5.2.5. «Пражская весна» и отношение к ней в русском обществе. Раскол и конформизм элит

Общественное движение в Чехословакии в январе-августе 1968 г., известное как «Пражская весна», оказалось поворотным для европейского коммунизма и для России.

Чехословакия, как и другие «страны народной демократии», в ускоренном темпе прошла тот же путь, какой с 1920-х гг. проходила Россия. Пользуясь присутствием Советской армии в стране после 1945 г., чешские коммунисты потребовали себе основные посты в правительстве республики. Президент Чехословакии Эдуард Бенеш, вернувшийся из эмиграции, в феврале 1948 г. вынужден был уступить грубому давлению Сталина и коммунистов. Он дал согласие на формирование коммунистического правительства, а в июне подал в отставку. Президентом Чехословакии стал коммунист Клемент Готвальд. Он провел конфискации земельной и иной собственности, запретил антикоммунистические партии и органы печати и начал широкую полосу жестоких репрессий. В тюрьмы и лагеря было брошено более четверти миллиона человек (из 12 млн населения), многие представители былого ведущего класса вынуждены были покинуть пределы страны. Немало чехов и словаков было убито в застенках, порой даже без судебного решения. В 1952 г. состоялся большой процесс над 14 бывшими руководителями чехословацкой компартии, среди которых был и Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Чехословакии Рудольф Сланский. Их обвинили в сотрудничестве с западными разведками и повесили. В тюрьму попали и такие видные деятели коммунистического переворота 1948 г., как министр обороны Людвиг Свобода и министр внутренних дел Йозеф Павел. Много словацких коммунистов было обвинено в национализме. Министр иностранных дел Владо Клементис был казнен, а глава компартии Словакии Густав Гусак заключен в тюрьму. Простудившись на похоронах своего кумира Сталина, вскоре умер Готвальд. Новое руководство КПЧ во главе с Антонином Запотоцким с 1956 г. прекращает массовые убийства и репрессии. Когда в 1957 г. умер Запотоцкий, президентом Чехословакии стал Антонин Новотный. Если Готвальд разрушил чешское общество репрессиями, то Новотный разрушил народное хозяйство богатой и развитой когда-то страны бессмысленными реформами и подражанием Хрущёву в экономике.

5 января 1968 г. Пленум ЦК КПЧ сместил Антонина Новотного, Первым секретарем чехословацкой компартии стал лидер словацких коммунистов 46-летний Александр Дубчек. Президентом Чехословакии стал старый коммунист, испытавший на себе застенки Готвальда, – генерал Свобода.

Накануне пленума в Чехословакию приехал Брежнев и дал добро на перемены. В Политбюро ЦК КПСС верили Дубчеку, который провел юность в России, учился в советской школе, а в 1955–1958 гг. окончил Высшую партийную школу в Москве. Дубчек помогал свержению прогерманского режима Тиссо в Словакии в 1944 г. У него были дружеские отношения с Брежневым. Советский лидер часто беседовал с ним по телефону и называл «Сашей».

Вместе с тем Дубчек, под влиянием хрущёвской «оттепели» и общения со словацкими интеллектуалами, стал сторонником реформ и «социализма с человеческим лицом». В Чехословакии была фактически отменена цензура печати. К руководству радио и телевидения пришли коммунисты-реформаторы. Началась замена руководства силовых структур, запятнанного преступлениями эпохи Готвальда. Общество начало гласно обсуждать преступления сталинизма и пути будущего развития страны. Дубчек стал знаменем освобождения для студентов и интеллектуалов, а затем и общенационального движения. Вскоре это движение получило журналистское название – «Пражская весна».

Размах гласности и спонтанного общественного движения в Чехословакии испугали руководителей Кремля. Критика сталинизма влекла за собой с неизбежностью пересмотр отношений между СССР и странами Восточной Европы, при Сталине установленных, распад Варшавского договора. В чехословацкой печати эти темы уже начали обсуждаться. Мирный характер освобождения Чехословакии от коммунизма виделся московским коммунистам прелюдией к новым народным восстаниям по примеру ГДР в 1953 г. и Венгрии в 1956 г.

Под влиянием «Пражской весны» началось студенческое брожение в Польше. С другой стороны, в Румынии сталинистский режим Чаушеску продолжал разыгрывать «национальную карту» и, оставаясь формально в Варшавском договоре, поступал наперекор воле Москвы всюду, где только мог. В ЦК КПСС серьезно опасались, что «Пражская весна» может «перекинуться» на Прибалтику, Украину, Белоруссию и даже в Москву, где многие с огромным вниманием следили по «вражьим голосам» за происходящим в Чехословакии.

