ, ГЕРУЛОВ, ГЕПИДОВ, АФРИКАНЦЕВ, БЛАГОЧЕСТИВЫЙ, СЧАСТЛИВЫЙ, ЗНАМЕНИТЫЙ, ПОБЕДИТЕЛЬ И ТРИУМФАТОР, ВСЕГДА АВГУСТ…»{40}
Можно было бы удивиться, что столь «миролюбивый» император был вынужден победить столько народов. Но здесь перед нами еще древнейшая римская идеология: «Милость покорным являть и смирять войною надменных» [parcere sujectos et debellare superbos] — такой была миссия, которую, согласно Вергилию, Эней получил от богов{41}. Все войны Рима официально были справедливыми, и император желал мира, даже когда сам начинал враждебные действия. Ничего другого не означало и иконографическое послание «Слоновой кости Барберини»: византийский басилевс слащаво улыбался вождю варваров, который сдавался, в то время как тех, кто продолжал ему сопротивляться, он убивал и грабил.
Однако пусть нас не обманывает напыщенный стиль имперской канцелярии. Ведь в письмах к византийским корреспондентам император добавлял к перечню своих титулов «ПОБЕДИТЕЛЬ ФРАНКОВ»[3]. Но при обращениях к меровингской королеве учтивость и осторожность побуждали его ограничивать притязания. Может быть, этого расхождения достаточно, чтобы обнаружить ловушку византийской риторики. Официальный язык, изобилующий реминисценциями из классики, требовал подобных экзерсисов в универсалистском стиле. Поверив таким пропагандистским речам, византийских императоров часто представляют завоевателями-прожектерами. А ведь на деле византийской дипломатии был свойствен скорее прагматизм. План отвоевания римского Запада всегда оставался мечтой, но мечтой со слишком отдаленными перспективами, чтобы когда-либо жертвовать ради нее необходимостью защищать восточные провинции. Даже христианский универсализм византийских императоров допускал странные случаи амнезии. Например, в римской провинции Африка в V в. без малейшего подобия foedus'a возникло королевство вандалов, и варвары-еретики там преследовали римлян-католиков. Однако Константинополь в 475 г. согласился признать новое государство. Поскольку у императора тогда не было средств, чтобы отвоевать Африку или защитить единоверцев, он предпочел закрыть глаза. В тот же период византийцы признали языческую франкскую власть в Галлии, зная, что вернуть эту провинцию невозможно.
Однако Италия представляла собой особый случай. На полуострове находился такой важный символ, как Рим, и империя не могла решиться оставить бывшую столицу. На века этот город стал постоянным яблоком раздора между Византией и варварскими королевствами. Брунгильда то и дело собиралась начать в Италии войны из-за него. Но по-настоящему западным Рим станет только благодаря большой политике Карла Великого.
Со времен смещения Ромула Августула в 476 г. Византия пыталась вернуть контроль над Италией. Поскольку у императора Зенона (474–491) не было солдат, которых бы он мог выделить для этого, задачу свергнуть Одоакра и возвратить эту территорию императору он возложил на остготов Теодориха Великого. Когда Теодорих предпочел оставить завоеванное себе, Византия согласилась признать фактическое положение дел. Но от идеи возвращения Италии она так никогда и не отказалась.
Из-за нехватки военных средств Константинополь был вынужден идти на уловки, и некоторые из них были изощренными. Так, император Анастасий (491–518) вступил в тайный союз с бургундами долины Роны и франками с Северной Луары. В 507 г. оба этих народа нарушили мир в Европе, которого желал король Италии, и напали в Южной Галлии на вестготов Алариха II, остготских союзников. Теодорих попытался ввести войска в Галлию, чтобы восстановить спокойствие, но император его упредил, отправив византийский флот крейсировать вдоль адриатических побережий. Король остготов был вынужден остаться, чтобы защищать Италию, и не смог помешать тому, чтобы Аларих II нашел смерть в сражении при Вуйе, а Аквитания была завоевана франками. Когда Теодорих в 508 г. вновь обрел свободу маневра, франко-бургундская коалиция уже дошла до Арля и осадила город. Остготы смогли спасти от катастрофы только вестготский Прованс, аннексировав его.
Для византийцев операция 507–508 гг. стала настоящим шедевром, иначе говоря превосходной работой, поскольку обошлась недорого. За бургундскими королями просто подтвердили римский титул «магистр милитум», а Хлодвигу император Анастасий отправил инсигнии почетного консула, с которыми тот проехал по улицам Тура. Потратив эти безделушки (и несомненно некоторое количество тайно выплаченных номисм), империя сумела подорвать блистательную дипломатию Теодориха, расколоть западные королевства и заставить несколько тысяч варваров перебить друг друга на пуатевинском плато и под стенами Арля[4].
