5

5

Коммунистический хозяйственный строй, презрение к частной собственности и к драгоценным камням и металлам, общая работа, общие орудия производства, общее потребление добытых ценностей, сохранение в нерушимом виде идеала патриархальной семьи, моральная обязательность работы, последовательно проведенная система социального утилитаризма — таковы пока отмеченные нами черты общественной теории Томаса Мора. Говоря нам о преступниках, существующих в Утопии (хотя и носящих там золотые цепи), творец «Утопии» ясно обнаруживает, что воцарение полного идеала, вроде августиновского «государства божьего», он не считает совсем возможным, что зло, проистекающее, как он думает, в огромной степени от причин социально-экономических, зависит до известной степени от самой природы человеческой души и что известный minimum зла всегда будет существовать во всяком даже идеально устроенном людском обществе. Рецидивистов прелюбодеяния в Утопии карают смертью, большинство же преступлений — рабством. Кстати будет заметить, что латинское слово servitudo, обозначающее по-русски «рабство», для англичанина (не только XVI в., но и нынешнего) может значить также нечто иное: и в старом, и нынешнем английских уголовных кодексах находим термин penal servitude, соответствующий mutatis mutandis — нашим каторжным работам. Нам кажется, что слово servitudo именно в таком смысле и употребляется всюду в «Утопии» Томасом Мором. В полном согласии с этим автор, говоря о «рабах» (т. е. об арестантах), оговаривается, что утопийцы не знают рабства, существующего у других народов. Как уже было замечено в третьей главе настоящей работы, принцип социальной утилитарности проникает также и в утопийское уголовное законодательство: в Утопию свозятся зачастую и преступники других национальностей, которых утопийцы приобретают для исполнения разных работ у себя. Здесь уже мы ничего не слышим о Новом завете, воспрещающем казни. Томас Мор допускает казнь за тяжкие, по его мнению, преступления, заменяет же ее рабством в весьма тяжелой форме, соединенным с изувечением, для огромного числа нарушителей законов. Чем лучше, как он думает, законы, тем менее снисходительности заслуживают нарушающие их.

Есть и еще зло, кроме преступлений, которое хоть и не особенно чувствительно, но все-таки касается утопийцев: именно война. Повторяем, от войны на жизнь и на смерть, войны оборонительной, Томас Мор предохранил утопийцев, но они имеют всюду союзников, имеют и торговые связи (уполномоченные их ведут за общий счет экспортную торговлю за границей), бывают иногда и в чужих странах, имеют и колонии, которые по мере нарастания населения в республике выселяются в другое место и там основывают новые маленькие Утопии. Все эти обстоятельства и дают место столкновениям. Против войны утопийцы борются тем же путем, какой пускала в ход (и с большим успехом) хотя бы, например, старшая современница Томаса Мора, ученица и почитательница Макиавелли, Екатерина Медичи: они посредством наемных убийц (ничего не щадя для подкупа) стараются отделаться от враждебного им государя или правительственных лиц, стоящих во главе враждебного народа. Этот способ получает у Томаса Мора также социально-утилитарную подкладку: подобным путем утопийцы ценой малых жертв (ибо они богаты и подкуп убийц их не разорит) избавляются от больших затруднений и неприятностей. Если все-таки война разгорается, то у них есть наготове особые наемники — племя заполетов, которые (подобно современным Мору швейцарским ландскнехтам) продают свои услуги хорошему нанимателю. Для таких-то расходов утопийцы и приберегают столь презираемое ими золото. Наконец, в виде военного резерва сами со своими женами выступают в поход и уже тогда дерутся со страшной ожесточенностью. Классические воспоминания, рассказ о поражении кимвров и тевтонов, повествование Тацита о германцах повлияли тут заметно: жены утопийцев дерутся рядом с мужьями, и родичи их находятся тут же на поле битвы. Нужно заметить, что вообще Томас Мор склонен считать утопийцев нацией, имеющей даже известные права на насилие против соседей: он, например, весьма горячо оправдывает их, когда при колонизации они силой отодвигают туземцев облюбованной ими страны. Все это нарушает логическую цельность рисуемого идеала, ибо всякий идеал, претендующий на всеобщность, должен обладать такой цельностью, а где же она, если утопийские порядки в конце концов опираются на географическую неприступность, существование заведомо испорченного и «гнусного» племени заполетов, на подкупных убийц и насильственное отнятие чужой земли у аборигенов?