Уже в марте-апреле ряд деятелей в советском руководстве (Косыгин, Подгорный, Шелепин, первый секретарь КП Украины П. Е. Шелест, министр обороны Гречко и военные, верхушка военно-промышленного комплекса, глава КГБ Ю. В. Андропов, министр иностранных дел А. А. Громыко, посол в Праге С. В. Червоненко) считали, что надо готовиться к военному вторжению в Чехословакию. Главы ГДР, Польши, Венгрии (Ульбрихт, Гомулка, Кадар) требовали принять меры для усмирения Чехословакии, так как «троны» под ними начинали ощутимо трещать. Несмотря на многократные предостережения из Москвы, реформы в Чехословакии продолжались. Начались массовые отставки секретарей райкомов и обкомов, митинги в армии. Экономисты обсуждали переход к «социалистическому рынку». 27 июня 1968 г. в пражской газете «Литерарни новины» и других чехословацких газетах за подписями около 60 интеллектуалов была опубликована декларация «Две тысячи слов».

Документ

Декларация «Две тысячи слов» принадлежит перу чешского писателя Людвига Вацулика. Она, в том числе, объявляла:

«Порядки коммунистической партии явились причиной и моделью таких же порядков в государстве. Ее союз с государством привел к тому, что исчезло преимущество глядеть на исполнительную власть со стороны. Деятельность государства и хозяйственных организаций не критиковалась. Парламент разучился обсуждать, правительство – управлять, а руководители – руководить. Выборы потеряли смысл, законы – вес. Мы не могли больше доверять своим представителям ни в одном комитете, да если б захотели, то не могли бы от них ничего требовать, потому что они все равно ничего не могли добиться. Еще хуже было то, что мы уже не могли верить друг другу. Личная и коллективная честь исчезли. Честностью добиться чего-либо было невозможно, а о вознаграждении по способностям нечего говорить. Поэтому большинство потеряло интерес к общественным вопросам и заботилось только о себе, да о деньгах, причем даже и на деньги нельзя было полагаться. Испортились отношения между людьми, исчезла радость труда, короче, пришли времена, которые грозили духовному здоровью и характеру народа».

Предупреждая обвинения со стороны СССР о том, что «контрреволюционеры» пытаются вывести Чехословакию из советского блока, документ гласил:

«Большое беспокойство в последнее время вызывает возможное вмешательство иностранных сил. Оказавшись лицом к лицу с превосходящими силами, мы должны будем только стоять на своем, не поддаваться на провокации. Свое правительство мы можем заверить в том, что будем следовать за ним даже с оружием в руках, лишь бы оно продолжало делать то, на что получило наши полномочия, а своих союзников мы можем заверить, что союзнические, дружеские и торговые отношения выполним».

За неделю воззвание «Две тысячи слов» было подписано более чем десятью тысячами граждан Чехословакии. Многие советские интеллектуалы узнали об этом документе из иностранных «радиоголосов». А. Т. Твардовский записывал в своем дневнике 19 августа 1968 г.: «Слушал вчера и «2000 слов». По совести говоря, я подписал бы это, относительно нашего положения. А написал бы? И написал бы, только написал бы лучше… Сколько людей слушает у нас все это – одни с величайшим сочувствием и симпатией, другие – с напряженной опаской и ненавистью: вон чего захотели!» – [Рабочие тетради 60-х гг. // Знамя. 2003. № 9. С. 149].

Брежнев и большинство Политбюро колебались. Экономист и писатель Николай Петрович Шмелев, работавший тогда в ЦК, вспоминал, что «советское руководство находилось в полнейшей растерянности: что делать? Давить или не давить?» Эксперты двух отделов ЦК, занимавшихся связями с «братскими» партиями и странами советского блока, писали записки руководству, указывая на то, что «крайние меры» (т. е. вторжение) не нужны, по крайней мере – преждевременны.

Вожди СССР опасались утраты управляемости в «их» стране и даже внутри партии, где обозначился раскол между сталинистами и антисталинистами. События в Чехословакии они воспринимали через призму сталинской идеологии: как победу «антисоветских, праворевизионистских сил» над «здоровыми элементами». Вместе с тем они не стремились к возрождению сталинского произвола. Пугали и возможные международные последствия ввода войск в Чехословакию. Брежнев к тому же сознавал свою роль в выборе Дубчека лидером Чехословакии и хотел дать ему шанс «урегулировать ситуацию» самому. Косыгин, съездив в Чехословакию, тоже усомнился в целесообразности военной интервенции. «Просвещенные» аппаратчики-международники (А. Е. Бовин, В. В. Загладин и др.), некоторые советские журналисты, работавшие в Чехословакии, писали записки руководству, предупреждая, что интервенция приведет к расколу «в мировом коммунистическом движении», возможному выходу Румынии из Варшавского договора, изменению сил в мире не в пользу СССР.

