9

9

Уизи Фицджеральд, один из отпрысков этой старой и разветвленной ирландской фамилии, принял от лорда Веллингтона приглашение вступить в кабинет для заведования министерством торговли. По этой причине на основании английского закона он должен был сложить с себя звание представителя от ирландского графства Клэр, в качестве которого он заседал в нижней палате. Тотчас же он, как водится, поставил там наново свою кандидатуру, и все были уверены, что эта формальность, переизбрание депутата, ставшего министром, пройдет без всяких осложнений. К общему изумлению оказалось, что есть еще один кандидат на освободившуюся вакансию, именно О’Коннель. Новость была изумительная, ибо О’Коннель как католик не имел права заседать в парламенте. Лорд Эльдон и другие крайние враги эмансипации указывали на эту выходку О’Коннеля как на решительное вступление до сих пор легально действовавшего агитатора на революционное поприще, ибо, домогаясь всю жизнь эмансипации католиков, он вдруг как бы принял свою мечту за действительность и, вопреки ненавистному для него, но существующему еще в полной силе закону, намерен стать членом парламента. Дело заключалось еще в том, что «Католическая ассоциация» (инициатива предприятия принадлежала ей) и О’Коннель убедились в необходимости начать непосредственную борьбу после того, как они обстоятельно ознакомились с настроением католических арендаторов — избирателей графства Клэр. Арендаторы решительно не желали выбрать своего прежнего депутата, принявшего пост в торийском кабинете Веллингтона, не то расположенном дать эмансипацию, не то отказывающем в ней. Они были настроены так, что воспрепятствовать им бороться значило остаться позади движения и сильно охладить нацию. Тут не О’Коннеля вели, но и не О’Коннель вел; тут возбужденное О’Коннелем движение несло и его, и друзей вперед. О’Коннель и решил согласиться на предложение «Католической ассоциации» и выставить свою кандидатуру против Уизи Фицджеральда. Собственно, в точном смысле слова постановка кандидатуры ничего незаконного в себе не заключала; акт 1673 г. вовсе не запрещал католикам баллотироваться в члены парламента: этот акт говорил лишь о том, что выбранный должен принести такую-то и такую-то присягу (которую католик принести не может, не отрекаясь от догматов своей веры). Но, разумеется, ни для кого не было и не могло быть неясным, что О’Коннель баллотируется не затем, чтобы потом перед парламентским клерком отречься от католицизма, а для иной цели. Этой целью было поставить правительство в возможно более трудное положение, в необходимость либо дать эмансипацию, либо отказать человеку, выбранному в представители народа, в праве занять принадлежащее ему место только на основании того, что он католик. Кабинет колебался и не решался в вопросе об эмансипации, теперь же О’Коннель ставил Веллингтона в необходимость совершить грубое насилие во имя принципа, который самому Веллингтону кажется довольно несправедливым и ненужным.

