4

4

Восемнадцатый век был для Венгрии веком борьбы центральной власти с дворянством и его сепаративными стремлениями, и опыты крестьянской реформы, произведенные Марией-Терезией и в особенности Иосифом II, определяются в значительной степени желанием венского правительства возвысить престиж и увеличить политическое могущество государства в ущерб значению магнатов и дворян. Это направление правительственной мысли было общо в большей или меньшей степени всей тогдашней Европе, по крайней мере тем странам, где борьба государства с дворянством не была еще так бесповоротно и положительно закончена, как то имело место, например, во Франции. В Венгрии борьба эта, особенно обострившаяся в царствование Иосифа II, должна была выйти очень напряженной и трудной для центральной власти: редко где дворяне были так сильны и, по закону, и по обычаю, редко где они были так резко и решительно отделены всякими правами и привилегиями от остальных категорий населения.

Уже это одно сделало бы борьбу тяжелой для носителя монархической власти, даже если бы он был кровным венгерцем, управлявшим страной из коренного венгерского города; но ведь дело обстояло совсем не так: Венгрия управлялась чужеземными государями, проживавшими, несмотря на многочисленные приглашения, адресы и обещания, в Вене и оттуда присылавшими свои распоряжения; за каждым их шагом Landst?nde следили ревниво и подозрительно, в каждом мероприятии стараясь видеть стремление к нарушению исконных вольностей нации (а мы уже видели, что понималось под словом «нация» со времен Стефана Вербецци). Автономия Венгрии была далеко не призрачна; клятва, которую еще и в XVIII в. приносили императоры, вступая на венгерский престол, исполнялась неукоснительно. В своих стремлениях сломать силу поместного сословия и амальгамировать Венгрию с Австрией венское правительство 80-х годов прошлого века натолкнулось на препятствия, оказавшиеся по времени неодолимыми. Но это произошло уже тогда, когда борьба обострилась; в течение же царствования Марии-Терезии она шла скрыто и не прорывалась так сильно и шумно, как впоследствии при сыне императрицы.

Реформы в Австрии не принадлежат ни к одному из двух чистых типов реформаторского движения XVIII в., которые теперь различаются в этом движении [67]: ни к тому, который характеризуется главным образом желанием расширить и усилить центральную власть, ни к тому, который отмечен стремлением применить на практике новые экономические теории. Реформа в Австрии совершалась при взаимодействии этих двух течений. Видеть прочную единую центральную власть, утвердившуюся на обломках всякого рода областных автономий, было действительно мечтой, целью и смыслом жизни такого человека, как Иосиф II; но тут с личными влечениями императора совпадали некоторые черты учения физиократов, и тем с большим жаром ухватился император за новую доктрину, в которой находил теоретическое обоснование и оправдание своих заветных дум. Восемнадцатый век вообще был веком быстрого и непосредственного приложения к делу вырабатывавшихся человеческой мыслью идей и идеалов. Насколько прочно прививались эти идеи, много ли из них и что именно действительно сейчас же вошло в жизнь и не было взято назад, сколько вынужденных и добровольных, венценосных и простых ренегатств видел этот век — другой вопрос. Но никогда, кажется, так лихорадочно быстро не переходили иные идеи в действительность, как тогда; никогда «идеология», столь гонимая и презираемая впоследствии большими и маленькими наполеонами разных стран и народов, не имела такого решительного и зачастую непосредственного влияния на направления правительственной мысли в Европе, как в это время.

Что касается интересующего нас вопроса, то нужно заметить, что хотя реформаторские попытки как Марии-Терезии, так и ее сына имели место уже во второй половине XVIII столетия, но для императрицы новые экономические теории еще не были одним из стимулов к деятельности на поприще крестьянской реформы, в то время как Иосиф уже находился под несомненным влиянием учения школы Кене. Иначе говоря, по характеристическим своим признакам реформа Марии-Терезии принадлежит еще к первой половине XVIII в., когда государство, почуявшее свою силу, пожелало изменить отношения между крестьянами и поместными владельцами, причем эти благие желания постоянно перепутывались со стремлениями обеспечить интересы фиска и уменьшить затруднения государственной казны; реформа Марии-Терезии имела также одним из источников гуманное сердце императрицы, но о влиянии нового движения экономической науки тут, кажется, говорить еще нельзя; реформа же Иосифа II принадлежит уже ко второй половине XVII в. не только хронологически, но и по самым существенным признакам. Деятельность Иосифа затрагивает такую массу самых разнообразных вопросов, что исследование ее результатов выходит далеко за пределы настоящей работы.

