ЗАВОЕВАНИЕ НЕЗАВИСИМОСТИ (583–584)
Захват власти в Австразии
Поражение Хильперика, которому способствовали происки австразийских пробургундских группировок, значительно ослабило позиции регента Эгидия. Обратившись в бегство после сражения при Бурже, он сумел найти убежище в рядах армии Хильдеберта II, которая все еще неспешно продвигалась на соединение с нейстрийскими силами. Ночью в австразийском лагере раздались крики: «Пусть убираются с глаз короля те, которые продают его королевство, отдают его города под власть другого и отдают его народ под власть другого господина!» Эгидий и его друзья без труда поняли, что это поносят их. Опасаясь за свои жизни, они оседлали коней и укрылись в Реймсе. Григорий Турский иронически уверяет, что епископ Эгидий в скачке потерял сапог, но был так напуган, что не обеспокоился о нем, пока не обрел безопасность за стенами своего города{381}.
Конечно, утверждать, что это возмущение организовала Брунгильда, нельзя. Но кто еще из тех, кто оставался в Австразии, мог руководить пробургундской партией? Гогон был мертв, герцог Луп бежал, а ректор Динамий бунтовал в Марселе. Только королева еще могла пробуждать надежды у тех, кто ненавидел Хильперика. Брунгильда располагала несколькими друзьями, которые вскоре стали ее ближайшими советниками. Так, можно назвать имя епископа Магнериха Трирского: ученик Ницетия и корреспондент Фортуната, этот прелат был один из немногих друзей Гогона, которые в Австразии смогли сохранить свое место после 581 г. Королева обладала также достаточной ловкостью, чтобы включить в новую правящую группировку нескольких «верных» Эгидия, согласившихся поменять лагерь. Среди них как будто угадывается и герцог Гундульф, родственник Григория Туре кого{382}.
Когда король Гунтрамн узнал о дворцовом перевороте в Австразии, он понял, что Брунгильда — объективно его союзница и что ему следует ей помочь: в начале 584 г. Бургундия вернула Хильдеберту II половину налоговых доходов с Марселя{383}, что, вероятно, позволило Брунгильде укрепить свою популярность у подданных, предоставив ей новые финансовые возможности.
Ведь победила именно Брунгильда. Как новая регентша она захватила реальную королевскую власть, особенно в сфере юстиции. Так, в 584 г. она вызвала на королевский суд, в котором председательствовала, аббата по имени Лупенций. Тот возглавлял монастырь святого Привата в отдаленном диоцезе Жаволь (ныне Манд), и граф города, некий Иннокентий, обвинил его в оскорблении величества за то, что тот произнес оскорбительные слова по адресу королевы. Конечно, хотелось бы знать, какие, но Григорий Турский осмотрительно об этом умалчивает. Тем не менее показательно, что в 584 г. авторитет Брунгильды признавался не только на главных землях Австразии, но и в таком южном владении, как Жеводан.
В ходе процесса Брунгильда оправдала аббата, сняв с него обвинение. Но на обратном пути граф Иннокентий вновь арестовал Лупенция и посадил его в заключение в королевский дворец в Понтионе. Аббат святого Привата был еще раз освобожден, возможно, по приказу Брунгильды. Тем не менее граф Жаволя проявил упорство и воспользовался проездом через Эну, чтобы тайно убить Лупенция{384}. Григорий Турский не желает более ничего говорить об этом деле. Очевидно, между двумя этими людьми возникла личная ссора; граф попытался убрать соперника, прибегнув к помощи королевского правосудия, но не добился своего и в конце концов отомстил сам. Перед нами обычный способ разрешения конфликта. Со своей стороны, Брунгильда попыталась исполнить свой королевский миротворческий долг, восстановив согласие между врагами. Тем не менее, когда граф Иннокентий убил аббата, она не наказала его и предпочла закрыть глаза на случившееся. Сила меровингского государства заключалась в том, что оно сознавало пределы своих возможностей.
Если этого Иннокентия, весьма виновного, не побеспокоили, — значит, несомненно были основания его щадить. В конце концов, граф Жаволя привел своего врага на суд королевы, и это значило, что он признает легитимность ее регентства. А ведь Брунгильде в ее южных марках были нужны люди, признающие ее власть, даже если они игнорируют решения ее суда. Не приходится по-настоящему удивляться, что через несколько месяцев граф Иннокентий вновь появляется в наших источниках. Действительно, в Родезе священник Трансобад — в свое время клиент Гогона — вновь выдвинул свою кандидатуру в епископы после смерти епископа Феодосия. Но Брунгильда снова отказала Трансобаду и велела избрать новым епископом Родезским графа Жаволя{385}. Этот выбор, пусть сомнительный с моральной стороны и спорный с канонической, был ловким. Королева закрыла глаза на преступление Иннокентия, и тот взамен мог только сохранять ей верность. А преданность оставалась главным критерием выбора прелата, занимающего пост на границе Австразии с Бургундией и Нейстрией.