Избиратели графства Клэр, узнав о решении О’Коннеля, были в совершенном восторге. Возбуждение дошло до того, что вице-король лорд Энгльси спешно требовал новых и новых военных подкреплений на всякий случай. Огромные массы уже стекались в Эннис, где должны были произойти выборы; в несколько дней было собрано столько [денег], сколько собиралось обыкновенно за год, все на избирательные расходы. О’Коннель обратился с воззванием к избирателям, в котором он говорил, что его избрание — это шаг к эмансипации, его успех — успех всей католической Ирландии, т. е. огромного большинства нации. По всем дорогам, на всех холмах графства Клэр можно было видеть членов «Католической ассоциации» и священников, произносивших агитационные речи в пользу О’Коннеля. Дело было летом (конец июня и начало июля 1828 г.), и митинги продолжались чуть не круглые сутки: менялись только ораторы и публика, но на местах, признанных удобными для митингов, всегда стояла толпа. В церквах такие митинги были особенно многочисленны и людны. «Каждый алтарь был трибуной», — говорит друг и помощник О’Коннеля — Шиль; «Где только появлялся священник или агитатор, мгновенно собиралась чернь, даже в глухой час ночи», — скорбно констатирует враждебный О’Коннелю «Annual register» за 1828 год [21]. Духовенство пускалось даже в обстоятельные разъяснения пастве, что вотировать за О’Коннеля значит вотировать за господа бога, а за противника О’Коннеля — все равно что за сатану. Боевым кличем было: «За бога и О’Коннеля!» Лендлорды со своей стороны устраивали митинги, на которых не переставали говорить против О’Коннеля; протесты аргументировались иногда довольно курьезно с апломбом такой чудовищной лжи, к которой люди привыкают только от долголетней уверенности в невозможности для оппонентов тотчас же их изобличить. Двадцатипятилетняя реакция, наступившая после 1798 г. и прерванная только агитацией О’Коннеля в начале 1820-х годов, и одарила ирландских лендлордов этой привычкой. Так, на своих митингах они наивнейшим образом сетовали на О’Коннеля за то, что он нарушает своим поведением стародавние превосходнейшие отношения, патриархальные чувства, существующие между землевладельцами и их арендаторами. Агитаторы «Католической ассоциации» много над подобными заявлениями смеялись. О’Коннель в речи, сказанной перед избирателями, снова и снова указывал на боевое значение своей кандидатуры в деле уничтожения исключительных законов против католиков: «Я хочу положить этой системе конец, я прихожу сюда, чтобы покончить с ней». Выбранным оказался О’Коннель. Триумф «Католической ассоциации» и ее вождя был полный, и вся католическая Ирландия рукоплескала клэрским избирателям. На одном протестантско-аристократическом собрании сэр Доусон, родственник Роберта Пиля, сам бывший членом министерства, живописал «Католическую ассоциацию» весьма мрачными красками, все подчеркивая ее огромную власть. «Состояние Ирландии есть аномалия в истории цивилизованных наций. Правильно, что у нас есть правительство, которому оказывается наружное повиновение, которое ответственно перед парламентом и перед богом в отправлении своих функций; но столь же правильно, что огромнейшее большинство (ирландской — Е. Т.) нации в устройстве дел своей страны сообразуется не с законным правительством, но с неответственной, самовольно учрежденной ассоциацией. Спокойствие Ирландии зависит не от королевского правительства, но от повеления «Католической ассоциации». Духовенство (англиканское — Е. Т.) в своей десятине, лендлорды в своей арендной плате — все они зависят от того или иного приказа «Католической ассоциации», обращенного к ирландской нации. Такой совершенной системы в организации не достигал никто, ни один человек, не обладающий законной властью правительства». Эти слова Доусона — лучшая характеристика организаторских талантов О’Коннеля. В заключение своей речи консервативный оратор заявлял, что единственный способ успешно бороться с о’коннелевской моральной диктатурой заключается в даровании эмансипации, ибо до тех пор, к сожалению, страна будет слушать агитаторов. Подобное мнение все больше и больше проникало в самые нетерпимые, самые консервативные протестантские слои. Первый министр (Веллингтон) был того мнения, что Ирландия — накануне открытого бунта, если продолжать слишком упорствовать и не дать эмансипации. Роберт Пиль хотя и поссорился со своим родственником Доусоном за то, что он в своей речи высказался слишком решительно в пользу эмансипации, тем не менее понимал своим широким государственным умом, что уступить необходимо, и только лично желал выйти из кабинета: ему казалось это необходимым ввиду прежней слишком решительной своей оппозиции всем планам эмансипации. К концу 1828 г. в Ирландии и Англии друзья и враги католиков уже понимали достаточно ясно, что министерство переживает последние колебания. Как мы уже сказали, отделаться этой в сущности совсем для правительства безобидной уступкой не могло не казаться людям веллингтоновского склада нужным и удобным стратегическим приемом: революция в Ирландии была бы не страшна при внутреннем спокойствии Англии, но именно этого спокойствия в Англии не было, а лорд Веллингтон являлся самым беззаветным врагом всех требовавших парламентской реформы английских радикалов. Вот была одна из серьезных причин, побуждавших к уступке, к устранению призрака ирландской смуты. В конце концов и Пиль, всегда бывший в трудные моменты особенно необходимым герцогу Веллингтону, решил остаться в министерстве и помочь провести билль об эмансипации католиков. Министерству пришлось выдержать сильную бурю со стороны главных сановников англиканской церкви, многих протестантских фанатиков из числа членов палаты лордов, наконец со стороны короля Георга IV. Но самые недвусмысленные известия приходили в течение всей осени 1828 г. и зимы 1829 г.; волнение после избрания О’Коннеля не уменьшалось; агитация его и его друзей усиливалась. О’Коннель и «Католическая ассоциация» старались поддерживать в стране брожение, но в то же время, пугая этим брожением министерство, не давать брожению перейти в революцию. Из, так сказать, инстинктивной эта политика теперь делалась едва ли не сознательной. Ирландия была переполнена спешно созываемыми войсками, но, во-первых, доводить дело до резни было явно несвоевременно, а во-вторых, далеко не на всех солдат можно было положиться. Повторялись слова, сказанные одним солдатом 21-го полка: «Есть два способа стрелять: можно выстрелить в человека и поверх человека; и если бы нам скомандовали против О’Коннеля и нашей страны, я думаю, мы бы знали это различие». На солдат ирландского происхождения надежда была действительно очень плоха.

