3

3

1860–1861 гг. были годами подготовительной пропаганды и вербовки. Стивенс, Льюби и их товарищи путешествовали под разными предлогами пешком из села в село, из города в город, всюду зондируя почву и ища приверженцев. Дело их шло быстро и успешно. Давно знакомое Ирландии революционное настроение после десятилетней реакции пробуждалось все заметнее. Пропагандисты ставили вопрос так: чтобы пытаться вывести Ирландию из ее хронически бедственного положения, существуют два метода действий — конституционный и революционный. Первым способом старался пользоваться О’Коннель, но ему почти ничего не удалось сделать для реального освобождения страны от гнета. Петиции, обращаемые к парламенту, фатально должны оставаться безуспешными, так как большинство этого парламента всегда выбирается чуждым и враждебным Ирландии народом. Мало того, конституционный образ действий, говорили фении, приводит только к разврату, к продажности, помогает таким мошенникам, как разные Сэдлайеры и Киги, хорошенько поторговавшись, продаться англичанам за сходную цену. Что же касается другого способа действий, то, правда, история показала неоднократно, в том числе и на примерах Вольфа Тона в 1798 г., Роберта Эммета в 1803 г., «Молодой Ирландии» в 1848 г., что и революционные попытки освободить Ирландию от англичан оказывались безрезультатными. Но по самому существу дела с правилами логики более согласуется мысль об освобождении от англичан открытой силой, нежели мечта о том, что англичане мирным путем будут приведены к убеждению о необходимости для Ирландии самостоятельности. А так как без самостоятельности немыслимо радикальное уврачевание ни одного из главных зол, угнетающих Ирландию, то, следовательно, революционный способ, по мнению фениев, и являлся единственным, допускаемым как нравственностью, так и здравым смыслом. Пропагандируя подобные мысли, фении, по словам О’Лири, «проповедовали уже обращенным», до того идея новой борьбы против англичан уже стала носиться в воздухе.

Первым событием, нарушившим многолетнюю тишину и оцепенелость ирландской национальной жизни, была та грандиозная демонстрация 10 ноября 1861 г., на которой фении впервые испробовали свои силы. Произошла она по следующему поводу. Среди многочисленных жертв судебной расправы с инсургентами 1848 г. был также Мак-Мэнэс, сосланный в каторжные работы, но впоследствии бежавший из ссылки и поселившийся в Америке, в Сан-Франциско. Никогда он не играл руководящей роли, но его знали как человека стойкого, непоколебимо преданного Ирландии и убежденного ненавистника английского владычества. Когда в августе 1861 г. он скончался, то ирландская колония, жившая в Сан-Франциско, задумала перевезти его тело в страну, которую он так любил и по которой так тосковал на чужбине; а когда эта мысль стала известна в Ирландии, то сейчас же фении решили устроить по прибытии тела демонстративные похороны. Стивенс, правда, несколько колебался сначала; в конце концов он решил, что если фении намерены устраивать демонстрацию, то они должны взять в свои руки безраздельное руководство. В этом смысле представились некоторые трудности. Ветераны «Молодой Ирландии» вступили с фениями в некоторый конфликт. Давно ли «молодые ирландцы» горько жаловались на то, что О’Коннель не понимает потребностей времени и мешает новому поколению жить и мыслить по-своему? Теперь им самим приходилось выслушивать упреки от фениев. Опять «отцы» и «дети» стояли друг против друга, опять взаимное раздражение и непонимание стеной вырастало между ними. «Молодые ирландцы» всецело были в прошлом, и для них похороны Мак-Мэнэса были грустной данью минувшему и невозвратному времени. Для фениев же Мак-Мэнэс, неукротимый ненавистник англичан, убежденный революционер до конца, являлся представителем той вековечной вражды к английскому владычеству, которая никогда не исчезала в Ирландии и в самые глухие, мрачные времена укрепляла дух целых поколений. По их мысли, вокруг гроба изгнанника надлежало устроить не только чествование его чистой памяти, но и произвести угрожающий смотр новым революционным силам. После продолжительного пути с долгими остановками в американских городах тело прибыло наконец в Дублин. Здесь ветераны «Молодой Ирландии» сделали ряд попыток отнять у фениев руководящую роль и взять в свои руки распоряжения похоронами, процессией и прежде всего заботу о надгробных речах. Борьба была очень оживленная и раздраженная; особенно обострилась она за ту неделю, которая протекала между прибытием гроба в Ирландию и погребением, но кончилась полной победой Стивенса и его приверженцев.

