9

9

Как мы уже заметили, в программу предлагаемой работы не входит более или менее подробное повторение того, что было уже нами сказано о Парнеле на страницах «Мира божьего» в посвященном ему очерке [*]. Напомним лишь, что американская поездка Парнеля в 1880 г. сильно помогла одному из самых важных дел его жизни: сближению революционеров с «конституционными» деятелями на почве общей борьбы против Англии. В ряде речей, произнесенных в американских городах, через которые ему пришлось проезжать, он обращался к колоссальным толпам ирландцев и американцев, сбегавшимся послушать знаменитого деятеля, с убедительными просьбами помогать всеми мерами «земельной лиге» в ее деле. Он говорил фениям, славная квартира которых по-прежнему оставалась в Америке, что всякий ирландец, любящий родину, должен быть готов пролить за нее свою кровь, но толкать на заведомо безнадежное общее восстание нищее безоружное крестьянство еще нельзя. Парнеля встречали с не поддающимся описанию энтузиазмом. Американское общество, со своей стороны, не уставало приветствовать и чествовать ирландского вождя. Даже официальные лица, губернаторы штатов, посещенных им, принимали участие в торжественных встречах и приемах. Что еще знаменательнее, конгресс пожелал, чтобы Парнель говорил в его присутствии, и представители американского народа с сочувствием выслушали его блестящую речь. За 3 месяца этого путешествия Парнель сделал 16 тысяч миль, посетил 62 города, собрал для «земельной лиги» около 350 тысяч долларов [56]… Быть может, гораздо важнее было то обстоятельство, что фении, за немногими исключениями, решительно примкнули к «земельной лиге», образовали по инициативе Парнеля американскую лигу для сборов и иной помощи в пользу ирландской «земельной лиги» и вообще с этих пор стали самым деятельным элементом в затеянной Девиттом систематической борьбе против лендлордов. Известие о распущении парламента заставило Парнеля прервать свое путешествие и вернуться. Биконсфильд распустил палату, надеясь на победу во время Выборов, которая подкрепила бы его положение. Вместо победы жестокое поражение постигло старого премьера, и Гладстон, одержавший полную победу, сформировал либеральный кабинет.

Осенью 1880 г. агитация «земельной лиги» продолжалась без перерыва. 19 сентября 1880 г. Парнель произнес в Эннисе свою знаменитую речь, где дал совет подвергать общественному остракизму всякого, кто либо выгонит фермера с его участка, либо исполнит приказ об этом, либо арендует очищенный таким способом участок. Этот совет принес плоды очень скоро, и по имени первой жертвы подобной общественной опалы такой способ стал называться «бойкотом». Одновременно участились аграрные преступления. За осень и зиму 1880 г. их было совершено 1700. В начале 1881 г. либеральный кабинет внес билль, имевший целью предоставить вице-королю обширнейшие репрессивные полномочия ввиду угрожающего положения дел. После упорнейшей обструкции Парнеля и его товарищей, после заседания, протянувшегося 41 час без перерыва, спикер беззаконно прервал дебаты и поставил вопрос на баллотировку. Вопрос прошел, после чего были повторены попытки обструкции со стороны ирландцев, но и они не могли рассчитывать на конечную победу: были вотированы новые правила парламентской процедуры, усиливавшие дискреционную власть спикера, после чего обструкция в палате общин сделалась (в былых размерах) совершенно невозможной. Что касается до репрессивного билля, направленного против Ирландии, то он прошел во всех чтениях в обеих палатах и 2 марта 1881 г. вошел в законную силу.