Кроме того, отказываясь назначать бывшего клиента Гогона, Брунгильда показывала, что ставит себя над партиями. Даже если она пришла к власти благодаря поддержке пробургундской клики, она более не намеревалась ни в чем уступать никому. Королева даже начала демонстрировать независимость по отношению к королю Гунтрамну. В самом деле, тот воспользовался междоусобной войной в Австразии, чтобы захватить Каор, хотя этот город теоретически принадлежал Брунгильде как наследство Галсвинты. Королева чувствовала себя еще слишком слабой для прямой интервенции, но Иннокентий, епископ, которого она назначила в Родез, энергично притязал на приходы своего каорского коллеги{386}.
Хильперик сходит со сцены
584 г., знаменовавший для Брунгильды обретение власти и независимости, для Хильперика же стал трагическим. В первые месяцы этого года Теодорих, его последний сын, умер от дизентерии, и с его смертью рухнули все планы наследования{387}.
Хильперик, обещавший руку своей дочери Ригунты вестготам, теперь усомнился, отдавать ли ее: Ригунта осталась единственным живым его ребенком от Фредегонды и в отсутствие наследника мужского пола могла передать потенциальные права на королевскую власть. Но что сказать вестготским послам, приехавшим за принцессой? Хильперик предложил им взамен Базину, свою дочь от Авдоверы. Конечно, она была второсортной меровингской принцессой, изнасилованной и заключенной в монастырь Святого Креста в Пуатье по королевскому приказу. Но все-таки вестготы могли бы довольствоваться и ею. Однако Базина отказалась дать согласие. Или скорей, если правильно толковать рассказ Григория Турского, это основательница монастыря Радегунда отказалась ее отпустить, сославшись на соблюдение монашеских обетов{388}. Подобная щепетильность в вопросах соблюдения правил делает честь старой королеве-монахине, но, возможно, она еще и хотела насолить Хильперику. Пятнадцать лет назад король Нейстрии ловко испортил праздник обретения реликвии Истинного Креста; потом он захватил Пуатье силой оружия и вынудил большого друга Радегунды, Фортуната, прочитать ему панегирик из числа самых сомнительных. В раннем средневековье не всякий святой позволял вытирать об себя ноги. Кстати, даже если биографы Радегунды настаивают на безупречном нейтралитете вдовы Хлотаря I в междоусобных войнах, внимательный читатель ее «Жития» быстро поймет, что духовная мать Меровингов больше сочувствовала Брунгильде и Гунтрамну, чем Хильперику[77].
У попавшего в затруднительное внешнеполитическое положение Хильперика были враги и внутри Regnum Francorum. Приход к власти его невестки Брунгильды означал, что два королевства теперь заключат союз против него. Опасаясь двойного вторжения из Австразии и Бургундии, Хильперик покинул Париж и перебрался в Камбре, где поместил казну. В то же время он приказал нейстрийским городам чинить стены, готовясь к худшему{389}. Положение вновь спасла Фредегонда, проявив свою удивительную плодовитость, за которую король ее и полюбил: в начале 584 г. она родила нового сына. Наученный горьким опытом, Хильперик велел воспитывать этого ребенка тайно на королевской вилле Витри{390}. Там можно было верней защитить его от убийц, которые, как считалось, истребили его старших братьев. К тому же, если бы он умер, было бы проще скрыть его исчезновение; в таком случае можно было бы избежать огласки отсутствия наследника, которое уже несколько раз разжигало аппетиты претендентов на престол. Чтобы еще более снизить риск, юному сыну Хильперика не дали имени. Поскольку в меровингском роду ономастической символике придавалось очень большое значение, такая анонимность исключала чье-либо беспокойство. Его отец также следил за развитием событий внутри Regnum Francorum, не спеша приступать к крещению новорожденного, потому что выбор крестного отца мог иметь решающее значение.
Весной 584 г. король Нейстрии был приятно удивлен, узнав, что Брунгильда послала свою армию в Италию{391}. Избавленный от тревог, он вновь перевел столицу своего королевства в Париж. Поскольку у него снова был наследник, король оповестил вестготских послов, что теперь готов передать им свою дочь Ригунту. Однако надо было изгладить дурное впечатление, которое оставили прошлогодние метания. Чтобы показать вестготам и другим франкским королям свое богатство, Хильперик и Фредегонда собрали колоссальное приданое, в состав которого входили украшения, драгоценные металлы, одежды, лошади и рабы. В целом в сентябре 584 г. было подготовлено пятьдесят телег, чтобы сопровождать Ригунту в Испанию{392}.
