<БЕЛАЯ> ЦЕРКОВЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Епископат представлял собой самое могущественное и самое заметное сословие франкской церкви. Его поведение задавало тон для остального белого духовенства. Репутацию галльских прелатов с самого зарождения здесь церкви марали кое-какие проступки, но серьезных последствий это не повлекло. Однако в VI в. многие христиане более не желали терпеть, чтобы их понтифики постоянно имели дело с деньгами, оружием или женщинами. Поведение, до тех пор обычное, теперь оказывалось скандальным. Стремление к реформам всегда было следствием не освобождения нравов, а, напротив, ужесточения морали. Добавим, что галльские епископы в большинстве были выходцами из аристократии и сохраняли привычки среды, из которой происходили, а именно определенную склонность к интригам. Однако не будем преувеличивать степень политизации высшего духовенства. На нескольких Претекстатов Руанских или Эгидиев Реймских приходилось множество старых прелатов-домоседов, желающих только как можно лучше служить духовным и мирским интересам своей общины.

Епископские выборы под королевским контролем

Сталкиваясь с нарушениями духовенством его долга, Брунгильда вела себя так же, как большинство прежних франкских королей. То есть не пыталась сместить епископов с кафедры, даже если они были людьми опасными или заведомо испорченными, а производила соответствующие замены после их естественной смерти.

Возьмем случай Пуатье. Поскольку этот город часто менял Teilreich, к которому принадлежал, то для государя, который хотел контролировать эту область, фигура местного епископа имела решающее значение. Когда Брунгильде в 585 г. удалось приобрести город, этот пост еще занимал Маровей; он не испытывал никакой симпатии к австразийцам и выражал открытую неприязнь к святой Радегунде. Однако с точки зрения канонического права он не совершил никаких непростительных проступков. Поэтому Брунгильда дождалась, пока он скончается от старости в 591 г., чтобы заменить его Платоном, архидиаконом Тура и большим другом Венанция Фортуната. Посвятил этого епископа Григорий Турский{782}.[154] Когда к 600 г. в свою очередь умер Платон, кафедра епископа Пуатевинского была передана самому Венанцию Фортунату. Это была «золоченая пенсия» и последняя честь, которой Брунгильда не могла не предоставить своему штатному поэту{783}. Правда, уже несколько лет как по Фортунату было видно, что он искренне предпочитает жизнь духовного лица.

Схожая стратегия была использована и в Вердене, где епископа Агерика, тайного сторонника Бертефреда и Гунтрамна Бозона, при жизни так и не обеспокоили. Но когда в 588 г. он умер, дворец оказал нажим на местное население, чтобы выбрали не местного кандидата, а некоего Харимера, дворцового референдария. Видимо, этот бывший крупный чиновник подавал лучшие надежды на сохранение верности{784}.

На кафедру в Меце Брунгильда, похоже, тоже старалась назначать людей одновременно верных и компетентных. Действительно, владеть городом, который стал настоящей политической столицей Австразии, должны были надежные люди. Сигиберт I в свое время доверил епископский престол Петру, близкому к Гогону{785}. Вдова Сигиберта продолжила его политику, назначив на этот пост Агилульфа, дворцового служащего и друга Фортуната{786}, а потом Паппола, бывшего помощника Гогона{787}.[155] Таким образом, до 613 г. кафедра Меца оставалась под контролем бывшей пробургундской партии Австразии, к которой королева испытывала определенное доверие.

Подобные назначения ничуть не шокировали Григория Турского. Он сам в 573 г. воспользовался этой системой. Кстати, выбор Брунгильды обычно падал на людей зрелого возраста, принявших духовный сан после долгой карьеры на государственной должности. Служба Богу после службы государству представляла собой нормальный cursus honorum [путь чести {лат.)], и пастыри, умевшие вести себя во дворце, могли осчастливить местное население. Некоторые епископы, назначенные королевой, так понравились пастве, что после смерти стали объектами религиозного поклонения. Так произошло с Гаугерихом в Камбре, с Григорием в Туре и даже с Венанцием Фортунатом в Пуатье.

В кризисных ситуациях бывало, что Брунгильда выбирала куда более спорных лиц. Так, в 584 г., когда нужно было вновь подчинить город Родез, королева велела избрать там знаменитого графа Иннокентия, который был простым мирянином и к тому же имел репутацию убийцы{788}. Назначение каорского аристократа на должность епископа Оксера, похоже, тоже вызвало у некоторых чувство горечи{789}.