При таких условиях наступил 1829 год и открылась парламентская сессия. В начале февраля О’Коннель произнес на собрании «Католической ассоциации» речь, убеждая в необходимости упорнейшими усилиями поддерживать агитацию, пока цель не достигнута, а затем уехал в Лондон. Министерство, решившись хоть немного умилостивить врагов эмансипации, быстро провело билль об уничтожении «Католической ассоциации», билль, совершенно аналогичный с тем, который за 3 года уничтожил первую ассоциацию. 5 марта король подписал этот билль, и это общество перестало существовать. Но все в Ирландии знали, что это только умилостивительная жертва оранжистам, и ждали, что будет дальше.

5 марта Пиль внес от имени кабинета предложение изменить законы, касающиеся католиков [22]. Речь эта составлена удивительно искусно, принимая в соображение прошлое самого Пиля, положение кабинета и аудиторию. Центр тяжести рассуждений Пиля был тот, что для протестантизма теперь же от эмансипации католиков никакой опасности не может проистечь, а в интересах спокойствия государства решиться на эту меру необходимо. Он развернул картину всей истории Ирландии за время унии. «В 1800 г. [23] мы видим habeas corpus act приостановленным и акт о подавлении восстания в силе; в 1801 г. эти акты были продолжены. В 1802 г., кажется, они окончились. В 1803 г. вспыхнуло восстание, за которое подвергся казни Эммет: лорд Кильварден был убит дикой чернью, и оба акта парламента были возобновлены. В 1804 г. они были продолжены. В 1806 г. запад и юг Ирландии были в состоянии непокорства, которое было подавлено только суровейшими усилениями обыкновенных законов. В 1807 г. главным образом вследствие преобладавших в 1806 г. беспорядков был введен акт, названный актом о восстании. Он дал лорду-наместнику право объявлять всякий округ вне действия обыкновенного закона; он приостанавливал действие суда присяжных и объявлял преступлением, караемым ссылкой, пребывание вне своего дома от захода до восхода солнца. В 1807 г. этот акт продолжал оставаться в силе и в 1808, 1809 и до конца сессии 1810 г. В 1814 г. был возобновлен акт о восстании; он продолжался в 1815, 1816 и 1817 гг. В 1822 г. он снова был воскрешен и продолжался в течение 1823, 1824, 1825 гг. В 1825 г. прошел временный акт о закрытии «Римско-католической ассоциации». Этот акт продолжался в течение 1826, 1827 и окончился в 1828 г. Наступил 1829 год, и с ним — требование нового акта о закрытии (второй — Е. Т.) «Римско-католической ассоциации». Будет ли подобное положение вещей продолжаться без какого-либо решительного усилия к исцелению? Можем ли мы оставаться так, как теперь?»

