4

4

Роберт Эммет весьма хорошо понимал, что в неожиданности и стремительности первого натиска для него заключается главное условие победы при том страшном неравенстве сил, какое существовало между ним и лордом-наместником. Он был очень хорошим организатором и конспирацию поставил на такую высоту, что английские шпионы, давно уже что-то начавшие подозревать, довольно долго никак не могли к своему прискорбию достигнуть тут требуемого пользой службы проникновения вглубь. Но перед самым делом произошло нечто такое, что лучший собиратель материалов и историк эмметовского заговора (Мадден) совершенно справедливо считает прямо невероятной неосторожностью со стороны заговорщиков: на 23 июля было назначено нападение на наместника, а они сочли благовременным 14 июля, в годовщину взятия Бастилии, устроить в Дублине противоправительственную демонстрацию. После долгого, почти ничем не прерванного пятилетнего онемения, после молчания, воцарившегося с 1799 г., впервые в довольно серьезных размерах возникли уличные манифестации, длившиеся почти весь день. Власти встрепенулись; существование организации стало для них несомненно. Эммет мог ясно видеть, что вследствие недисциплинированности и опрометчивости соучастников чуткость и подозрительность правительства сразу обострились и что шансы его дела от этой совершенно несвоевременной демонстрации сильно уменьшились. Судьба продолжала преследовать предприятие. Через два дня после демонстрации, 16 июля, в Патрик-стрите (в Дублине) произошел по несчастной случайности взрыв в том помещении, где была заготовлена заговорщиками часть боевых припасов (пороха и ружей). Мигом явился на место происшествия майор Сирр (тот самый, который в 1798 г. смертельно ранил лорда Фицджеральда во время вооруженного сопротивления). Сирр и приведенные им полицейские арестовали раненного взрывом человека, нашли кое-какое оружие, но до главного склада, помещавшегося в очень потайном и глухом месте того же здания, полиции не удалось добраться. Тем не менее этот взрыв был властями очень принят к сведению. Роберт Эммет был теперь окончательно поставлен в необходимость выбрать одно из двух крайне опасных решений: либо произвести нападение в августе, как он предполагал раньше, надеясь на то, что в этом месяце произойдет высадка Наполеона в Англии и английские войска должны будут уйти из Ирландии для защиты метрополии; либо начать дело немедленно, теперь же, в июле. Но первая комбинация являлась ныне, после демонстрации 14 июля и взрыва 16 июля, почти невозможной; всякая отсрочка казалась Эммету опасной до последней крайности, ибо тайна переставала быть тайной, и нужно было готовиться ко всяким случайностям вроде массовых ночных арестов, массового разгрома всех состоящих у полиции на примете людей. Мысли главы заговора остановились на втором решении. Это второе решение уменьшало опасность, представляемую откладыванием дела до августа, но зато делало успех нападения еще менее правдоподобным, нежели могло казаться раньше: французской высадки в июле Англия вовсе не ждала и ослаблять свой ирландский гарнизон не имела пока оснований. Роберт Эммет в наступившие тревожные дни, когда после событий 14 и 16 июля полиция рыскала по всему городу, скрывался на конспиративной квартире в Марашальси-Лэне, где был другой склад оружия. Странная смесь самого решительного энтузиазма, веры в победу с не прекращающимся сознанием весьма возможной и близкой гибели царила в душе этого человека; вот что между прочим писано в эти дни его рукой и найдено в помещении, где он прятался, уже после 23 июля: «У меня мало времени, чтобы рассмотреть тысячи затруднений, которые еще лежат между мной и исполнением моих желаний; что эти затруднения точно так же исчезнут, на это я надеюсь горячо и, как мне верится, надеюсь разумно; но если выйдет и не так, то я благодарю бога за то, что он одарил меня пылким намерением. К осуществлению этого намерения я стремился обдуманно, и если мои надежды не имеют оснований, если раскрывается под моими ногами пропасть, отступить от которой не позволит мне долг, я все же благодарен за это пылкое намерение, которое ведет меня к краю пропасти и повергает меня туда в то время, как мои взоры еще подъяты к видениям счастья, созданным в воздухе моим воображением». Все это писалось среди глухой конспиративной квартиры, заваленной порохом и оружием, которые были предназначены для достижения этих «видений счастья»… И пока это писалось, вице-король уже знал о готовящемся на него нападении; среди отряда Роберта Эммета были предатели. Но перспектива легкой победы над слабым и уже обнаруженным врагом, победы, после которой можно требовать у парламента чрезвычайных полномочий для репрессии, эта перспектива улыбалась вице-королю. Было решено дать Эммету действовать.