Добавим, что не все епископские выборы обязательно носили политический характер. В Regnum Francorum всегда имелись города небольшого размера или лишенные стратегической значимости. В этом случае Меровинги начиная с первого поколения после Хлодвига усвоили обычай поддерживать того кандидата, который предложит дворцу наибольшую сумму денег. И все наводит на мысль, что Брунгильда порой принимала подарки, прежде чем произвести некоторые назначения. Такой поступок, как будто шокирующий, до 580-х гг. почти не вызывал осуждения. Он был слишком понятным в государстве, которому недоставало монетных ресурсов, но в котором жила богатая аристократия. Если лейд или сенатор вкладывали какие-то деньги, чтобы добиться епископской кафедры, это можно было воспринимать как выплату некой пошлины за занятие вакансии. А известно, что, бывало, и чиновники тайно покупали свои должности.

Римский замысел

Обычаи галльского епископата имели довольно слабое отношение к каноническому праву, каким его зафиксировала церковь со времен Никейского собора. Оно категорически запрещало избирать епископом человека, не прошедшего через ряд степеней в духовной карьере, а продажу церковных должностей рассматривало как разновидность ереси. В самом деле, согласно «Деяниям апостолов», волхв по имени Симон пытался подкупить святого Петра, чтобы получить его чудесную силу. С тех пор покупку должности клирика заклеймили как «симонию».

С V в. предпринимались разрозненные усилия бороться с симонией и назначениями мирян, столь же регулярные, сколь и безрезультатные. Но в конце VI в. римский папский престол попытался инициировать настоящую реформу. Григорий Великий писал ради этого Брунгильде в сентябре 594 г.:

Чтобы Ваши действия могли быть плодотворными в глазах нашего Создателя, пусть Ваше Христианское Величество бдит, не дозволяя в Вашем королевстве никому проникать в духовное сословие посредством денежного дара, или покровительства неких лиц, или семейных связей. Напротив, тот, кого избирают епископом или на любую иную духовную должность, должен быть человеком, который своей жизнью и нравом показал себя достойным этого. Если бы сан священника оказался продажным (чего мы не желаем!), в Ваших землях возродилась бы симоническая ересь — которая в Церкви возникла первой и была осуждена приговорами Отцов — и (да не случится этого!) подорвала бы могущество Вашего королевства. Ибо это крайне тяжкое и величайшее преступление, о коем только и можно сказать, что это продажа Святого Духа, искупившего все{790}.

Григорий Великий, очень реально смотревший на вещи, не призывал, чтобы все выборы совершались clero et populo [клиром и народом (лат.)], как требовали никейские принципы. Возможно, папа сам сознавал, что обязан своим понтификатом воле императора Маврикия, сын которого был его крестником{791}. Григорий просил только, чтобы франкский дворец выбирал кандидатов, удовлетворяющих всем каноническим условиям.

Но не значило ли уже это требовать слишком многого? Находясь в Риме, легко было морализировать насчет епископских выборов.

Но совсем иначе дело обстояло в Галлии, где Меровинги извлекали многочисленные выгоды из укоренившейся системы. Поэтому Брунгильда предпочла сделать вид, что ничего не слышала, и в июле 599 г. Григорию Великому пришлось повторить свои наказы. На сей раз папа подкрепил свой план реформ присылкой легата, аббата Кириака, человека, уже добившегося превосходных результатов в аналогичной миссии на Сардинии{792}. Кроме того, Григорий Великий попросил Брунгильду позволить папскому легату созвать национальный собор франкской церкви, в ходе которого бы официально осудили симонию и назначение мирян на должности епископов. Однако, делая жест примирения, папа соглашался, чтобы на этом торжественном собрании председательствовал епископ Сиагрий Отёнский, о котором было известно, что он близок к королеве{793}.

Идея созыва национального собора могла только встревожить Брунгильду: чем собрание было многочисленней, тем трудней оно поддавалось контролю. Так, в 541 г. Четвертый Орлеанский национальный собор стал настоящей пощечиной для власти Хильдеберта I. А в 567 г. скромного Второго собора в Туре хватило, чтобы пошатнуть позиции Хариберта I. К тому же в 599 г. разнородные государства, над которыми Брунгильда осуществляла власть, подавали признаки недовольства, и представителям городов лучше было не давать трибуну. Поэтому королева отказала в созыве собора, которого требовал Рим, и легат Кириак в конечном счете уехал в вестготскую Испанию улаживать другие дела{794}.