Кремлевские руководители сделали последнюю попытку уломать Дубчека, заставить его свернуть реформы. 29 июля – 3 августа в Чиерне-над-Тисой на советско-чехословацкой границе, прямо в советском правительственном поезде, прошли драматичные переговоры. Казалось бы, был достигнут компромисс. Но уже 13 августа в телефонном разговоре с Дубчеком Брежнев обвинил своего «друга» в «обмане» – в продолжении демократизации общества. Подгорный и Шелест вели тайные переговоры со словацкими сталинистами о подготовке правого переворота. Советские военные и КГБ готовились к вторжению. Донесения Андропова и посла Червоненко помогли убедить Брежнева в том, что без интервенции СССР «потеряет» Чехословакию, а Брежнев может потерять свой пост. 21 августа 170-тысячный контингент советских войск и войск пяти других стран, членов Варшавского договора, оккупировал Чехословакию.

Западные страны и США отреагировали на интервенцию слабыми и кратковременными протестами. В то же время коммунисты Западной Европы отмежевались от советской агрессии, пытаясь сохранить иллюзию того, что коммунизм и демократия – вещи совместимые. В глазах народов Восточной Европы СССР вновь предстал агрессором. По всему миру прошла новая гигантская волна антисоветских настроений – часто принимавшая откровенно антирусский характер.

Главной трагедией, которую принесла советская оккупация Чехословакии, была окончательная ломка характеров. Примерно 10 дней после 21 августа 1968 г. чехи были едины в своем гневе. Надписи на всех стенах: «Ленин, проснись, Брежнев сошел с ума» писали даже полицейские. Ранее бдительные пограничники открыли границы, и толпы беженцев хлынули подальше на запад. Все военные радиостанции и все засекреченные технические средства страны были использованы для продолжения радиовещания и даже телевизионных передач, в которых выступали еще остававшиеся на свободе представители чешского правительства. На всех улицах и перекрестках были сняты или переставлены таблички и указатели. Все каналы связи со странами, которые участвовали в оккупации, были отключены, но беспрепятственно работала связь и трансляции событий в остальные страны. Высокое начальство пропало и выжидало, чем дело кончится. А вся система телекоммуникаций и вещания работала без начальства намного оперативнее. Солидарны с чехами оказались даже некоторые связисты Советской армии и работники связи, наспех привезенные из СССР, чтобы взять под контроль всю систему связи в стране. По данным КГБ, на 8 сентября 1968 г. был убит 61 советский военнослужащий, из них 11 офицеров; ранено 232 человека, выведены из строя 1 танк, 1 вертолет, 1 самолет и 43 машины и бронетранспортера.

Но постепенно пришло понимание, что возврата к «Пражской весне» нет и не будет. Более предприимчивые, не обременённые семейными связями воспользовались все еще не совсем опущенным «железным занавесом» и эмигрировали. Для оставшихся начались «проверки» на лояльность к советской модели социализма. Первым обязательным вопросом проверочных комиссий был: «Каково ваше отношение к вводу войск». Чешское общество разделилось. Те, кто хотели дальше работать по специальности и не сделать из своих детей бесперспективных граждан второго сорта, которым будет закрыт доступ в вузы (таких было большинство), вынуждены были активно и демонстративно покаяться в своих ошибочных симпатиях к «Пражской весне». Доказательством лояльности стало, например, вступление в Союз чехословацко-советской дружбы. Даже кумир публики певец Карел Готт, ученик русского эмигранта профессора консерватории Константина Каренина, постриг длинные волосы и поехал на гастроли в СССР. Но в порядочном обществе таких действий стеснялись и считали демонстрацию лояльности СССР дефектом характера. В январе 1969 г. чешский студент Ян Палах сжег себя в центре Праги в знак протеста против советской агрессии.

Люди попроще и более практически ориентированные начали покупать у советских солдат дешевый бензин и бытовую электронику. Любовь к русским сменилась на презрительное отношение к оккупантам, а на место симпатии пришла прагматическая расчетливость. Чехословакия из самой дружественной в отношении русских людей страны превратилась в одну из самых русофобских.