Наступило 23 июля, и среди вожаков обнаружился такой полный разброд, такая несогласованность в мнениях, что некоторые из них не только не обсуждали стратегических подробностей события, которое должно было совершиться через несколько часов, а просто потребовали, чтобы оно было отложено. Участники из Уиклоу не явились; другая партия пришла, но один из предателей, имевших в заговоре распорядительную роль, сказал им, что Эммет решил отложить дело, и они ушли. И именно предатели убеждали в то же время самым пылким образом Эммета в невозможности откладывать нападение. Несколько сот человек стояло за городом, ожидая условленной ракеты, и ничего не дождались. Трудно было распознать, где в этот роковой день кончалось предательство и где начиналась растерянность вожаков, которые, кроме Эммета, все потеряли голову. К вечеру отдельные кучки рядовых заговорщиков, чуть не весь день проводя в ожидании приказов в кофейнях и ресторанах, обращали на себя внимание прохожих, тем более что некоторые из них напились и говорили и пели многое, ясно намекавшее посторонним на готовящееся событие.

Слишком быстрый набор партизанов, причем была забота не о качестве, а о количестве набираемых, давал себя чувствовать. Наступил вечер, и Роберт Эммет увидел, что для начатия намеченных действий у него не 800 человек налицо, а ровно одна десятая — 80, на которых хоть как-нибудь можно положиться; вследствие хаоса противоречивых распоряжений, а отчасти также вследствие уловок сознательного предательства иногородние отряды не пришли, из дублинского же многие оказались слишком явно ненадежными. К 9 часам вечера Роберт Эммет уже видел, что дело погибает, ибо даже вожаки, главные помощники его, рассеялись по разным местам, кроме одного (Стэффорда). Тогда Роберт Эммет все-таки решает выйти на улицу и напасть на замок, вопреки очевиднейшей невозможности что-нибудь сделать, лишь бы умереть в бою, а не быть взятым голыми руками. Он вышел с несколькими десятками из конспиративной квартиры, и они пошли к замку, причем по пути к ним присоединялись отдельные группы из заговорщиков, бывших на улице. К довершению беды многие оказались совершенно пьяны, и их надо было умолять не слишком растягивать шествие, чтобы не погибнуть поодиночке. Улицы в этот вечерний час были почти пусты; полиция решила дать заговорщикам возможно более свободы действий, быть может чтобы с пущей непререкаемостью установить обвинение их в вооруженном восстании. На Томас-стрите толпа остановила карету некоего Лича, которого мигом вытащили и ударили пикой, но не убили окончательно, ибо их внимание было отвлечено другой катившейся навстречу каретой. Останавливаться и убивать проезжающих англичан было при данных условиях совершенной бессмыслицей, но часть толпы уже не слушала ни отчаянных убеждений, ни просьб, ни угроз. Недобитого Лича бросили на земле и окружили новую карету. Когда распахнули дверцы, из кареты высунулся человек, который крикнул: «Это я, Кильварден, главный судья королевской скамьи!» Тогда к карете бросился из толпы (некто Шаннон) и с криком: «Вас-то мне и нужно!» ударил лорда Кильвардена пикой в грудь. Затем раненого вытащили из кареты, и на него посыпался град ударов. В карете сидела в ожидании той же участи дочь лорда Кильвардена; но Роберту Эммету удалось вывести ее, пробраться с ней сквозь разъяренную толпу, окружавшую тело Кильвардена, и втолкнуть ее в двери ближайшего дома, где она уже очутилась в безопасности. Племянник лорда Кильвардена, Вольф, тоже сидевший в карете, был вытащен, брошен на землю и пронзен пиками. Дочь лорда Кильвардена из своего убежища бросилась бегом в замок вице-короля и, ворвавшись туда, с рыданиями рассказала о случившемся. Пока это происходило, Роберт Эммет подбежал от того дома, куда он отвел мисс Кильварден, к толпе, чтобы как-нибудь спасти еще дышавшего лорда. Но толпа, обезумевшая от ярости, внезапной и разожженной видом крови, уже ничего и никого не слушала. Вдруг впереди грянули выстрелы: войско напало на беспорядочно столпившуюся около разбитой кареты массу. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи: паника охватила инсургентов, и, оставляя убитых и раненых, они бросились бежать врассыпную. Лорда Кильвардена снесли на ближайший полицейский пост, где спустя несколько минут он и умер. Преследование продолжалось безостановочно, причем солдаты избивали до полусмерти арестуемых; только один раз наткнулись они на попытку сопротивления, окончившуюся убийством нескольких беглецов.