* * *

Царствование Марии-Терезии могло бы быть разделено в венгерской истории на два периода. В течение первого императрица 3 раза созывает Landst?nde, совещается с ними по всем важнейшим вопросам управления, и конституционная жизнь страны продолжается совершенно нормально. Кончается этот период 1764 г., после которого положение дел изменяется: Мария-Терезия вступает на путь административных реформ; Landst?nde, несмотря на настойчиво и часто выражаемое дворянством желание, не собираются, и венское правительство правит Венгрией как австрийской провинцией, ничем от других не отличающейся; автономия страны не играет никакой роли, и коренные начала государственного права не осуществляются. Этот второй период длится до самой смерти императрицы. В эпоху 1764–1780 гг. вся конституционная машина Венгрии оставалась в бездействии, хотя правительство и не посягало на ее целость и неприкосновенность; это время можно было бы, кажется, сравнить, разумеется mutatis mutandis, с эпохой Тюдоров в Англии, когда государственные начала оставались так же неприкосновенны и так же бесчисленны. Впрочем, недовольных в описываемое время в Венгрии было гораздо больше, нежели в Англии XVI столетия. Реформы Марии-Терезии отличались социально-экономическим характером и затрагивали имущественные интересы многочисленного и влиятельного сословия, так что без сильных, хотя бы и скрытых, протестов обойтись не могли; к несчастью для крестьян, сила этих протестов оказалась впоследствии на деле далеко не призрачной. Однако дальше известной границы смелость действий Марии-Терезии не простиралась, и, как уже сказано, de jure конституция страны осталась без всяких перемен; когда же позднее Иосиф II попытался приступить к ломке частей старого автономного устройства страны, он на горьком опыте убедился, что правящий класс там еще слишком силен и что его политика по отношению к Венгрии есть колоссальное недоразумение. Но этому разочарованию предшествовали и первые годы царствования императора и еще раньше правление его матери, когда была приведена в исполнение крестьянская реформа в Венгрии.

Первые 24 года царствования Марии-Терезии прошли в истории крестьянского вопроса в Венгрии бесследно. Императрица не решалась на внесение проектов об улучшении быта крестьян потому, что считала себя слишком обязанной дворянству за услуги, оказанные им в первое критическое время ее правления [68]. На заседаниях первых двух рейхстагов, созванных ею, о крестьянах речи еще не было. Только в рейхстаге 1764 г. правительство предложило несколько мер для улучшения быта крестьян и для ограждения их от помещичьего произвола. Императрица, внося эти предложения, выразилась, что домогается принятия их для успокоения своей совести (damit sie ihr Gewissen beruhigen k?nne). Выслушав проект, St?nde разошлись, сохраняя гробовое молчание, а ответ их, переданный императрице 14 сентября того же года, так на нее подействовал, что она хотела распустить рейхстаг и уехать немедленно в Вену; только советы приближенных отклонили ее от этого намерения.

Такая серьёзная политическая неудача обидела Марию-Терезию очень чувствительно. «Этот рейхстаг, — писала она одному знакомому, — научил меня узнавать людей». То было последнее законодательное собрание, созванное Марией-Терезией: с 1764 г. начинается, как сказано, период реформ, совершаемых без участия конституционных властей. Императрица, не спрашивая согласия St?nde, проводит меры огромной важности для Венгрии, в том числе и знаменитый урбарий, т. е. кодекс постановлений, долженствовавших облегчить участь крестьянства и определить ясно и точно границы власти помещика и обязанностей сельского населения [69]. Урбарий вводился постепенно, начиная с 1756 г. Вот его главнейшие пункты [70].

Крестьянину возвращается право покидать землю помещика и переходить на другую; перед уходом он должен, однако, предупредить помещика о своем намерении покинуть его землю и выполнить все свои повинности как по отношению к помещику, так и общегосударственные; счеты между господином и уходящим крестьянином производятся в присутствии особого чиновника; после того крестьянину выдается свидетельство, без которого он не может быть принят новым землевладельцем. Дети крестьянина вовсе не обязаны становиться также земледельцами, но вольны выбирать себе занятие по душе сообразно со своими способностями и наклонностями; крестьянин имеет право вступать в брак без позволения господина. За свои заслуги крестьянин может даже достигнуть высших ступеней светской и духовной иерархии, так как не существует более неодолимых препятствий для приобретения им дворянского достоинства.