Григорий Великий окончательно не отказался от своего замысла. В июне 601 г. он еще раз напомнил Брунгильде о своем желании, чтобы епископы Галлии собрались вместе. Поскольку королева была занята подавлением восстаний в периферийных герцогствах, папа заявил: Бог даст победу тем, кто борется с грехами внутри церкви{795}. Чтобы приглушить критику, королева согласилась созвать собрание умеренной представительности в 602 или 603 г.; решения этого собора не сохранились, но, похоже, туда были созваны только епископы Бургундии{796}. Однако в ближайшее время Хлотарь II, видимо, вспомнил, что его великая соперница так и не созвала национального собора, и собор в Париже в 614 г. имел некоторый оттенок реванша.

Церковная дисциплина: дело Дезидерия Вьеннского

Пока что Брунгильда отказывалась созывать своих епископов, но не возражала против попыток повысить нравственность духовенства. Она только хотела, чтобы реформа происходила под ее руководством, а не под покровительством папских посланцев и не в рамках большой национальной дискуссии. Может быть, Меровинги еще мечтали сохранить модель античной церкви, подчиненной принцепсу? Или они скорее имели отношение к некой средневековой церкви, которая колебалась между ультрамонтанством, концилиаризмом и галликанством? Ничто не позволяет заходить в выводах так далеко. Скажем так: Брунгильда не хотела допустить, чтобы благородные идеи Григория Великого сотрясли ту ненадежную и часто вязкую почву, на которой стояла франкская церковь. Меровинги нуждались в епископах, чтобы управлять своими королевствами; они бы несомненно предпочли, чтобы духовенство было честным, но надо было отдавать себе отчет, что это не так.

В большинстве случаев Брунгильда по отношению к «трудным» епископам, похоже, занимала легалистскую, но осторожную позицию. Так, когда в 589 г. сообщили, что епископ Дроктигизил Суассонский подвержен припадкам безумия, королева созвала небольшой судебный собор, чтобы расследовать этот случай; выяснилось, что Дроктигизил регулярно злоупотреблял алкоголем, но никакого другого греха не совершил. Поэтому ему разрешили сохранить свой пост{797}.[156] В 602 г. один епископ в Лионской области был поражен более серьезной психической болезнью, и Брунгильда написала в Рим запрос, имеет ли она право его заменить{798}. Папа попросил ее дождаться, пока у больного наступит ремиссия, чтобы он сам мог сложить с себя сан; до этого королева имела только право назначить клирика для временного исполнения обязанностей{799}. Брунгильда, похоже, согласилась на такой вариант.

В случаях, когда епископы обвинялись в более тяжких прегрешениях, королева без колебаний строго наказывала их во имя соблюдения канонических правил. Так, в 590 г. она добилась, чтобы судебный собор осудил Эгидия Реймского, который, конечно, был одним из ее врагов, но бесспорно вел себя недостойно клирика. А когда епископа по имени Менан — где была его кафедра, неизвестно, — обвинили в преступлениях, Брунгильда передала его в Рим на папский суд; папа его отправил в 602 г. обратно, оправдав, после того как тот принес очистительную клятву на гробнице святого Петра{800}.

В Галлии были также епископы, проступки которых носили столь же интимный, сколь и шокирующий характер. Григорий Великий тактично упоминает о них в письме Брунгильде, датированном июнем 601 г.:  

Из рассказов многих лиц мы узнали — о чем не можем говорить без чрезвычайного прискорбия! — что некоторые епископы в Вашем королевстве ведут себя настолько бесстыдным и неподобающим образом, что нам стыдно об этом слушать и горько говорить. Узнав о подобной безнравственности, мы обязаны с негодованием восстать и покарать ее, страшась, чтобы чужая испорченность не заманила нашу душу или Ваше королевство в ловушку своего греха, а равно страшась, чтобы преступление немногих не погубило многих. Ибо дурные епископы губят народ. Кто станет предстателем за грехи народа, если епископ, которому следовало бы молиться, совершает еще более тяжкие прегрешения?{801}

Слова папы не отличаются предельной ясностью, но речь здесь явно идет о сексуальной морали. Однако призывать духовенство к воздержанию было еще очень трудно, поскольку каноническое право пока допускало, что епископ может быть женатым. Церковь осуждала только повторную женитьбу вдовцов. Так, когда в 602 г. дворец собрался дать епископскую кафедру человеку, женатому дважды, Брунгильда поделилась своими сомнениями с папой. Тот ответил, что такой выбор противоречит каноническим правилам, и, видимо, королева отказалась от этого назначения{802}.