Роберт Эммет и некоторые его помощники успели было спастись. С помощью Анны Дьюлин, молодой женщины, знавшей о заговоре, Эммету удалось избегнуть опасности в первые сутки после происшествий 23 июля. Спустя еще день, меняя свое местопребывание, он укрылся в другом доме, а первый дом был указан майору Сирру тотчас же одним из многочисленных предателей, до конца не разгаданных Эмметом. Нагрянула полиция, перерыла все, но Эммета не нашла. Захватили Анну Дьюлин и в тюрьме стали пытать: кололи штыками так, что кровь бежала по всему телу, давили шею веревкой и наконец объявили, что повесят немедленно, если она не скажет, где укрылся человек, которого ищут. Она ответила: «Вы можете меня убить, негодяи, но ни одного слова о нем вы от меня не добудете». Тогда ее вздернули, но так, что она чуть-чуть касалась пальцами ног земли: это было так называемое полуповешение (halfhanging) — пытка, часто пускавшаяся в ход во время и после восстания 1798 г. Подержав арестантку несколько мгновений в таком положении, ее бросили на пол в бесчувственном состоянии. После нескольких новых расспросов, столь же безрезультатных, ее заключили в одиночную камеру.

Тюрьмы переполнились арестованными. Хватали целыми сотнями по малейшему подозрению, назначили денежные награды за поимку скрывшихся участников заговора, спешно стягивали войска к Дублину, хотя это было совершенно бесполезно: город все время оставался безучастен и нем, как 23 июля, так, разумеется, и после.

Роберт Эммет, скрываясь в первые дни в Дублине, бежал из города в горы, где находился отряд инсургентов из Уиклоу, не пришедший вовремя и не принимавший участия в деле 23 июля. Здесь его снабдили средствами для дальнейшего бегства, но вдруг он предпринял поразившее всех решение: ему захотелось вернуться в Дублин, чтобы увидеть в последний раз Сарру Курран, дочь известного ирландского юриста Джона Куррана, которую он давно уже любил. Террор в Дублине был в разгаре, и эти июльские и августовские дни 1803 г. живо напоминали усмирение 1798–1799 гг., хотя тут английские власти имели дело не с восстанием народа, а с одинокой, в одни час потушенной попыткой внезапного государственного переворота. Спустя 6 дней после происшествий 23 июля английский парламент провел в обеих палатах в трех чтениях (в один и тот же день) два билля: один — о приостановке действия habeas corpus в Ирландии, другой — о предоставлении вице-королю права применять закон военного времени к тем лицам, какие обличаются в государственной измене. Аресты шли непрерывно, всюду были вывешены объявления от администрации с перечислением лиц, за поимку которых была назначена награда. В тюрьмах истязания арестантов стали ежедневным явлением. Всюду были расставлены патрули, окликавшие прохожих и хватавшие подозрительных. 25 августа полиция наконец явилась в дом г-жи Пальмерс, где скрывался Эммет, и арестовала его.

Эммет был предан суду и ввиду подавляющих улик предан смертной казни.