Указывая на бесцельность репрессивных мер, оратор (подобно Доусону, с которым он из-за этого же мнения счел уместным демонстративно поссориться за несколько месяцев до того) видел единственное средство покончить с этим больным вопросом: даровать эмансипацию. Большинство в палате, впрочем, наперед было обеспечено в этом вопросе за министерством: масса из торийского большинства голосовала за свое министерство, чтобы поддержать его, если даже и не все соглашались с доводами Пиля, а виги, т. е. оппозиция, на этот раз всецело поддержали предложение правительства, непосредственно отвечавшее всем вигистским принципам, как они сложились в начале XIX в., и прежде всего принципу веротерпимости. Большинством голосов после не особенно больших дебатов предложение в палате общин прошло. Гораздо более затруднений следовало ожидать от палаты лордов. Один из лордов, Уинчельси, даже грубо оскорбил Веллингтона, обвиняя его в предательстве, в желании оболгать торийскую партию, и дрался по этому поводу на дуэли с первым министром. В палате лордов билль (уже прошедший в нижней палате) был заслушан в первом чтении 31 марта, а во втором чтении по предложению Веллингтона должен был слушаться 2 апреля. Уже это предложение встретило упорное сопротивление со стороны лорда Бэксли и графа Мэмсбери, но все-таки прошло. 2 апреля Веллингтон начал [24] обсуждение билля с пересказа своими словами того, что говорил в палате общин Роберт Пиль. «Милорды! — сказал между прочим первый министр, — билль сам по себе очень прост. Он уступает католикам право занимать всякую должность в государстве, кроме немногих тех, которые связаны с управлением делами (англиканской — Е. Т.) церкви; и он дает им также право становиться членами парламента» [25]. Герцог Веллингтон сознавался перед их сиятельствами, что уступка, делаемая Ирландией, на этот раз очень велика; но тут же в извинение свое приводил то соображение, что по многократному его замечанию всякая урезанная уступка только давала новые силы нежелательным ирландским элементам сеять дальнейшую смуту, вот почему нужно их лишить впредь такого важного оружия, как недовольство неполной уступкой. Речи оппозиции были чрезвычайно горячи. Духовные ораторы особенно настаивали на опасности подобной реформы для «чистого светильника реформации», каковой светильник может с течением времени от этого билля потухнуть [26]. Они указывали также на то, что провидение не сможет равнодушно отнестись к умалению прерогатив англиканского вероисповедания.

Архиепископ кентерберийский обратил внимание лордов также на ущерб, который может проистечь от проектируемой реформы для спасения душ разных дикарей в самых отдаленных частях света, во всех английских колониях и вообще всюду, где действуют англиканские миссионеры [27], ибо если католики смогут быть министрами, то католик — министр колоний будет препятствовать пропаганде англиканства, а не помогать зависящим от него во многих отношениях миссионерам. И дикари будут лишены единоспасающей англиканской церковной благодати. Прения заняли весь день и продолжались весь следующий день.

Архиепископ йоркский ударил министерство в самое больное место, сказав [28], что если угрозами и страхом перед восстанием правительство доведено до необходимости дать эту уступку ирландцам, то где же ручательство, что так на этом требования и остановятся? Полицейская точка зрения, с которой главным образом защищало свой проект министерство, еще более была потрясена графом Мансфильдом [29], который напоминал о «печальной знаменитости» — Вольфе Тоне; о недоверии, с которым всегда в Ирландии встречались всякие уступки со стороны Англии; о том, что эти уступки всегда были для Ирландии сигналом для новых требований и домогательств. В 2 часа ночи заседание было прервано, и на следующий день, 4 апреля, дебаты возгорелись с новой силой. Аргументы противников и защитников министерского законопроекта вращались все вокруг тех же главных пунктов спора: опасности или безопасности эмансипации католиков для интересов господствующей церкви; о степени целесообразности этой меры с точки зрения установления тишины и спокойствия в Ирландии. Лорд Сидмут, подобно предшествующим ораторам, воспользовался слабым пунктом проекта — отсутствием принципиальной постановки вопроса и защитой билля главным образом полицейскими соображениями — и заявил, что между эмансипацией и тяжелым положением народной массы в Ирландии нет никакого отношения: «Она не есть целительная мера. Она не даст хлеба голодному, не даст образования невежественному». Но уже в этот бурный день стало совершенно ясно, что билль пройдет, и голосование, заключившее прения, дало 217 голосов за билль и 112 против. 10 апреля он прошел в третьем чтении в палате лордов (большинством 213 против 109 голосов) и спустя 3 дня был представлен к королевской подписи.