Почти одновременно с этим средством — запугиванием врага — Гладстон пустил в ход и другое, которое он считал более прочным и действительным. Он решил создать новый аграрный закон, который настолько заметно облегчил бы положение фермеров, чтобы они перестали поддерживать девиттовскую и парнелевскую «земельную лигу». Дело в том, что, несмотря на новый арест Девитта, происшедший 3 февраля 1881 г., деятельность лиги со дня на день становилась все решительнее. Один из лозунгов, данный лигой фермерам, заключался в том, чтобы, если лендлорд взваливает на них непосильную арендную плату, они вовсе не платили, пока он не согласился на уступки; если же ему угодно, пусть зовет полицию и выселяет фермера вон. А выселив, пусть считается с разнообразными видами возмездия, начиная с бойкота и кончая вечной опасностью покушений. Хотя «земельная лига» никогда к аграрному террору не призывала, но всем было ясно, что аграрный террор, проявления которого участились в годы неурожая, сильно увеличил страх лендлордов перед лигой: ведь именно «земельная лига» широко распространяла сведения о всех изгнаниях фермеров и возбуждала ненависть против виновного землевладельца. При таких условиях Гладстону показалось недостаточно много раз применявшихся и всегда недействительных мер, и он решил восполнить часть тех недочетов, которые еще оставались, по его собственному признанию, в системе ирландского землевладения и землепользования после закона 1870 г.

По проекту Гладстона фермер должен получить право свободно продавать свое арендное землепользование до истечения срока аренды кому захочет, если только сам лендлорд не согласится на требуемых фермером условиях расторгнуть арендный договор или же если сделка полюбовно не состоится, на условиях, установляемых в каждом отдельном случае судом; если же лендлорд этим своим правом не воспользуется, фермер продает аренду другому лицу, причем лендлорд имеет право требовать, чтобы из вырученных денег уходящий фермер полностью уплатил весь накопившийся за ним долг и чтобы покупатель был один, а не несколько. В некоторых случаях лендлорд, если найдет нужным, может и вовсе отвергнуть представляемого ему покупателя аренды, т. е. нового фермера, с которым ему придется иметь дело. Далее размеры ренты, которую, не впадая в нищету и вместе с тем не нарушая очевидно интересов лендлорда, может в данной местности при данных условиях платить фермер, определяет суд, куда фермер и может за этим обратиться. При этом устанавливается принцип, согласно которому рента не должна была определяться с общей стоимости участка, считая, кроме стоимости земли, еще стоимость всяких хозяйственных приспособлений и улучшений, сделанных либо самим фермером, либо его предшественниками: лендлорд, следовательно, имел право рассчитывать на доход только с принадлежащей ему земли, а не с тех хозяйственных ценностей, которые создал фермерский труд. Впрочем, на практике трудно было фермеру доказывать, что те или иные улучшения сделаны предшествовавшими фермерами, а не самим лендлордом, и это в значительной мере парализовало благодетельность провозглашенного принципа. Установленная судом «справедливая рента» должна иметь силу 15 лет, в продолжение которых лендлорд не имеет права выгнать фермера или возвысить размеры ренты; на фермере же лежит непреложная обязанность аккуратно эту ренту выплачивать, иначе лендлорд может его удалить. По прошествии 15 лет суд снова установляет размеры ренты на новые 15 лет. Чтобы как-нибудь ликвидировать ужасные последствия последних неурожайных лет, когда произвол лендлордов был особенно необуздан, — билль Гладстона давал судам право объявлять недействительными письменные контракты, заключенные под угрозой изгнания фермера с участка, если только фермеры обратятся в суд за назначением им «справедливой ренты»; для расплаты с долгами, накопившимися за фермером в последние 3 года, правительственная комиссия выдает ему ссуду, выплата которой может быть разложена на 15 лет. В качестве высшей инстанции, которая рассматривает жалобы лендлордов и фермеров на решения и расценки обыкновенных судов, был учрежден апелляционный суд, который и решал дела окончательно. Наконец, правительство приняло принцип, широко и совсем по-иному развитый, спустя 22 года, в законе Уиндгема: было решено, с одной стороны, скупать при удобном случае лендлордские поместья и по дешевой цене в рассрочку продавать их участками фермерам, а с другой стороны, выдавать ссуды фермерам, желающим: приобрести в собственность свой участок, на льготных условиях погашения этого долга казне.