Первостепенной важности в деле изменения отношений между владельческим и сельским сословиями была также реформа низшей судебной инстанции [71]. Правда, патримониальная юстиция уничтожена еще не была, но сфера ее компетенции значительно сузилась. Помещик остался судьей крестьян в гражданских делах; но если только возникал имущественный спор между крестьянином и помещиком, последний судил уже не единолично (это удобство оставалось за ним веками), а совместно с особым комитатским чиновником. В случае неудовольствия крестьянин получал право апеллировать к комитатскому суду (sedes judiciaria seu sedria). Что касается до уголовных дел, то Мария-Терезия ограничила судебно-карательную власть помещика лишь правом постановлять приговоры по делам о проступках чисто полицейского характера и о нарушении крестьянами правил вводимого урбария. Вообще же в тех делах, которые могли для подсудимого окончиться наказанием, не превышающим 3 дня ареста или 24 удара розгами, помещик обязан приглашать для совместного суждения комитатского судью и присяжного [72]. Этим законом изменялся характер патримониального судопроизводства, как оно было признано венгерским законодательством со времен Людовика Великого [73]. После комитатского суда недовольный может апеллировать к королевскому совету (Statthalterey Rat) и затем к самому государю; для доклада по таким урбариальным процессам при королевском совете с тех пор состояло особое должностное лицо — референт. Недвижимое имущество крестьянина состоит из 1 югера земли для дома, овина и сада, и кроме того дается от 16 до 28 и даже до 36 югеров пахотной земли, смотря по качеству почвы [74] (югер мог равняться в разных местностях 1100–1300 кв. саженей [75]). Для крестьянской усадьбы земля дается в количестве, зависящем от того, к какому классу из пяти, установленных урбарием, относится данное место; критерием для классификации служило относительное плодородие почвы. Вся усадьба может быть разделена на 2, 4, 8 отдельных дворов [76]; дальнейших делений закон не признает. Согнать крестьянина с земли помещик имеет право только в том случае, если он может положительно доказать, что крестьянин не исполняет своих обязанностей по отношению к нему и к государству; но и тогда освободившийся кусок земли землевладелец обязан отдать другому крестьянину, но никак не присваивать. Как воспользовались этим законом на практике венгерские помещики — дело другое. В местностях, где есть виноградники (а таких в Венгрии очень много), крестьянам предоставлено право свободного добывания и продажи вина от праздника св. Михаила до дня св. Георгия [77]. Топливо и строевой лес помещик должен давать крестьянам даром при условии, конечно, что сам владеет лесными порослями; плодовых деревьев крестьянин рубить не имеет права [78]. Для количества дров, отпускаемых крестьянину, определенной нормы не установлено; это признается [79] и самыми позднейшими дополнениями к урбарию, где мы находим также любопытные данные о количестве леса, получаемого кое-где крестьянами. Так, в комитате Sopron, в поместьях князя Эстергази, каждый крестьянин получал в год 6 саженей дров, причем он обязан был сам срубить их и отвезти в деревню. Для этого назначались определенный срок и лесной участок; рубка могла происходить лишь в зимнее время. После рубки крестьянин не имел права [80] уже войти в господский лес без разрешения.

В имении Чактония в Сала деком комитате каждому крестьянину (в 1769 г.) выдавалось по 4 сажени дров (на каждую полную усадьбу; 1/2, 1/4, 1/3 усадьбы, sessionis, получали 2, 1 и 1/2 сажени дров). На пастбище крестьянин мог выгонять свой скот вместе с помещичьим; если раньше между деревенским обществом и помещиком раздела выгонной земли не было, то они пользовались ею сообща [81]. Весьма точно и подробно урбарий определял также размеры барщины (robbottae). Крестьянин обязан был выходить на барщину 52 раза в год, по 1 разу в неделю, с одной (а в некоторых случаях двумя) упряжкой волов, и работать от восхода до заката солнца [82]. Но так как зимой требовать исполнения этого правила нелепо, так как полевых работ нет, то закон предоставляет помещику право настаивать на удвоении барщинных дней (т. е. не одного, а двух дней в неделю) летом в случае особенно спешных работ по уборке хлеба и пр. Но общее число барщинных дней никоим образом не должно превышать 52 в год. За небрежное отношение к исполнению барщины помещик имел право подвергнуть виновного телесному наказанию [83]. Заставить крестьянина внести вместо отбывания барщины известную сумму денег помещик не мог, но по личному соглашению крестьянин имел право уплатить землевладельцу вместо каждого дня барщины 20 крейцеров (эта сумма была установлена как maximum) [84]. Три дня в году крестьянин должен по приказу помещика охотиться, причем добыча принадлежит помещику; в других случаях охота в господских лесах воспрещена крестьянам, так же как и рыбная ловля [85].