Король Георг IV беспокоился еще с лета 1828 г., когда О’Коннель был выбран в члены парламента от графства Клэр. Но он долго был уверен, что Веллингтон и особенно Пиль, всегдашний враг католиков, не допустят эмансипации. Однако, когда уже к началу 1829 г. король узнал, что министры считают делом гнетущей необходимости провести эмансипацию безотлагательно, то он впал в решительное бешенство, т. е. не то, чтобы мы употребили это слово в несколько гиперболическом смысле: было серьезное опасение, что он сойдет с ума. Он клялся, ругался, божился, что скорее пойдет на плаху, нежели уступит, и вообще обнаруживал полнейшее неистовство. В делах религии король был довольно беззаботен, но тут он, по-видимому, смотрел как на личную для себя обиду на изменение присяги в том смысле, чтобы она давала вход в парламент и католикам. Все это было достаточно странно. Но еще страннее было то, что когда Веллингтон явился в Виндзорский дворец с серьезным разговором и прямым вопросом, будет ли его величество противиться эмансипации, если она пройдет в обеих палатах, или не будет, то король спорил довольно сдержанно, довольно мало и согласился. Очевидно, он надеялся, что билль провалят либо в нижней, либо в верхней палате. Веллингтон изучил своего государя во всех деталях и поэтому попросил его изобразить свое обещание на бумаге. Георг и это сделал и подписал тронную речь, ясно поставившую на очередь вопрос об эмансипации. Но вскоре после того герцог Кумберленд, лорд Эльдон и другие дали ему ясно понять, что министерство располагает в этом вопросе такими силами (в обеих палатах), что нужен вес королевского авторитета для предотвращения беды. «Георг Кумберленд обработал его так, что привел в состояние безумия, и он не говорит ни о чем, кроме католического вопроса, и в самых буйных выражениях», — это мы читаем в знаменитом дневнике Чарльза Гревиля под 2 марта 1829 г. [30] Веллингтон поехал успокоить короля и вернулся обнадеженный; король дал ему самые положительные уверения, что он препятствовать делу не будет. «Но ведь невозможно на него полагаться», — замечает Гревиль. Действительно, король готовил новую сенсацию. Задушевно расставшись с Веллингтоном, Георг послал за лордом-канцлером и объявил, что он, когда давал свое согласие, не знал всех подробностей билля, теперь же узнал и не желает. Канцлер, не зная, что делать, сейчас же помчался к Веллингтону и сообщил ему новость. Веллингтон приехал в Виндзор и объявил, что если король будет продолжать, то он сейчас же подаст в отставку. Король прикинулся (а быть может, и на самом деле чувствовал себя) растроганным и просил дать день на размышление; на другой день он заявил, что согласен.