Таковы были общие принципы земельного гладстоновского билля 1881 г. Он составляет эпоху в истории Ирландии потому, что нанес страшный удар бесконтрольному до сих пор произволу лендлордов. То, чего долго и тщетно домогался Исаак Бьютт, было в принципе почти целиком дано Ирландии. Произвольные выбрасывания вон фермерских семей были очень и очень затруднены; государство выступило третейским судьей в установлении размера арендной платы и в целой массе других вопросов, где прежде царило исключительно благоусмотрение лендлорда; было признано право фермера продавать свое землепользование. Принципиально ирландский «феодализм» был потрясен в самом основании, и девиттовская «земельная лига» эту сторону вопроса понимала и признавала вполне; но ни Парнель, ни Девитт, ни остальные руководители лиги не сомневались, что и суды обыкновенные, и апелляционный суд будут склонны пользоваться неопределенностью термина «справедливая рента» скорее в пользу лендлорда, нежели в пользу фермера; что фермер часто принужден будет и не доводить дела до апелляционной инстанции, ибо у него по будет средств для покрытия судебных издержек; что вследствие оппозиции (особенно сильной в палате лордов) в гладстоновский билль вошли такие будто бы мелкие, а на практике крайне важные вставки, пояснения и оговорки, что лендлорды смогут очень многое в этом неприятном для них законе свести к нулю. Все эти опасения в значительной мере и оправдались впоследствии, но пока, в 1881 г., при всем сдержанном и даже холодном отношении к этому акту, при всем стремлении не давать народу слишком уже восторгаться мероприятием Гладстона, при всем желании постоянно напоминать населению, что этот акт есть лишь вынужденная полумера, руководители лиги со справедливой гордостью подчеркивали, что гладстоновский закон вырван у англичан борьбой, агитацией, страхом перед аграрной революцией, а не кроткими и убедительными просьбами, в которых провели весь свой век Исаак Бьютт и его друзья, так и не дождавшиеся исполнения своих требований, осуществленных теперь почти целиком в акте 1881 г. Да и в глазах всего ирландского общества как бы оправдывалось замечание, сделанное одним членом парламента, что ирландцу только тогда есть толк подходить к английскому министру со своими требованиями, если у него при этом в руках голова лендлорда. Сам Гладстон спустя 12 лет сказал: «Я должен признать, что без земельной лиги акт 1881 года не попал бы в свод законов».

Парнель и «земельная лига» с удвоенным рвением принялись за агитацию, возбуждая всюду недовольство политикой правительства. Нужно сказать, что на этот раз даже такой тонкий, проницательный и осмотрительный политик, как Гладстон, впал в ошибку, в которую часто впадали не идущие ни в какое сравнение с ним тупые полицейские умы: он полагал, что можно в эпоху сильного общественного возбуждения успокоить страну какой-нибудь половинчатой аграрной реформой, оставляя в то же время в полной силе всякие политические притеснения и отказывая населению в гарантиях личной неприкосновенности. Закон, расширявший полномочия вице-короля, был в полной силе, и «главный секретарь по делам Ирландии», назначенный на эту должность Гладстоном, Форстер, широко пользовался дискреционной властью, предоставленной ему в это тревожное время.