Нам остается рассмотреть вопрос, который тесно связан с религиозными убеждениями Томаса Мора, — вопрос о его веротерпимости. Собственно, в настоящей работе, посвященной исключительно общественным воззрениям Томаса Мора, религиозные взгляды его могут нас интересовать именно постольку, поскольку они обусловливают его воззрение на то, что государство может и имеет право делать с людьми, исповедующими не ту религию, что большинство. Этот вопрос может быть рассмотрен с известной обстоятельностью, только если мы привлечем к исследованию как текст «Утопии», так и реальные факты из биографии Томаса Мора. Чтобы не раздроблять изложения, сначала коснемся воззрений на этот счет «Утопии», а уже в заключительной главе рассмотрим биографические факты.

В Утопии государственной религии нет вовсе. Все секты имеют полное право на существование и распространение; мало того, храмы у всех этих сект общие, и там богослужение обставлено с таким расчетом, чтобы не оскорблялись чувства и воззрения сектантов. Утопийцы весьма характерно молятся: они просят бога просветить их истинной верой, если исповедуемая ими неистина. Лишь одна категория лиц не пользуется терпимостью: не верящие в загробную жизнь. Подобно ??????? Платона, они подвергаются за свои убеждения известным гонениям (хотя и в несравненно меньшей степени, нежели у Платона). Томас Мор лишает их права занимать какую бы то ни было государственную должность. Интересно, что принцип социальной утилитарности занимает и здесь первенствующую роль: нетерпимость к отрицающим загробную жизнь основывается на убеждении утопийцев, что подобные люди не имеют страха божьего, и поэтому будут бессовестно действовать на занимаемых ими должностях. За вычетом этого пункта, в Утопии царит полнейшая терпимость; но, позволяя сектантам распространять свои убеждения, утопийское государство препятствует кому бы то ни было сопровождать пропаганду словами или действиями, могущими оскорбить чужие религиозные убеждения. Весьма многозначительно Томас Мор рассказывает о новообращенном (спутниками Гитлодея) католике из утопийцев, который воспылал к новой вере такой ревностью, что даже подвергся наказанию со стороны властей за слишком враждебное и страстное отношение ко всем, иначе мыслящим. Это писалось в век страшных злодеяний, творившихся испанскими миссионерами над краснокожими в новооткрытых землях Нового Света. Вообще, судя только по «Утопии», Томас Мор рисуется глубоко религиозным, но широко терпимым человеком с точки зрения своего времени. Подобно тому, как он хотел сделать утопийцев окончательно счастливыми (в глазах своих читателей и в своих собственных), выводя их происхождение от греков, точно так же он хочет сделать их обладателями истинной религии. Но так как элементарные требования правдоподобия не позволяли изобразить утопийцев христианами еще до прибытия европейцев, то автор и рисует их религию в виде, так сказать, приготовленного фазиса к принятию истинной веры: их молитва (только что указанная), их жаркий интерес к сообщенному Гитлодеем, успех среди них христианских идей, желание поскорее встретиться с католическими священниками — все это дает читателю понять, что приезд Гитлодея сделает их в конце концов христианами. Вообще Томас Мор дает утопийцам все, в чем, по его мнению, европейцы выше них: за много веков до Гитлодея римский корабль был заброшен к их берегам, и утопийцы от римлян (практического и технического народа) узнали много полезных ремесел; забросила к ним судьба Гитлодея, и они знакомятся с христианством и греческой литературой. Но при глубокой внутренней религиозности и убеждении в истинности католической религии Томас Мор в той же «Утопии» является и типичным гуманистом и другом Эразма: его нескрываемая ирония по адресу монаха, спорящего с шутом за столом кардинала Мортона, кажется прямо выхваченной из «Morgante Maggiore» или из «Писем темных людей»; обозначение монахов «бродягами» — указание (в той же первой части «Утопии») на то, что католическое духовенство ввиду его многочисленности является бременем, непроизводительным классом для общества, — все это ясно показывает, что этот будущий католический святой канонизован во всяком случае не за «Утопию»; но это уже выходит за пределы настоящей главы: без биографических фактов данная категория воззрения Томаса Мора освещена быть не может; в заключение же настоящей главы скажем о месте «Утопии» в истории социальной беллетристики, в истории социальных учений.