В течение марта и в начале апреля, пока шло обсуждение билля в нижней палате и в палате лордов, Георг вел себя тихо. Правда, он не мог воздержаться от того, например, чтобы не пожаловаться горько на своих министров лорду Эльдону, говоря (совершенно лживо), будто они скрыли от него билль во всем объеме и т. д. Он даже решительно обещал Эльдону (одному из столпов протестантской реакции) ни за что не подписать ненавистный закон. Но все это были одни слова. Когда надежды короля на лордов не оправдались, когда, как мы видели, билль прошел в верхней палате во втором и третьем чтениях, король его подписал. 14 апреля 1829 г. все католики великобританской монархии были уравнены в политических правах с членами господствующей церкви. Первая из грандиозных задач, поставленных себе О’Коннелем, была решена самым удовлетворительным образом. О’Коннелю и ассоциации, основанной им, принадлежала, по мнению беспристрастного и постороннего современника (Гревиля), заслуга достижения эмансипации. Избрание О’Коннеля в Клэре, говорит этот умный наблюдатель, «убедило Пиля и Веллингтона» в том, что это дело должно быть сделано. «Если бы ирландские католики не довели дело до этого положения своей агитацией и ассоциацией, то они могли бы навсегда остаться на том самом месте, где находились, и все эти тори до самой смерти вотировали бы против них» [31]. История повторит эти слова, несколько их изменив: она напомнит, что О’Коннель организовал и направил по намеченному руслу те подспудные силы, которые медленно и тяжко начинали разволновываться и выбиваться из тисков. Можно даже сказать, что он направил их по линии наименьшего сопротивления, ибо хотя и трудно было добиться эмансипации, но оставались другие требования, которые должны были встретить оппозицию не одних только упорных тори и протестантских ханжей и маниаков. И, с другой стороны, силы, которые так легко было организовать и которыми так легко было управлять вначале, не могли, совершая дальнейшую свою эволюцию, не столкнуться с основной непоследовательностью, с основным противоречием о’коннелевской тактики. Но все это пришло потом, все это омрачило последние годы жизни человека, который в 1829 г. находился на верху своей славы и морального могущества. Нам осталось еще немного, чтобы окончить историю этого года, после которого открылся новый период для О’Коннеля и для Ирландии.

* * *

Одновременно с биллем об эмансипации католиков был проведен другой билль: о лишении «сорокашиллинговых» ирландских арендаторов права избирать членов парламента. Это было уже не только умилостивительной жертвой реакционерам вроде закрытия «Католической ассоциации». Торийское министерство со времени выбора О’Коннеля в графстве Клэр было озабочено тем, чтобы уничтожить эти слишком демократические избирательные порядки, державшиеся в Ирландии с 1793 г. Но тогда (еще дублинским парламентом) это было сделано для усиления влияния самих же лендлордов, ибо не предполагалось возможным ослушание арендатора воле человека, от которого он так всецело зависел. Теперь оказывалось, что дело обстоит вовсе не столь просто и безопасно, и министерство Веллингтона весьма верно рассчитало, что никогда не будет для подобного закона более удобного момента, как именно теперь, в начале 1829 г., когда ирландцы ликуют, ожидая эмансипации, когда все их помыслы только эмансипацией и заняты. Сопутствуя биллю об эмансипации, закон, повышавший для ирландских арендаторов избирательный ценз с 40 шиллингов до 10 фунтов стерлингов в год и этим совершений исключавший самый бедный и многочисленный слой ирландского населения из числа избирателей, прошел почти совсем без оппозиции. О’Коннелю и тем, которые его выбрали летом 1828 г. в Клэре, было очень обидно, что именно ирландские бедняки, которые, подвергая себя лендлордскому мщению, устроили этот демонстративный выбор и могущественно содействовали эмансипации, что именно они не воспользуются новыми правами, не смогут посылать в парламент своих единоверцев, т. е. не воспользуются теми правами, которые теперь даются их более богатым единоверцам. О’Коннель за несколько месяцев до того говорил, что ни за какую цену нельзя продавать этого драгоценного права. Но расчет министерства оказался верен: главный, либеральный билль совсем заслонил собой этот сопровождавший его реакционный закон; и Пиль, прямо мотивируя этот второй билль тем, что нужно ослабить влияние агитаторов, особенно сказывающееся именно среди самых бедных слоев, не только наказал людей, выбравших О’Коннеля, не только подчеркнул смысл и значение этой кары, но и проделал все это, не испытав ни малейшего затруднения ни в английском парламенте, ни в ирландской стране. Ирландия ликовала, и ее ликование не было даже особенно смущено перипетиями нового дела, также показывавшего довольно ясно, что министерство, уступив врагу, ненавидит его еще больше, нежели до уступки.

О’Коннель, хотя и выбранный еще летом 1828 г., не торопился занять место в палате: он не хотел вызывать неизбежный скандал, как раз когда и без того уже министерство решило эмансипировать католиков. Но после того, как эмансипация прошла, после того, как старая присяга по закону 14 апреля 1829 г. была изменена и всякий католик мог ее принести, О’Коннелю казалось совершенно лишним продолжать воздерживаться от посещения палаты.