В вознаграждение за пользование хозяйским лесом крестьянин должен вырубить и доставить на господский двор 1 сажень дров. Он обязан также доставить туда по разу в год 2 кур, 2 каплунов, 20 яиц и девятую часть всего количества принадлежащих ему овец, коз и пчелиных ульев. Если же у него менее 9 коз, овец и ульев, то он возмещает эту подать денежно: за козу платит в таком случае 3 крейцера, за овцу —4 и за улей —6 [86]; вообще же со всех продуктов сада и огорода помещик получает девятую часть. Из пеньки и льна крестьянин должен отдать девятую часть землевладельцу либо приготовить (из господского материала) 6 фунтов пряжи [87]. За право гнать спирт крестьянин уплачивает помещику 2 гульдена в год.

Кроме перечисленных обязательств, составляющих, по мысли урбария, арендную плату за пользование господской землей, крестьянин ничем с помещичьим двором не связан и имеет право распоряжаться собой и своим достоянием по усмотрению. Он может покупать, продавать и обменивать все, что угодно, и никаких преимуществ в этом отношении никто (в том числе и дворянин) перед ним не имеет. Таковы главнейшие пункты урбария; масса других постановлений его касается порой самых мелких подробностей сельского быта, и когда читаешь урбарий, то чувствуешь, что законодатель боялся пропустить хотя бы самую незначительную черту в повседневных отношениях крестьян и помещиков, если только она поддавалась хоть какому-нибудь урегулированию. Урбарий составлен так, как составляются контракты с людьми, заведомо способными на всяческое ложное истолкование и обход договорных пунктов. Но при подобных обстоятельствах помимо точной редакции закона для успеха дела необходимы честные исполнители, проникнутые духом того законодательного акта, осуществить который они призваны. А в этом отношении начинания Марии-Терезии были обставлены очень дурно. Комиссары венского правительства, которым было поручено вводить урбариальные постановления, оказались в большинстве случаев людьми продажными и при введении урбария руководились той, совершенно верной, мыслью, что получить денежную прибыль возможно лишь с помещиков, но никак не с крестьян, и что сообразно с этим надлежит и действовать. На порученное им дело они смотрели не как на колебание устоев царившего веками безобразного порядка вещей, а как на обыкновенное административное мероприятие, ничем от других не разнящееся; поэтому даже те из них, кто не запятнал себя продажностью, не могли отдаться выполнению своей миссии с тем беззаветным убеждением в благости ее, которое отличало в аналогичных случаях их товарищей по делу в других странах. Они были в Венгрии людьми большей частью чужими и во многом напоминали Kriegskommiss?re предыдущих царствований, и ничего удивительного нет в том, что многие из них сочли удобным средством для наживы свои обширные полномочия в стране, где им нужно было лишь отслужить известное время, чтобы затем вернуться к себе, в Вену. Венгерское дворянство нашло в них самых предупредительных исполнителей своих желаний и после некоторых попыток помешать введению реформы повело совсем другую ligne de conduite, стало обнаруживать необыкновенную уступчивость и кротость, так как ясно увидело, что реформа на деле при выполнении ее комиссарами вовсе не так страшна и разорительна, как это могло на первый взгляд показаться. При распределении земли между крестьянами комиссары поступали нередко самым вопиющим образом, благо им дана была возможность ? discretion классифицировать землю по плодородию почвы. Вот образчик деятельности комиссаров на этом прибыльном для них поприще. В Теисском округе в Чанградском, Бекешском и Чанадском комитатах крестьянин получал 34–36 югеров земли, да еще 22 югера луга, итого 56–58 югеров, считая югер равным 1200 кв. саженей [88]. В других же местах, где почва была гораздо менее плодотворна и условия земледельческого труда гораздо хуже, в гористых округах, комиссары награждали крестьян 25–38 югерами, и это там, где нередко ливень уничтожал в одночасье труды целого года (как это бывает на склонах гор); повинности же по отношению к земледельцу были одинаковы для крестьян как богатого Теисского округа, так и горных комитетов. Вообще на местные условия внимание обращалось лишь тогда, когда того требовали интересы помещика. Конечно, несмотря ни на что, венгерский крестьянин стал с тех пор наследственным арендатором земли, однако с прошлым не все еще было порвано. Телесные наказания, обязанность крестьянина доставлять на барский двор всякой живности в случае бракосочетания хозяина и некоторые другие характерные черты урбария препятствуют цельности впечатления, которое выносишь из его изучения, и противоречат мысли, что урбарий явился вследствие сознания полной несостоятельности прежнего положения вещей и желания реформировать отношения сельского и владельческого сословий на совершенно новых основаниях. Далее, урбарий произвел нежелательное изменение в судьбе руссин, поселившихся на землях, принадлежавших королю; богатые магнаты, в наследственное владение которых перешли по большей части такие земли, позволяли местами своим крепостным пользоваться лесом и пастбищами [89]. Так, например, дело обстояло на землях магнатов Ракочи, Бетлена, Другета, Телеки и др. В некоторых поместьях крестьяне платили только подати за пастбище (например, около 1200 крестьянских руссинских семейств в м. Мункач и ст. Миклос); со времени же введения урбария все руссины, в том числе и те, которые почти никаких повинностей не несли, были обязаны теперь общеурбариальными податями и барщиной. Для венгерского крестьянства вообще урбарий являлся благодетельнейшим актом, невзирая ни на что, в значительной степени облегчившим им жизнь, но для нескольких тысяч руссинских крестьян он был указом, возложившим на них много таких обязанностей, которых они раньше не знали. Оставались также кое-какие следы и скультециальных общин, но с введением урбария они окончательно исчезли.