Преследуя те же цели, император Юстин I (518–527) в 520-х гг. вступил в переписку с италийскими сенаторами, давая им понять, что скоро в Италии восстановится законная римская власть. Те же надежды он внушил папе Иоанну I, прибывшему в 526 г. в Константинополь в качестве посла Теодориха Великого. Эти происки уязвили короля остготов, почувствовавшего себя преданным римской аристократией, хотя он всегда ее уважал и почитал. Он отреагировал резко, посадив папу в заточение и осудив на смерть нескольких сенаторов, которых счел зачинщиками мятежа. Из-за этой поспешной реакции старого остготского короля утратил жизнь философ Боэций. Недорогой ценой Византии удалось повредить репутации Теодориха Великого, вызвав при этом трения между варварами-арианами и римлянами-католиками. Все это приближало день, когда империя вернется в Италию.
Юстиниан
Если для первых попыток вооруженной интервенции Византии на Западе была характерна строгая экономия людей и средств, этот выбор был связан прежде всего со затруднениями перманентной войны, которую империя вела с Персией. Но в 531 г. со старым врагом был подписан «вечный мир». Новый император Юстиниан (527–565) наконец располагал достаточными людскими и финансовыми средствами, чтобы перейти непосредственно к операциям на Западе.
Теперь у византийских авторов мурлычащая риторика универсализма превратилась в «кригсшпиль», и на варварский Запад ринулись императорские армии, о которых он уже подзабыл. Первой жертвой стала вандальская Африка, павшая почти без сопротивления в 534 г. и немедленно реорганизованная в византийскую провинцию. В других западных королевствах поняли: имперцы вернулись в западную часть (pars occidentalis), чтобы остаться там навсегда, а не затем, чтобы взять добычу.
Набравшись уверенности после первого успеха в Африке, Юстиниан велел полководцу Велизарию вторгнуться в остготскую Италию. Поводом для интервенции было убийство дочери Теодориха Великого, Амаласунты. Действительно, после смерти ее отца в 526 г. эта энергичная и просвещенная королева приняла регентство над королевством Италией от имени своего сына Аталариха. Когда последний в 534 г. умер, Амаласунта попыталась найти новое мужское лицо для фасада остготской монархии, разделив трон со своим родственником Теодахадом, обаятельным бездельником. Но, едва став королем, последний проявил себя менее сговорчивым, чем ожидалось, и в конечном счете велел убить Амаласунту весной 535 г. Поскольку королева остготов официально была союзницей империи, Юстиниан счел своим долгом отправить войска в Италию, чтобы отомстить за нее. Однако Прокопий в «Тайной истории» дает понять, что к убийству была причастна жена Юстиниана, Феодора. Оценивая это свидетельство, надо, конечно, учитывать ненависть, какую Прокопий питал к императрице{42}, но вероятность, что Византия сама создала casus belli, оправдывающий вторжение в остготское королевство, исключать нельзя.
Поход Велизария в Италию был непохож на военную прогулку в Северной Африке. С 536 г. остготы заменили неумелого Теода-хада более энергичным королем Витигисом, который вел борьбу за каждую пядь, отстаивая контроль над полуостровом, и даже вступил в переговоры о союзе с персидским сувереном Хосровом ради открытия второго фронта на Востоке. В ответ Юстиниан заключил союз с франками короля Теодоберта I. Невеликое искусство, но большая удачливость позволили Велизарию занять в 540 г. Равенну и взять в плен Витигиса. Тогда Юстиниан велел украсить Халку — монументальный вход Большого дворца в Константинополе — мозаикой, изображающей полководца, который приносит ему свои победы{43}. Должно быть, это изображение, ныне утраченное, было довольно похоже на боковую пластину «Слоновой кости Барберини», где победоносный военачальник преподносит императору маленькую крылатую статую.
Тем не менее византийская пропаганда отставала от своего времени, ведь 540-е гг. стали годами разочарований. На Востоке персы возобновили нападения и даже сумели разорить город Антиохию. В самой Италии победа была еще далеко не одержана. Действительно, в 541 г. остготы выбрали себе нового короля — воинственного Тотилу, который, выступив из долины реки По, отвоевал почти всю потерянную территорию. Несмотря на открытую войну с Византией, остготский правитель по-прежнему признавал императорскую власть. Федераты оставались федератами, даже когда выступали против своего нанимателя. Просто остготы изображали на своих монетах погрудный портрет Анастасия — императора, признавшего остготское королевство в 497 г., а не Юстиниана, царствующего басилевса. Точно так же италийские варвары продолжали культивировать римские обычаи и традиции: когда Тотила в 545 г. сумел отбить Рим, он поспешил помолиться в церкви святого Петра, тем самым явственно опровергнув утверждения имперской пропаганды, что остготы — гонители католичества, сравнимые с вандалами.
Италия, хоть и наполовину разоренная за двадцать лет конфликта, оставалась соблазнительной добычей. Именно так считали франки, когда выступили на войну по собственной инициативе и даже сумели овладеть Венецией. В 551 г. Юстиниан решил покончить со всеми врагами, отправив большую экспедиционную армию под командованием нового полководца, евнуха Нарсеса. Тому удалось вернуть Рим и Равенну, а потом принудить Тотилу принять сражение. Эта последняя большая битва произошла в начале лета 552 г., при Буста Галлорум (Могиле галлов) в Апеннинах, и стала роковой для остготского короля и многих его людей. После нескольких последних конвульсий королевство Италия перестало существовать, даже если последний остготский оплот, Верона, пал только в 562 г.