С конца V в. соборы выступали за урезание матримониальных прав духовенства. После посвящения епископ должен был прервать всякое плотское общение с супругой и призвать ее удалиться в монастырь. Однако «епископским» парам было очень трудно отказаться от супружеской жизни. И некоторые прелаты почтенного возраста, уступая искушению, тайно встречались с супругами, что, как правило, вызывало у современников умиленную улыбку. Однако в письмах Брунгильде Григорий Великий упоминал ситуации, который считал куда более шокирующими, а именно наличие наложниц у епископов. Для их выявления папа предложил прислать легата, чтобы он расследовал это дело вместе с представителями меровингского государства{803}.

Королева снова в принципе согласилась на эту реформу, но предпочла действовать сама. Похоже, именно на такой вывод наталкивает дело Дезидерия Вьеннского. Наше представление об этом драматическом эпизоде царствования Брунгильды сильно искажено, потому что основывается на двух «Житиях святого Дезидерия», крайне пристрастных. Первое было сочинено в 610-х ггг. одним клириком из Вьенна, принявшим участие в кампании по damnatio memoriae [проклятию памяти (лат.)] королевы Бургундии[157]. Автором второго, составленного почти в то же время, был вестготский король Сисебут, не испытывавший никакой любви к франкам вообще и к Брунгильде в частности.

На основе этого крайне ненадежного материала можно попытаться реконструировать факты. Дата избрания Дезидерия, выходца из аристократического рода, на вьеннскую кафедру точно неизвестна: в период между 586 и 596 гг. Кстати, довольно вероятно, что избранием он был обязан Брунгильде, судя по неловкому молчанию его биографов на этот счет. Человек очень просвещенный, новый епископ организовал обучение грамматике на основе мирских произведений{804}. Но им двигала любовь не только к беллетристике, коль скоро благородная матрона по имени Юста обвинила его в том, что он позволял себе вольности в ее отношении{805}. Все источники утверждают, что это была полная клевета и что истоки этого доноса надо искать в заговоре, который возглавляли епископ Аридий Лионский{806}и крупный светский чиновник, в котором, судя по всему, следует видеть Протадия{807}.

Однако Дезидерий вел себя так, что подозрения стали возможны. В условиях кампании по повышению нравственности франкской церкви Брунгильда была обязана созвать собор, чтобы судить епископа. Не допускать, чтобы «преступление немногих погубило многих», — так велел Григорий Великий. А ведь Вьенн был одной из самых престижных митрополий Галлии, и обвинения, тяготевшие над его епископом, пятнали весь франкский епископат. К тому же процесс против Дезидерия был не единичным: в тот же период дворец тайно начал расследование поведения епископа Лупа Сансского, заподозренного в том, что он выказывал «неумеренную любовь» по отношению к одной монахине из своего города{808}. Добавим — и, нет сомнений, это небезразлично, — что, похоже, и Рим имел о Дезидерий Вьеннском не лучшее мнение{809}. Поэтому по просьбе королевы епископы, собравшиеся на Шалонский собор, рассмотрели дело и сделали заключение о виновности своего коллеги{810}. В 602 или 603 г. Дезидерий был смещен, отправлен в монастырь и сменен на своей должности неким Домнолом{811}.

Последующие события менее ясны. Известно только, что вскоре после 605 г.[158] Брунгильда и Теодорих II вызвали Дезидерия во дворец и вернули ему епископский сан, вероятно, в результате нового собора{812}. К тому времени Протадий умер. Возможно, Брунгильда вспомнила о жертвах свергнутого палатина и решила вернуть толику популярности у своих магнатов. Но наши источники утверждают, что реабилитации Дезидерия способствовала скорей молва о совершенных им чудесах{813}. Оба этих объяснения не обязательно исключают друг друга. Действительно, во время изгнания предполагаемого обольстителя дама Юста умерла от тяжелой болезни{814}. Брунгильда могла с чистой совестью счесть, что это кара Господня постигла женщину, виновную в лжесвидетельстве. Что и позволило оправдать освобождение Дезидерия и возвращение ему сана как раз в момент, когда, вероятно, это было выгодным в политическом плане. Как и в деле об убийстве Сихара, Меровинги всегда находили возможность пересмотреть свои приговоры, когда было надо.