Большая часть русского общества в СССР отнеслась к этим событиям равнодушно и с апатией. Образованные классы, веровавшие в демократизацию социализма и надеявшиеся на трансформацию режима, оказались неспособны на открытый протест. Исключением оказались семь правозащитников (Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталия Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Владимир Файнберг). 25 августа 1968 г. они вышли на Красную площадь к Лобному месту и развернули лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия» (на чешском языке), «Позор оккупантам», «Руки прочь от ЧССР», «За вашу и нашу свободу». Они были арестованы КГБ прежде, чем публика успела прочесть содержание плакатов. Поэт Евгений Евтушенко направил телеграмму в Кремль с выражением несогласия. Большинство «подписантов», однако, не протестовало. Научная и литературно-художественная интеллигенция боялась связываться с властями.

Студенчество также оставалось в массе пассивным, хотя часть студентов была возмущена и потрясена. По закрытым каналам партийной пропаганды и КГБ распространялась информация о «сионистском заговоре» в Чехословакии и о том, что вторжение якобы спасло эту страну от натовской оккупации. Но в убеждении думающей молодежи эти «концепции» не помогали. Многие молодые люди тогда, в 1968 г. впервые почувствовали отвращение к режиму, сотворившему такое беззаконие, и, подобно В. Набокову в 1939 г., говорили власти: «Отвяжись, я тебя умоляю». Сотрудничество с коммунистической властью, служение ей, карьера стали для таких «детей 21 августа» делом нравственно невозможным, эстетически отвратительным. Таких юношей и девушек было немного, но они были и в Москве, и в Петербурге, и в Новосибирске. Они узнавали друг друга по одной-двум фразам и старались быть вместе.

Многие «левые» не только разуверились в марксизме и коммунизме, но и объявили Россию «страной рабов». Часть из них ушла во внутреннюю эмиграцию – отошла от политико-общественного движения, сосредоточилась на работе и частной жизни. Один из участников студенческого движения 1956 г. Игорь Дедков записал в своем дневнике: «Чешский студент сжег себя. Вчера он умер. Наши радио и газеты молчат. Говорят о чем угодно, только не о Чехословакии. Все, что мы пишем, бессмысленно: бездарное, трусливое актерство. И лакейство. И проституция». В университетах некоторые студенты тайно зажигали свечи и молча пили за упокой Палаха.

Для «просвещенных» коммунистов-реформистов интервенция стала сокрушительным ударом. Уже поколебленное здание веры в гуманный, демократический вариант «социализма» рухнуло. Один из авторов этой книги помнит, каким гробовым молчанием (отнюдь не радостным обсуждением новости и не спором) встретило за завтраком известие о вводе войск в Чехословакию утром 22 августа «избранное» общество правительственного санатория «Нижняя Ореанда» в Крыму. Полторы сотни ответственных работников самого высокого советского уровня ковыряли в своих тарелках, не поднимая глаз друг на друга, даже на своих домашних.

Оккупация Чехословакии Советской армией и армиями стран Варшавского договора тяжело ударила и по оставшимся в стране русским эмигрантам и их семьям. Когда в конце 1950-х гг. хрущёвская «оттепель» начала ощущаться в Восточной Европе, одним из ее следствий стало то, что на уцелевших в социалистических странах представителей старой русской эмиграции перестали смотреть как на классовых врагов. Они больше не воспринимались гражданами «третьей категории» и перешли на категорию выше. Постепенно отпадала необходимость скрывать или оправдывать свое русское происхождение, свои «белые» корни. Профессор Карлова университета, филолог и литературовед Владимир Крестовский на свой страх и риск включил в программу лекции о выдающихся авторах русской эмиграции. Иван Петрович Савицкий, сын репрессированного евразийца Петра Николаевича, смог с 1965 г. работать в Славянской библиотеке в Праге. Сын казачьего офицера и врача, один из авторов этой книги, с 1966 г. мог работать по своей специальности: управление телекоммуникацией.

В 1968 г. русская молодежь (второе поколение эмигрантов, родившееся в Чехословакии), не очень веря в возможность пересадки человеческого лица на неприглядную коммунистическую физиономию, с нетерпением ожидала, что чехи, получившие свободу и доступ к средствам информации, вскоре покончат с коммунистическим режимом. Пожилая и более опытная часть эмиграции эту эйфорию не разделяла. Они понимали, что «большой брат» скоро вмешается. Но когда весной 1968 г. приоткрылся «железный занавес» и стало можно общаться с эмигрантами, которые успели до мая 1945 г. переехать дальше на запад, все воспрянули духом и окрылились надеждой. Известный врач Николай Келин был приглашен в Ватикан, где его поблагодарили за лечение католических священников, интернированных в пятидесятых годах в тюрьме, которую по советскому образцу чешские коммунисты создали в Желивском монастыре. Келин навестил старого друга, поэта Николая Туроверова, встретился с казаками в Париже. Такие поездки в те свободные пять месяцев совершили многие чехословацкие русские.