Помимо нравственной несостоятельности комиссаров и враждебного, неискреннего отношения к реформе помещиков, была еще одна причина, препятствовавшая полному осуществлению начал, изложенных в урбарии. Бедные, забитые крестьяне, привыкшие с тупым равнодушием относиться к своей судьбе, в течение долгого ряда поколений не видевшие ничего, кроме всяких притеснений и обид, никак не хотели понять истинной цели и смысла вводимых положений и с характерным в таких случаях упорством старались видеть тут желание как-нибудь еще ухудшить их и без того невозможное положение. Чтобы помочь этой беде, Мария-Терезия в 1770 г. издала повеление о том, чтобы во всех деревнях были учреждены начальные училища. Эти школы решено было содержать на обязательные взносы помещиков и духовных лиц, владевших землями, так как те и другие прежде всего воспользуются выгодами, проистекающими от просвещения народа.

Итак, реформа была введена далеко не так, как желал бы законодатель, но все же она осуществилась. Крепостное право уничтожено еще не было, но формы его значительно смягчились. Улучшилось и упрочилось имущественное положение крестьянина; право покидать одно поместье и переходить в другое давало ему возможность переменять слишком тяжелые условия жизни на более легкие. Помещик со своей стороны почувствовал тесную связь собственного благосостояния с благосостоянием и количеством своих крестьян; понял он также, что закон теперь не представляет уже такой надежной почвы для всевозможных правонарушений. Словом, в конце концов урбарий имел благодетельное значение для венгерского крестьянства. Если при всех своих достоинствах он все-таки должен рассматриваться как мера паллиативная, то нужно согласиться, что такие паллиативы всегда могут считаться прямыми, непосредственными предшественниками радикальных преобразований. Мария-Терезия по своей природе не была сторонницей решительных действий там, где можно было, на ее взгляд, обойтись без них. Что она раз признала полезным и важным, она приводила в исполнение тотчас же, как только представлялась к тому возможность, но в области мысли ей недоставало той смелости, которая отличала ее сына. Так было и в вопросе о веротерпимости, когда она высказала мысль, что не может потерпеть, чтобы каждый ее подданный выбирал себе религию «по своей фантазии» (nach seiner Phantasie); так было в крестьянском вопросе.

Императрица в принципе признавала факт существования крепостного права законным и нормальным. Она полагала, что нельзя уничтожить крепостной зависимости, «так как нет на свете государства, где бы не было различий между господином и подданным-крестьянином; освободив крестьян, можно только лишить их узды, а помещиков сделать недовольными» [90]. Она не в силах была отрицательно отнестись к факту, общему всей современной Европе, ради идеала, выработанного философами просветительной эпохи и передовой фалангой деятелей науки — физиократами. Она обладала умом практичным, легко схватывающим конкретные явления и уловляющим их причины, но в ней не было способности, которой одарен был Иосиф II, способности воспринимать чужие мысли, перерабатывать их, выбирать из них то, что покажется хорошим, доходить до последних логических выводов известной мысли и уже с силой и твердостью убежденного человека идти напролом к осуществлению своей цели.

Есть честные гуманные люди, которые побуждаются запросами совести и стремятся воздействовать известным образом на среду, в которой им привелось жить; но при всех своих реформаторских стремлениях они все время вращаются в цикле идей, которые не имеют ровно ничего опасного для существующего строя или несовместимого с его главными основами. Эти идеи уже широко распространены и только как бы ждали хорошо настроенного, благородного и к тому же, конечно, власть имеющего человека, чтобы облечься в плоть и кровь. К таким идеям принадлежала в половине прошлого века мысль о необходимости облегчить участь земледельческого класса; к таким людям относится Мария-Терезия.

1896 г.