Наступило наконец 10 ноября. Фений Льюби, вспоминая об этом дне, говорил потом своему другу, что он встал в это утро в сильной тревоге. Дело шло о том, чтобы убедиться не только в силе или слабости фенианстве; этот день должен был выяснить, насколько правы или неправы те оптимисты, которые утверждали, что общественная апатия кончилась и что Ирландия снова близка к активной борьбе за свое будущее. Действительность превзошла все ожидания, столица Ирландии увидела нечто такое, от чего она давно уже отвыкла. Несметные массы народа в траурных одеяниях, состоявшие не только из жителей Дублина, но и из приезжих, переполнили улицы, по которым двигался кортеж. Фении руководили процессией; выбранные ими товарищи, пешие и верховые, поддерживали стройный порядок процессии. Новые и новые колоссальные людские потоки приливали к процессии отовсюду. По воспоминаниям очевидца, зрелище было до того необычайно, так магнетически действовала эта неисчислимая толпа, одушевленная одним желанием, одной мечтой, что дух захватывало и хотелось плакать. Когда кортеж подошел к тому месту, где некогда был казнен Роберт Эммет, все обнажили головы. Ядро процессии состояло приблизительно из 50 тысяч человек, общее же количество людей, отовсюду сбегавшихся к кортежу, по исчислению газет увеличивало эту цифру до 200 тысяч человек. Когда добрались до кладбища, уже стемнело, и при свете факелов, озарявших несметные толпы, начались надгробные речи, говорилось о заслугах и мученической судьбе покойного, о постоянстве и твердости его революционных убеждений, о том, что, уже умирая, он все спрашивал о делах на родине: «Есть ли какая-нибудь надежда?» Присутствующим указывалось, что это грандиозное демонстративное стечение народа к могиле революционера дает твердую уверенность, что дело, которому Мак-Мэнэс отдал свою жизнь, будет решительно и твердо продолжено. Оратор-фений прямо сказал, что отношение народа к этим похоронам должно было дать ответ на вопрос: «Правда ли, что ирландский народ изменил своей истории, своему предназначению — не только желать свободы, но работать для нее, бороться за нее, страдать из-за нее», и похороны Мак-Мэнэса, по мнению оратора, ясно показали, что такой измены не было и нет.

«Мы рассуждали так: если ирландский народ не почтит этого человека, мы тогда будем смотреть на ирландцев как на погибшую расу. Если же, с другой стороны, они обнаружат чувство и мощь, которые — хотелось бы нам верить — в них живы, тогда мы с радостью обратимся к нашим братьям, уверенные в будущем нашей страны, навсегда и на всех путях связанные с делом, за которое умер Мак-Мэнэс. И вот собственными глазами мы убедились, что нынешние ирландцы так же верны родине, как и их предшественники». Речь кончалась одушевленным уверением, что нужно только полагаться на себя и бороться, и тогда день, из-за которого было пролито в прошлом столько крови, окажется недалек.

Полиция весь этот день совершенно отсутствовала, и все обошлось без столкновений. Первая фенианская демонстрация была вместе с тем первым явственным признаком пробуждения Ирландии после тринадцатилетнего оцепенения. Это сразу придало возникающему фенианству характер серьезного явления, имеющего как бы общенациональное значение.