4
4
В начале 1795 г. Шану был уволен от должности, и тогда же комитет земледелия и искусств издал (1 февраля 1795 г.) постановление, преобразовывавшее административную часть [219]. Во главе мануфактуры была поставлена коллегия из трех директоров, причем дела должны были решаться по большинству голосов, — необходимы были две подписи. Одним из директоров был назначен бывший инспектор Hettlinger, просидевший 11 месяцев в тюрьме и выпущенный после падения Робеспьера. Фактически он играл руководящую роль (с августа 1795 г. директоров было уже двое, ибо третий уволился [220], и комиссия земледелия и искусств из экономии вскоре стала избегать назначать заместителя). Уже ни словом не упоминается об участии рабочих к какой бы то ни было форме в администрации, да и вообще термидорианская реакция дает себя чувствовать хотя бы в том, что высшее начальство — комиссия земледелия и искусств и ее агенты — не находят других терминов, как «вандализм» [221], «каннибалы» [222], когда говорят о поведении и поступках рабочих и управителей мануфактуры в только что миновавший период.
Что касается рабочих, то все их помыслы направлены теперь исключительно на борьбу против опасности голодной смерти, и единственная их надежда — это жалость к ним со стороны правительства. В январе 1795 г., почти одновременно с тем, как была назначена новая дирекция, рабочие шлют прошение [223] и молят увеличить жалованье ввиду страшного вздорожания предметов первой необходимости. За то время, пишут они, которое прошло со времени последнего увеличения жалованья, предметы первой необходимости вздорожали более чем на половину своей цены. Они прямо провозглашают право рабочего на жизнь: «… cependant il est de toute jistice que celui qui travaille subsiste». Они просили, чтобы им было повышено жалованье в таком размере, как лицам, состоящим на жалованье у государства (salari?s par la R?publique), по к ним это применено не было. Новая дирекция старалась оживить продажу товаров, и временами это как будто ей удавалось [224], но, конечно, сколько-нибудь заметного влияния на судьбу рабочих это не оказывало. Каждому рабочему было прибавлено по 5 ливров в день [225], но припасы неуклонно повышались в цене, и совсем обесцененные ассигнации теряли кредит настолько, что все эти прибавки в ассигнациях ничуть не избавляли рабочих от голода. Дирекция во главе с Hettlinger’ом горячо ходатайствовала перед комиссией о скорейшей и более действительной помощи. Севрским рабочим, так же как и рабочим других национальных мануфактур, решили выдавать хлеб и мясо натурой, удерживая за это одну четверть жалованья. Отчаянная нищета рабочих, дошедшая до последних пределов, была несколько облегчена.
Едва только раздача съестных припасов позволила рабочим хоть немного отвлечься от вопроса о пище, как на сцену выступил вопрос о праздновании воскресенья. Дело в том, что по официальному республиканскому календарю праздничным днем был десятый день каждой декады (le decadi). Рабочие жаловались, что им не по силам работать 9 дней подряд без перерыва и просили введения вновь празднования воскресного дня вместо decadi. Через своих делегатов («комиссаров») они подали директорам заявление, в котором, жалуясь на долготу декады (сравнительно с прежней неделей), они стараются вместе с тем указать на то, что на основании признанного конституцией принципа свободы вероисповеданий можно требовать отдыха в воскресный день. Они заявляют вместе с тем, что абсолютно все рабочие «свободным голосованием» решили просить о воскресном дне [226]. Не получив от своей дирекции удовлетворения, рабочие решили оказать давление: многие перестали являться на работу по воскресеньям, а на decadi зато являлись, предлагая начать работу. Тут тоже обнаружилась черта, которую мы нашли и у рабочих других мануфактур: едва дело коснулось до борьбы за общие профессиональные интересы, едва нужно было на деле поддержать свое требование, так сейчас же оказалось, что хотя будто бы абсолютно все [227] просили директоров о воскресном дне, но из 225 рабочих всего 107 отсутствовали в воскресенье [228], остальные не решились поддержать свое домогательство. Дирекция, признавая