9 мая он обратился к палате общин с письмом, в котором говорил о своем праве занять принадлежащее ему место в палате. Но тут оказалось, что министерство и торийское большинство и на нем лично (а не только на «сорокашиллинговых» арендаторах) намерены выместить вынужденную у них уступку. 15 мая Фрэнсис Бэрдет внес предложение допустить О’Коннеля, а спустя несколько дней палата большинством 190 голосов против 116 постановила, что О’Коннель обязан принести старую (уже отмененную) присягу, ибо он был выбран до закона 14 апреля 1829 г., т. е. до изменения старой присяги. Конечно, подобное постановление было равносильно изгнанию О’Коннеля из парламента. Тем не менее лицемернейшая комедия была проделана до конца. Когда О’Коннель явился в палату, спикер сообщил ему о состоявшемся решении и заявил, что он не может тут находиться, пока не принесет старую присягу. Ему дали текст этой присяги, которую, конечно, наизусть знал человек, всю свою жизнь против нее боровшийся и ее уничтоживший. О’Коннель на демонстрацию ответил демонстрацией. Он надел очки и погрузился в самое внимательное чтение текста. Наступила мертвая тишина, и все ожидали, что будет дальше. Окончив чтение, О’Коннель сказал: «Я вижу в этой присяге одно утверждение, касающееся факта, который, как я знаю, лжив. Я вижу в ней и другое утверждение, касающееся мнения, которое, как я верю, неправильно. Вследствие этого я отказываюсь принести эту присягу». С этими словами он презрительно швырнул текст присяги на стол палаты общин.

Несколько мгновений палата была как бы в остолбенении. Затем спикер сказал: «Почтенному и ученому джентльмену, отказавшемуся принести присягу, благоугодно будет удалиться за решетку». Изгнав О’Коннеля, палата объявила место члена парламента от графства Клэр вакантным и назначила новые выборы.

О’Коннель уехал в Ирландию. Несметные толпы устроили ему триумфальную встречу, и в течение следующих дней, когда он выехал в Эннис, еще большие массы стояли на улицах городов, через которые он проезжал, и сбегались к дорогам, по которым пролегал его маршрут. Дома этих городов покрывались национальными флагами, а по вечерам О’Коннеля встречали и провожали факельными шествиями. В Клэре оранжисты даже не выставили от себя кандидата, до того ясно было, что и новые «десятифунтовые» избиратели не выберут никого, кроме О’Коннеля. 30 июля он был вновь выбран.

Это были дни величайшего торжества, какие только он переживал в своей жизни. Его называли «освободителем» не только как члена основанного им ордена, о котором у нас шла уже речь, но в более общем, более широком значении этого слова: как человека, освободившего нацию от части лежавших на ней тягот, от бесправия, основывавшегося на религиозных причинах. Вся честь этого большого дела приписывалась ему, и только ему одному.

Но вот к ликующему хору стали примешиваться новые поты. Начались (после перерыва в несколько месяцев) аграрные убийства; утверждали, что в Корке открыт заговор с целью истребления нескольких лендлордов; арендная плата поступала туго; лендлорды выгоняли неисправных плательщиков; изгнанные поджигали усадьбы; в поиски за ними посылались солдаты; крестьяне отказывались платить церковную десятину; у них конфисковали за это скот; они по ночам избивали лендлордские и церковные стада… Немного как бы приостановившееся движение вспыхнуло с новой силой. Как будто люди только остановились посмотреть, что в Лондоне сделают с эмансипацией, и, убедившись, что ее дали, снова принялись за прерванную работу. Только что окончив борьбу за эмансипацию, О’Коннель видел себя лицом к лицу с новыми обстоятельствами, с настоятельно выдвигавшимися новыми вопросами.

Они могли назваться в глазах О’Коннеля «новыми» только в том смысле, что теперь после нескольких лет выдвинулись снова на первый план; на самом же деле они были старее тест-акта, старее антикатолической присяги, старее самых древних протестантских виселиц, поставленных в Ирландии.