О Форстере мы уже говорили в той главе, где описывали впечатления английских путешественников, приезжавших в Ирландию в эпоху страшного голода 1846–1847 гг. Форстер был тогда юношей и содрогался от негодования, говоря о том состоянии, до которого доведена несчастная страна. Он писал тогда, что ни один истинный христианин в Англии не имеет нравственного права спокойно пользоваться благосостоянием, пока на соседнем острове творятся такие неописуемые ужасы… Но все это он писал 35 лет тому назад. Теперь же в качестве умудренного опытом государственного мужа он старался путем разнообразнейших репрессий подавить в Ирландии аграрную смуту и уже не думал ни о каких сентиментальностях. Судя по его характеру и наклонностям, при других условиях из него выработался бы один из тех сановных палачей, имена которых навсегда ложатся позором на породивший их народ; в Ирландии же, где конституционные гарантии были только временно подавлены, но не уничтожены, такого простора действий Форстеру дано не было; тем не менее он использовал свою власть в полном объеме. Борьба полиции, охранявшей лендлорда, с фермерами, нападавшими на них, кипела во всех частях Ирландии; процессы и тюремные заключения следовали друг за другом. «Земельная лига» крепла все более и более. Зимой 1880–1881 гг. она в среднем получала около тысячи фунтов стерлингов в неделю на свои нужды от членов и посторонних жертвователей. На эти деньги поддерживались семьи изгоняемых фермеров, велись процессы против лендлордов, организовывалась защита обвиняемых в аграрных делах, издавались агитационные листки и брошюры. Форстер и его главный помощник Борк не успевали хватать и сажать в тюрьму. Был затеян процесс и против Парнеля (еще до земельного билля) по обвинению в подстрекательстве к восстанию, но 26 января 1881 г. он был оправдан. В 1881 г. действия Форстера и Борка стали еще решительнее и жестче. Пользуясь расширением своей лиги, они особенно преследовали всякие попытки дискредитировать новый земельный акт Гладстона и устами своей прессы провозглашали, что каждый истинный друг ирландского народа должен смотреть на этот закон как на разрешение аграрного вопроса. Гладстон сам не скрывал от себя, что Парнель страшно вредит всем правительственным начинаниям. Вот что между прочим писал премьер Форстеру 8 сентября 1881 г.: «Уменьшить число последователей Парнеля отвлечением от него всех добронамеренных людей — вот что кажется мне ключом ирландской политики в настоящий момент». 14 сентября состоялось собрание членов лиги в Дублине. Здесь было выработано такое отношение к земельному закону: фермеры, конечно, должны пользоваться льготами, предоставляемыми им новым актом, но под постоянным и бдительным руководством «земельной лиги». А кроме того, лига продолжала считать своим первым долгом не прекращать агитации среди фермеров, постоянно напоминая им о необходимости дальнейшей борьбы. Форстер жаловался Гладстону и просил разрешения (или, быть может, вернее «благословения», ибо право-то он и сам имел) арестовать Парнеля. Но Гладстон колебался. Тогда Форстер решил прибегнуть к провокации. Зная, что Гладстон едет в Лидс произносить там большую политическую речь, Форстер писал премьеру: «Я полагаю, что вы большое добро сделаете, если будете в Лидсе укорять Парнеля за его действия и политику». Форстер много рассчитывал на ответную речь Парнеля, и обстоятельства показали, что он не ошибся, 7 октября Гладстон действительно произнес в Лидсе речь, в которой объявлял, что Парнель сеет смуту, что он сочувствует аграрным преступлениям, что он не дает спокойно существовать Ирландии и что «еще не все средства истощены, какие цивилизация дает для борьбы против подобных агитаторов и их сторонников». Ровно через 2 дня Парнель ответил на эту речь своей речью, произнесенной на многолюдном собрании в Уэксфорде. Суть ответа заключалась в том, что «ирландец, не желающий попасть в руки своего вечного вероломного и жестокого врага — англичанина, — не должен разоружаться никогда, особенно по поводу таких именно рассчитанных на «разоружение» актов, как закон 1881 года». В частности о Гладстоне, намекая на угрожающий тон его речи, Парнель выразился так: «Это хороший знак, что маскарадный странствующий рыцарь, этот претендент на титул поборника прав любой нации, кроме ирландской, принужден был сбросить с себя маску теперь и стать открыто пред нами как человек, который по собственным своим заявлениям, готов внести мечь и огонь в ваши жилища, если только вы не покоритесь униженно ему и лендлордам этой страны». Речь была чисто боевая и дышала ненавистью к Гладстону и англичанам.

Вечером после этого митинга один знакомый член ирландской партии спросил Парцелл: не полагает ли он, что будет теперь арестован? Парнель ответил, что полагает. Тогда собеседник решил запастись заблаговременно инструкциями на время, пока лидер будет сидеть в тюрьме. «Желали бы вы дать нам какие-нибудь инструкции? Кто займет ваше место?» «О, — задумчиво сказал Парнель, — если я буду арестован, то мое место займет Лунный свет». «Лунный свет» — это была обычная подпись под угрожающими письмами, возвещавшими готовящееся предприятие аграрно-террористического характера. Спустя 3 дня Парнель был уже в тюрьме.