Дезидерий уже с большой помпой был возвращен в свой город, когда в 607 г. (или, по другой версии, в 611 г.{815}) он вновь поссорился с дворцом. Вьеннский клирик — автор первого «Жития» утверждает, что Дезидерий упрекнул короля в посещении наложниц{816}, но это может быть литературная контаминация. Скорей, похоже, дело было в том, что во Вьенне началось народное восстание{817}. Брунгильда послала трех графов, чтобы восстановить порядок и арестовать прелата, которого сочли виновным в волнениях. Дезидерий был схвачен в своем соборе, и его выслали далеко из Вьенна под сильной охраной. Когда он пересекал Дижонский диоцез, один солдат при неясных обстоятельствах бросил ему в голову камень. Епископ скончался на месте, и его похоронили в деревне Присциниак — ныне Сен-Дидье-де-Шаларонн — на берегах Соны{818}.

Вьеннский клирик изображает эту смерть как несчастный случай, тогда как другие авторы измыслили побивание камнями по всей форме, организованное Брунгильдой. Конечно, несчастный случай организовать можно. Но странно представить, чтобы Брунгильда, сохранившая жизнь страшному Эгидию Реймскому, пожелала бы устранить Дезидерия, который в худшем случае был неудобным человеком. Нелепая смерть епископа Вьеннского надолго запятнает репутацию королевы.

Но разве Брунгильда не шла сама на этот риск, предложив себя в качестве «светской руки» для проведения реформы, желательной для Рима? Галльские клирики могли благочестиво внимать словам папы, о котором все знали, что он бессилен, но они не могли потерпеть, чтобы мирянка вынуждала их воплощать эти красивые слова в жизнь. За один и тот же замысел Григория Великого причислили к лику святых, тогда как Брунгильда попала в число худших королев-гонительниц.

Спор из-за ленты

Конечно, немногие франкские епископы носили образ королевы в сердце. Но не объяснялось ли это как раз тем, что она была слишком связана с Римом и в результате папская власть, до тех пор далекая, начала ощущаться в Regnum Francorum как реальная? Ради этого и были задуманы перемены в церковной географии.

До конца VI в. над всей иерархией галльской церкви возвышался епископ Арльский. Он один имел должность папского викария{819}и право носить паллий — ленту из белого льна, расшитую черными крестами, которая означала, что он представляет Рим в данном регионе. Он также был вправе рассматривать конфликты между галльскими епископами, относящиеся к «малым делам» (causes mineures), и передавать их на рассмотрение римского престола или не передавать.

Однако на политической карте меровингского мира Арль находился в стороне от центров власти в Teilreiche. За счет этого папский викарий мог иметь больше самостоятельности, но трудней было обеспечить его верность. Чтобы предотвратить всякий риск, Брунгильда, похоже, пожелала изменить расклад сил в церкви, придав больше значимости кафедре Отёна, который был ближе к центру и, главное, к основной области проживания королевы. В 597 г. Брунгильда попросила Григория Великого даровать право носить паллий Сиагрию Отёнскому. Чтобы повысить шансы на успех, она обратилась с этим ходатайством к императору Маврикию, который передал его папе{820}. В самом деле, лучше было собрать больше рекомендаций, потому что подобный запрос мог показаться дерзким. Отён не был митрополией, и его епископ не мог привести ни одного приемлемого довода, оправдывающего подобную уступку.

Обращение к посредничеству императора в таком сугубо внутреннем деле западной церкви несколько удивило Григория Великого, который сделал из этого вывод, что пожалованию паллия Сиагрию Брунгильда придает большое значение. Папа не мог ни в чем отказать своей корреспондентке, оказавшей ему много услуг, но он сколько мог тянул время с отправкой инсигнии, чтобы дать прочувствовать ценность того, что предоставлял. Так, в 597 г. папа сослался на то, что гонец, посланный Брунгильдой в Рим за паллием, — схизматик: нельзя передавать драгоценную ленту такому человеку. Кроме того, Сиагрий Отёнский не представил личного прошения, как требовал обычай{821}. Григорий заявил, что из дружеских чувств к Брунгильде все-таки согласится отступить от обычных процедур, но новое письмо показывает, что в июле 599 г. Сиагрий все еще не получил своего паллия{822}. В следующем году епископ Отёнский умер; так и неизвестно, достался ли ему в конечном счете этот предмет.