свою некомпетентность, просила министерство разрешить вопрос. В сущности, и дирекция, и bureau des arts, которое должно было доложить вопрос министру, понимали, что рабочим в самом деле очень трудно. Работа была в нездоровой обстановке и атмосфере, требовала не только усидчивости и физического труда, но и неослабного внимания, а рабочий день для подобной специальной и исключительно трудной работы был непомерно долог: с 1 апреля по 1 октября рабочий день длился 10? часов (от 6? часов утра до 7 часов вечера с перерывом от 12 до 2 часов), в течение марта и октября — 8? часов (с 7? часов утра до 6 часов вечера с тем же перерывом), в течение января, февраля, ноября и декабря — 7? часов (от 8? часов утра до 6, с тем же перерывом) [229]. Конечно, было вполне понятно, что при таких условиях отдыхать один раз за 10 дней мало. Понятно, почему рабочие присоединили еще и указание на религиозный мотив; рабочий труд был в состоянии такого глубочайшего бесправия, что рабочим казалось существенным сослаться на закон о свободе вероисповеданий, — все-таки это было ссылкой на положительное право. И bureau des arts, докладывающее в этом деле министру, отлично эту психологию рабочих понимает. «La libert? religieuse n’est peut ?tre revendiqu?e que parce qu’elle est un droit posutif d’o? le nouvel ordre qu’ils provoquent doit r?sulter comme d’une cons?quence incontestable», — читаем мы в докладе, поданном министру внутренних дел [230]. Истинный же мотив (le v?ritable motif) — это забота рабочих о своем здоровье.
Характернее всего следующее: рабочие, ссылаясь между прочим и на религиозные потребности некоторых из своей среды, вместе с тем, впадая в известное противоречие с этим пунктом прошения, указывали, что они не просят дать им возможность праздновать какие-либо еще церковные праздники, а только «седьмой день в неделе». Эта оговорка, конечно, должна была удостоверить чинов министерства внутренних дел в полной справедливости их предположения, что дело тут идет именно о желании рабочих оградить свое здоровье. Но тут-то и оказывается, что рабочие вполне целесообразно делали, желая хоть как-нибудь обосновать свое требование на почве положительного законодательства, которое их как рабочих не защищало никак, но как гражданам давало свободу совести; докладывающий дело чиновник, тот самый, который прекрасно понял «истинный мотив» петиции рабочих, желая дать делу благоприятный оборот, в своем заключении говорит исключительно о религиозной стороне вопроса и предлагает министру позволить севрским рабочим праздновать вместо decadi по воскресеньям во имя конституционного принципа свободы исповеданий [231]. Министр оставил дело без последствий. Но через несколько месяцев рабочие опять возбудили это дело. Между прочим, рабочие пояснили как-то, почему они до сих пор не жаловались на столь редкий отдых, как decadi, а теперь жалуются: прежде, т. е. в первые годы после введения республиканского календаря, им чаще приходилось оставлять работу, — нужно было ходить покупать провизию и ожидать у лавок поставщиков, бывали разные гражданские празднества и т. д., теперь же этого уже не было, а провизия со второй половины 1795 г. им раздавалась от казны. Это все и лишило их возможности хоть как-нибудь время от времени отрываться от работы. Конечно, весной и летом, при удлинении рабочего дня, положение должно было стать еще невыносимее. 30 апреля (1796 г.) рабочие отправили своих делегатов (комиссаров) от всех мастерских к дирекции с «общей и единодушной просьбой» ввести празднование воскресенья, указывая, что им трудно 9 дней работать с 6? часов утра до 7 часов вечера. Дирекция отказала. Тогда на другой день (соответствовавший по григорианскому календарю воскресенью) в мастерские явилось всего 20 человек из 220 рабочих, числившихся в это время [232] Дирекция, докладывая об этом, просила решить дело, но резолюция от министерства последовала лаконичная: rien ? r?pondre. Надолго дело было отложено. Только к концу 1797 г. при содействии самой дирекции рабочим удалось добиться разрешения, кроме празднования decadi, не ходить на работу после обеда в каждый пятый день декады (quintidi) [233].