Лорд Купер, бывший совершенно ничтожным орудием (несмотря на носимое им звание вице-короля) в руках Форстера и Борка, оправдывал этот поступок правительства тем, что люди менее важные давно уже сидят в тюрьме, так зачем же Парнеля оставлять на свободе. Любопытно, что политические арестанты кильменгемской тюрьмы давно уже и с жаром спорили о том, не слишком ли мягко Парнель отнесся к земельному биллю 1881 г.? И вот в разгаре этих споров к ним привели и засадили самого Парнеля. Логика реакции привела к своему неизбежному результату: объединила все оттенки убеждений, все темпераменты, все возрасты, и ближайшее будущее показало, что безумные восторги лондонского Сити и огромного большинства английского общества по поводу «решимости» Форстера и Борка были несколько преждевременны. Правда, Гладстону устраивались восторженные овации в Лондоне при получении известия об аресте Парнеля, но в Ирландии «капитан Лунный свет» тотчас же усугубил свою кровавую работу. Лига решила пропагандировать среди арендаторов идею отказа в платеже ренты до тех пор, пока не будут отменены недавно изданные законы, увеличивающие полномочия полицейской власти. Аграрные преступления увеличились в изумительной прогрессии. Вот цифры, приводимые О’Брайеном: за 10 месяцев, предшествовавших изданию репрессивного закона, число аграрных преступлений было 2379; за 10 месяцев после издания этого закона число их было 3821. В частности, сильно увеличилось число именно тягчайших видов преступлений. В первые 3 месяца 1881 г. было 7 покушений на убийство (из них 1 успешное), в первые 3 месяца 1882 г. — 33 покушения (из них 6 успешных). Нападения и обстреливание лендлордских домов непрерывной вереницей проходили одно за другим перед раздраженными и недоумевающими Форстером и Борком и колебавшимся Гладстоном. Форстер даже полицию стал подозревать в попустительстве и преступной бездеятельности и разослал циркуляр по полицейским учреждениям с изъявлением полного своего неудовольствия по поводу нераскрытая виновников аграрных преступлений. Жизнь его самого неоднократно висела на волоске, но его запугать было нельзя, как и помощника его Борка. В ответ на приглашение «земельной лиги» не платить арендных денег лендлордам впредь до отмены репрессивных законов Форстер 20 октября 1881 г. закрыл лигу, объявив ее «незаконной и преступной ассоциацией». Итак, лига не существовала, вожди ее сидели в тюрьме, белый террор свирепствовал в Ирландии. Сестра Парнеля и несколько других мужественных женщин, составивших «женскую лигу», деятельно агитировали в стране, по мере сил выполняя функции закрытой «земельной лиги». Конечно, митингов они собирать не могли, но все, что только было мыслимо для поддержания свирепевшей более и более аграрной борьбы, эти женщины делали. Форстер арестовал и засадил в тюрьму несколько активных деятельниц «женской лиги», но на место каждой арестованной, являлись десятки новых. Одновременно Форстер и Борк хватали одного за другим еще оставшихся членов закрытой «земельной лиги», которые хотя не могли назваться первостепенными деятелями (первостепенные уже все сидели в тюрьме еще до закрытия лиги), но чем-либо все-таки обратили на себя внимание администрации. 872 члена лиги были арестованы и засажены в тюрьму за эту страшную зиму 1881/82 г., а 211 человек подверглись той же участи по одному только подозрению в ночных нападениях на дома и личность лендлордов, их слуг и полиции. Одни за другим эти люди исчезали за тюремными стенами, но оставшиеся ни на сутки не отрывались от дела. Они продолжали агитировать, выдавать спасенные от конфискации суммы лиги на поддержку фермеров, а также семей заключенных и с октября 1881 г. по май 1882 г. выдали в общем 70 тысяч фунтов стерлингов. В октябре 1881 г., когда лига была закрыта, в Ирландии было совершено 511 аграрных преступлений; в марте 1882 г. после всех неистовств Форстера их было совершено 531. Форстер настаивал на усугублении репрессий, но Гладстон всегда был и в «гуманных», и в «антигуманных» своих поступках прежде всего государственным человеком, и, из опыта убедившись, что аграрная революция при уже существующих репрессиях не уменьшается, а увеличивается, он решил повернуть на другой путь.