Возможно, Григорий Великий рассчитывал, прежде чем повышать в ранге отёнскую кафедру, получить немедленные компенсации со стороны Брунгильды. Но задержку с отправкой паллия можно счесть мудрой, поскольку известие о неожиданной чести, оказанной Сиагрию, вызвало нездоровую зависть у франкских епископов. Так, в 599 г. в Рим написал Дезидерий Вьеннский, прося тоже предоставить ему паллий, потому что его город имеет высокий престиж. Папа сухо ответил: пусть предоставит документы, которые бы доказали, что его кафедра пользуется этой привилегией с древних времен{823}.[159] Возможно, Дезидерий затаил злобу на королеву за то, что не поддержала его, как его отёнского коллегу. Это могло бы объяснить, почему их отношения в начале 600-х гг. приняли драматический характер.

Галлия перед лицом раскола

Среди многочисленных забот в период своего понтификата папе Григорию Великому пришлось столкнуться с распространением «раскола трех глав». Это побочное следствие реконкисты Юстиниана по-прежнему создавало тяжелые проблемы, особенно в Северной Италии, где все больше епископов отпадало от Рима. А ведь у Меровингов сохранились владения в Венеции и в области Турина. Брунгильда не могла не оказаться втянутой в это дело.

Позиция Брунгильды в этой богословской дискуссии, отягощенной экклезиологическими дебатами и политическими подтекстами, выглядит несколько неопределенной. Возможно, до конца содержание проблемы она и не постигла, но можно ручаться, что поняла: византийцам это дело в высшей степени неприятно. Поэтому лучше не давать ему затухать. Так, в конце 560-х гг. Сигиберт I дал убежище схизматическому епископу Альтино, города, который пожелали прибрать к рукам имперцы[160]. Есть все основания предполагать, что италийские епископы, которых Брунгильда и Сиагрий Отёнский приняли в 599 г., тоже были сторонниками «Трех глав»{824}. А в 597 г. в ближайшем окружении Брунгильды был по меньшей мере один схизматик{825}.

Двойственный характер церковная политика имела не только у франков. В Италии король лангобардов Агилульф заявил католикам, что желает обратиться в их веру, как только будет улажен доктринальный спор{826}; но в то же время он выказывал знаки симпатии схизматическому митрополиту Аквилейскому[161]. Жена Агилульфа, франко-баварская принцесса Теоделинда, похоже, тоже не определилась в этом вопросе, потому что не пожелала слышать о решениях Пятого вселенского собора{827}.

Но шли ли нежелание Брунгильды и ее современников занять четкую позицию дальше стремления насолить византийцам? В Галлии некоторые по-прежнему не разделяли осуждение папой Вигилием «Трех глав», но, похоже, такие люди не были ни многочисленны, ни типичны{828}. Григорий Великий сознавал это сам и не выразил никакого беспокойства в связи с христологической позицией галльского епископата. Ничто не побудило его усомниться и в ортодоксальности Брунгильды. Полвека тому назад папа Пелагий I собственноручно записал символ веры и отправил Хильдеберту I, сопроводив множеством поучений{829}. У Григория Великого подобного беспокойства отнюдь не заметно. Очевидно, что в качестве пастыря папа бесспорно хотел, чтобы королева способствовала возвращению Северной Италии в лоно Рима. «Тех, кто отпадает от церкви, впадая в заблуждения схизматиков, позаботьтесь возвратить к единству и согласию», — писал он{830}. Но как дипломат Григорий, вероятно, понимал причины скрытого бездействия своей корреспондентки.

Кстати отметим, что никто и никогда не требовал от Брунгильды ближе знакомить подданных с христианской догмой. План церковной реформы не шел дальше повышения нравственности клира и христианизации Regnum'a. Конечно, Григорий Великий, лично благоговевший перед святым Цезарием Арльским, первым оплакивал уход великих галльских богословов. Но небольшое сокращение спекуляций не обязательно вредило церкви. Низкий уровень культуры европейских клириков означал и малочисленность ересей. Кстати, если для себя Григорий старался постичь Священное Писание, его настоящей страстью было скорей распространение Божьей вести среди тех, кому она была еще неведома. И он надеялся, что в этом предприятии Брунгильда сыграет свою роль.