Это единственное за всю вторую половину 90-х годов проявление некоторого стремления рабочих бороться за свои профессиональные интересы совпадает с эпохой, когда мануфактура как бы начала несколько оправляться. Между кризисом, пережитым ею в 1794–1795 гг., и тем, который ей суждено было пережить в 1798–1799 гг., время 1796 и начала 1797 гг. является сравнительно менее тяжелым. Официально было впоследствии признано, что в эту эпоху, «несмотря на неблагоприятные обстоятельства и абсолютный застой в торговле и особенно в торговле внешней, для которой предназначена часть произведений Севрской мануфактуры», прибыль почти покрывала расходы, не говоря уже об увеличении запаса готовых к продаже вещей [234]. Даже дирекция и министерство говорили в 1796 г. о «временах нужды» как о чем-то уже прошедшем и принимали обратно рабочих, которые в эти былые времена ушли из заведения [235]. Кроме частных покупок [236], кассу мануфактуры могла бы пополнить выручка от покупок правительства, если бы правительство сколько-нибудь аккуратно платило. Ряд документов убеждает нас, что Директория и министерство иностранных дел делали в эти и следующие годы много богатейших подарков иностранным посланникам именно в виде изделий Севрской мануфактуры; кроме того, для украшения своих дворцов Директория и иногда министры также получали оттуда же очень дорогие вещи, но хотя установлено было, что правительство должно платить национальным мануфактурам за те вещи, которые оно от них получало, на деле оно почти ничего не платило. Министр внутренних дел старался убедить своих коллег платить мануфактуре, но успеха не имел. «Это заведение, — писал он, например, министру иностранных дел, — которое в менее трудные времена не только удовлетворяет своим потребностям, но еще и приносит прибыль, находится в самой большой нужде вследствие неуплаты сумм, которые ей причитаются. Уже около четырех месяцев рабочие и служащие ничего не получали» [237] и т. д. Поэтому министр внутренних дел просил министра иностранных дел уплатить долг мануфактуре. Талейран ответил, что нет денег, и обещал уплатить постепенно [238], но следов исполнения этого обещания нам открыть среди документов не удалось. В 1796, 1797 и следующих годах в документах [239] постоянно встречаются указания на выдачу подарков представителям иностранных правительств, а иногда и для Barras’a [240], любившего роскошь и пользовавшегося дискреционным правом Директории распоряжаться произведениями национальных мануфактур.
Официально было установлено, что если бы не застой во внешней торговле и если бы не опаздывание правительства в уплате за требуемые от мануфактуры произведения, то правительство могло бы даже не давать субсидии Севрской мануфактуре: она держалась бы своими средствами в это время [241]. В 1796 г. Директория для поддержки трех национальных мануфактур (Гобеленов, Savonnerie и Севрской) ассигновала 321 300 франков, причем на Гобелены, где в это время было 105 рабочих, пошло 94 72 тысячи, на Savonnerie, где было 22 рабочих, — 19 800, и на Севр, где было 230 рабочих, — 207 тысяч [242]; в распоряжении министра внутренних дел в 1797 г. числилось еще 400 тысяч франков для Севрской мануфактуры, но потрачено в этом году из них было всего 34 212 франков, ибо прибыли от продажи хватило на остальные издержки [243]. Но, несмотря на это сравнительное ослабление кризиса, положение рабочих все-таки было неприглядно. 23 февраля 1797 г. рабочие предъявили Директории прошение, в котором просили заплатить им задержанное жалованье и выражали надежду на любовь членов Директории к справедливости [244]. Спустя несколько месяцев часть рабочих просила прибавки, по министерство отказало, поручив вместе с тем в письме к администрации мануфактуры уверить петиционеров в благосклонном к ним отношении правительства и указать в то же время, что «состояние кассы мануфактуры и истощение казначейства» не позволяют удовлетворить их просьбу. Быть может, что ассигнованные Директорией еще в 1796 г. деньги, из которых на 1797 год, как сказано, числилось 100 тысяч франков, на самом деле отсутствовали, о чем свидетельствует прямая ссылка на «prurient du tr?sor» [245]; но быть может, делу помешал и отрицательный отзыв администрации мануфактуры, запрошенной по этому поводу. Такой же неудачей окончилось и ходатайство рабочих об уменьшении на полчаса рабочего дня [246].