Но такая прямая передача приданого семьей жены не относилась во франкском мире к распространенным обычаям. К тому же собранная сумма действительно была по-настоящему громадной. Брунгильда направила к Хильперику послов, чтобы предостеречь: пусть ни в коем случае для комплектации этого приданого не изымает средств у аквитанских городов. Хоть король Нейстрии и удерживал Тур и Пуатье, регентша Австразии не желала забывать, что эти города входят в наследство Сигиберта и должны рано или поздно вернуться в руки Хильдеберта II. Действовать этому посольству оказалось непросто, и одного из людей Брунгильды даже убили, кто — неизвестно. Но Хильперик, все еще опасавшийся войны с невесткой, пообещал не облагать спорные города поборами для формирования приданого{393}.
Надо сказать, в Нейстрии тоже считали, что сумма, отсылаемая с Ригунтой, чрезмерно велика. Не опустошил ли Хильперик королевскую казну франков, наделяя приданым дочь? Магнаты начали вслух выражать это беспокойство, которое им, возможно, внушили австразийские послы. Пришлось вмешаться Фредегонде, которая заявила, что избыток богатств, передаваемый Ригунте, взят из личного имущества королевы. Но ей было трудно убедить в этом людей. Правда, неспокойные времена тоже мало подходили для перехода такого блестящего каравана более чем на тысячу километров. Богатства, выставленные на всеобщее обозрение, выглядели слишком соблазнительно, и после отъезда Ригунты из Парижа ее свадебное путешествие превратилось в трагикомическую «роуд муви». На каждом переходе люди из эскорта или грабители со стороны прихватывали часть сокровищ, а потом искали убежища в Австразии, где Брунгильда принимала их с распростертыми объятиями{394}.
Хильперик несомненно не получал никаких сообщений об обидах, наносившихся его дочери. В самом деле, вскоре после проводов Ригунты он уехал охотиться на свою виллу Шель под Парижем. Там он и встретил смерть в лице одного из слуг, который под покровом ночи дважды ударил его кинжалом. Действовал ли убийца по собственному побуждению или был кем-то подкуплен? Григорий Турский избегает ответов на этот вопрос. Рассказав об убийстве, он довольствуется тем, что подчеркивает, как все ненавидели короля Нейстрии: богатые, которых он обкрадывал, бедные, которых он угнетал, епископы, которых он унижал, и даже поэты, страдавшие при виде того, как он нарушает правила стихосложения{395}. Может быть, это способ отвести подозрения? Все знали, что главным врагом Хильперика была Брунгильда. Молва открыто обвинила ее в том, что она была заказчицей преступления. Григорий, писавший во времена, когда королева была всемогуща, не посмел упомянуть об этих подозрениях. Но в середине VII в. Фредегар считал виновность Брунгильды признанным фактом{396}.
Осенью 584 г. Брунгильда безусловно обладала властью, богатством и влиянием, необходимыми для устранения Хильперика. За несколько недель до убийства ее послы жили при нейстрийском дворе и имели физическую возможность заказать услуги убийцы. Однако ничто не позволяет сказать что-либо сверх того. Человеку, убившему короля, удалось скрыться.
В тот момент никто по-настоящему не пытался выяснить, кто стоял за ним. Епископ Маллульф Санлисский, ждавший в Шеле приема у короля, довольствовался тем, что омыл тело покойного и обрядил его в лучшие одежды. На корабле тело Хильперика привезли в Париж — город, который он всегда мечтал сделать столицей, но в полной мере этого так и не добился. Там его похоронили рядом с его дядей Хильдебертом I в церкви, которая была посвящена святому Винценцию, а сегодня известна под названием Сен-Жерменде-Пре{397}.
Когда весть об этой кончине достигла Бургундии, королю Гунтрамну хватило утонченности, чтобы обильно оплакать ее. Эти братские слезы были оценены{398}. Зато Григорий Турский предпочитает обойти молчанием реакцию Брунгильды, которая несомненно выказала меньше печали. Что касается Фредегонды, она не присутствовала на погребении мужа. Зная, что теперь у нее есть все основания опасаться за будущее, она укрылась в Парижском соборе и не посмела даже перейти Сену, чтобы присоединиться к процессии. Через девять лет после Брунгильды, в том же городе и в довольно похожей ситуации, Фредегонда испытала на себе, что значит овдоветь.