Оккупация Праги советскими войсками вызвала разлад между русскими эмигрантами и чехами. Русским часто приходилось слышать горькие слова: «Каким чудесным мог быть наш социализм и коммунизм, если бы вы, дураки русские, его не испортили». Молодое поколение использовало свой русский язык для «просветительских» бесед с солдатами и офицерами Советской армии, но людей, говорящих без акцента и свободно на чешском и русском, многие чехи стали считать агентами КГБ. «Белые» эмигранты оказались между двух жерновов. Им не доверяли и чехи и новые советские власти. Для новых коммунистических правителей страны они вновь стали «недобитыми белобандитами», для чешского общества – соплеменниками ненавистных оккупантов. Профессору Крестовскому запретили преподавать. Ивана Савицкого выгнали из Славянской библиотеки. Многим другим тоже не разрешили дальше работать по специальности. В школах и детских садах русских детей травили и избивали сверстники, так как, по мнению чешских детей, «из-за вас, русских, к нам приехали советские танки». Русские дети стали стыдиться своего русского происхождения, русской речи. Слово «русак» стало в стране ругательством.

Многие молодые русские эмигранты решили, что оставаться в Чехословакии больше нет смысла: работать по специальности нельзя, тягостно перед чехами извиняться за СССР и опять быть гражданами третьего сорта. В Германии русских тогда принимали с симпатиями. Но старики резко осуждали это решение эмигрантской русской молодежи. Николай Келин объяснял сыновьям: «Нашу русскую родину мы не смогли спасти, и она стала для нас мачехой. Здесь мы обрели вторую родину. Она приютила нас, когда нам было трудно. Теперь трудно ей. Ведь родина как мать. Ее нельзя оставлять в беде». Он старел на глазах. Написал свое последнее стихотворение «Живой факел» на смерть Яна Палаха и вскоре скончался от пятого инфаркта. Через несколько лет чешский бард, Карел Крыл, перевел это стихотворение на чешский и пел под гитару, в годовщины трагической смерти Палаха: «Ты молод был, красив и ярок, / вся жизнь лежала пред тобой – / её ты отдал как подарок, / как клич к Отчизне боевой».

Разгром «Пражской весны» и явное бессилие Запада предотвратить оккупацию Чехословакии придали Брежневу небывалую уверенность. Генеральный секретарь поучал своих помощников: «Наша акция – героический, мужественный поступок. Армия хорошо себя показала. Страху нагнали, но без кровопролития». О протесте за рубежом Брежнев сказал: «Пройдет месяц-другой, и все опять будут нас слушать». Демонстрация грубой силы в Чехословакии развязала руки сталинистам и «правым» в советском обществе. Идеологическая реакция, направляемая Сусловым, Тяжельниковым и тысячами партийных пропагандистов и чиновников, постепенно удушала очаги либерального общественного движения. Даже самые робкие реформаторские предложения «улучшения советской системы» отныне попадали в категорию опасных мечтаний. СССР после августа 1968 г. стал во многом напоминать Россию после 1848 г., когда деспотизм режима Николая I достиг своего апогея.

В январе 1970 г., в результате многомесячной кампании тихого удушения «Нового мира», служившего публичным авангардом либерального движения, Александр Твардовский ушел из журнала и вскоре умер. Эпоха общественного подъема и демократических надежд закончилась.

Для тех в русском обществе, кто уже был на пути освобождения от коммунистической идеологии, крах социал-демократических иллюзий был благом, важным этапом на пути преодоления многолетней болезни.

Литература:

1968 год. «Пражская весна» (Историческая ретроспектива): Сб. ст. / Под ред. Т. В. Волокитиной, Г. П. Мурашко, А. С. Стыкалина. М.: РОССПЭН, 2010.

Чехословацкий кризис 1967–1969 гг. в документах ЦК КПСС. М.: РОССПЭН; Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина», 2010.

А. Бовин. XX век как жизнь. Воспоминания. М.: Захаров, 2003.

А. С. Черняев. Моя жизнь и мое время. Мемуары. М.: 1996.

И. Дедков. Как трудно даются иные дни! Из дневниковых записей 1953–1974 гг. // Новый мир, 1996. № 5.

В. Мусатов. Предвестники бури. Политические кризисы в Восточной Европе (1956–1981). М.: Научная книга, 1996.

Н. Шмелев. Curriculum vitae // Знамя-плюс, 1997–1998.

Р. А. Медведев. Неизвестный Андропов: политическая биография Юрия Андропова. М.: Права человека, 1999.