Этим другим путем мог быть только путь уступок. Но каких? Экономические уступки были сделаны земельным законом 1881 г., и однако это не воспрепятствовало полной неудаче дела умиротворения. Тогда-то он решил войти в сношения с ирландским лидером и призвать его на помощь. Парнель со своей стороны облегчил дело. Еще 10 апреля 1882 г. правительство отпустило Парнеля на честное слово из тюрьмы в Париж, где ему нужно было навестить сестру, у которой умирал сын. В те несколько дней, пока он находился на свободе, он виделся и говорил с некоторыми членами своей партии и высказался в том смысле, что задача дня — облегчить немедленно и серьезно положение тех наиболее мелких и нуждающихся фермеров, которые даже и при льготных условиях никак не могут уплатить следуемых денег. Их 100 тысяч человек в стране, и Парнель полагал, что помочь им значит восстановить в Ирландии относительное спокойствие. Капитан О’Ши, ирландец, имевший знакомства в среде либерального кабинета, сообщил Гладстону об этих намерениях Парнеля. Тотчас же Гладстон ответил О’Ши письмом, в котором выражал свою признательность за сообщаемые сведения и в заключение заявлял, что ни личные чувства и предрассудки, ни «ложный стыд», ни иные препятствия подобного же свойства не помешают ему, Гладстону, вступить на тот путь, который мог бы повести к умиротворению Ирландии. Тотчас же вместе с тем Гладстон сообщил о начавшихся переговорах Форстеру. Но Форстер ни за что не хотел принимать участия ни в чем, что носило бы характер вынужденных уступок ирландцам со стороны правительства. Не для того он свирепствовал больше года (считая со времени издания исключительных полномочий), не для того рисковал (надо отдать ему справедливость, самым вызывающе смелым образом) своей головой, чтобы признать себя побежденным, систему свою сломленной, притязания своих врагов правильными. Он не прочь был удовлетворить требованию дальнейших аграрных облегчений, но и слышать не хотел о выпуске арестованных на свободу, прекращении репрессий и восстановлении законных гарантий личной свободы в Ирландии. Напротив, как раз в это же время приблизительно он представил Гладстону план дальнейшего усугубления произвола; он, например, просил об отмене суда присяжных для тягчайших видов политических преступлений и т. д. И вдруг приходилось от этого отказаться.

Гладстон 1 мая 1882 г. написал наместнику лорду Куперу, что так как Парнель требует расширения льгот, дарованных актом 1881 г., и нераспространения их на те категории арендаторов, которые по разным обстоятельствам не подходили под термины акта 1881 г., так как при этом Парнель и его друзья готовы отказаться от агитации против платежа арендной платы, то он, Гладстон, но видит причины, почему бы на эту сделку не пойти. 2 мая Гладстон телеграфировал вице-королю уже приказание выпустить из тюрьмы Парнеля, О’Келли и Диллона.

Ирландия была в восторге, хотя некоторые среди членов «земельной лиги» (и никто среди фениев) не одобряли каких бы то ни было соглашений с министерством. Но большинство вполне сочувствовало тому, что совершилось. Вице-король Купер и Форстер подали немедленно в отставку.

Когда спустя 2 дня, 4 мая, Форстер в палате общин говорил раздраженную речь, в которой оправдывал свою политику, вдруг его прервали радостные возгласы и оглушительные рукоплескания с ирландских скамеек: в палату вошел Парнель, которого Форстер полгода держал в тюрьме без суда и следствия. В этом заседании и Гладстон, и Парнель в своих речах объяснили палате условия своего «кильменгемского договора»: другая политика правительства относительно Ирландии, с новыми льготами арендаторам и с уничтожением репрессий, — и Парнель «надеется», что в стране воцарится спокойствие. В этот день Форстер окончательно увидел себя покинутым: премьер говорил заодно не с ним, а с Парнелем. Судьба готовила Форстеру скорое удовлетворение.