6. Зимний поход

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6. Зимний поход

Коалиция четырех держав против Франции кое-как держалась в течение осеннего похода, хотя временами и колебалась, особенно в тот момент, когда Наполеон отбросил богемскую армию, продвинувшуюся к Дрездену. Общее желание сломить французское владычество в конце концов удерживало все же вместе Англию, Австрию, Пруссию и Россию. Но когда эта цель была уже достигнута, противоречившие друг другу интересы обнаружились, и внутри союзных войск образовались две партии: военная и мирная, которые упорно боролись друг с другом, приведя к 5-месячному обмену дипломатическими хитростями и в конце концов — к жалким военным операциям.

Если бы хоть одна из этих партий взяла перевес, то в обоих случаях положение было бы очень просто. В случае войны союзным войскам, превышавшим по численности французские чуть ли не в 10 раз, надо было лишь перейти через Рейн, разбить остатки наполеоновского войска и спокойно наступать на Париж. В случае мира Наполеон был теперь согласен отказаться от господства над Голландией, Италией и Испанией и сохранить себе лишь Францию с ее естественными границами (Альпы, Рейн и Пиренеи). Большего, однако, не желала и мирная партия союзной армии.

К ней принадлежали Австрия и Англия. Оба государства достигли того, чего они считали возможным достигнуть; они не имели ни малейшего намерения подвергать риску то, что им пришлось получить с таким трудом. Тотчас после прибытия союзных главных квартир во Франкфурт-на-Майне Меттерних заключил с Вюртембергом и другими рейнскими княжествами соглашение на тех же основаниях, как это было сделано перед этим с Баварией. Они должны были взять на себя лишь одно совершенно неопределенное условие, — что они примут на себя те обязательства, которых потребует от них независимость Германии; этим Меттерних старался умерить зависть Пруссии. Штейн, центральный правительственный совет которого превратился в нуль, рассказывал об этом слете князьков, происходившем во Франкфурте, что они были сами в высшей степени изумлены тем, что с ними так церемонятся после их позорного поведения. Но как только они заметили, что с их головы не упадет ни один волос, они тотчас же успокоились и стали упрямиться.

Были упразднены лишь королевство Вестфалия, великое герцогство Берг и великое герцогство Франкфурт, где правили родственники Наполеона или же где они были утверждены им в правах наследства. В Ганновере, в Брауншвейге и Касселе законные владетели устроили торжественный въезд и тотчас же принялись уничтожать благотворные следы чуждого господства и восстанавливать, где только было возможно, прежние злоупотребления. Позорнее всего держал себя гессенский курфюрст, но Меттерних являлся для всех них милостивым защитником, связывая их, таким образом, с габсбургскими интересами. Как в Германии, так и в Италии он пожал свою жатву. Неаполитанский король уже после битвы под Лейпцигом отложился от своего зятя Наполеона, а в Северной Италии австрийское войско одержало победу над Евгением Богарне.

Англия так же горячо стремилась к миру; во-первых, потому, что страна была ослаблена многолетней войной с Францией, а также и потому, что, спрятав хорошо свою колониальную добычу, она видела свои желания по отношению к европейскому материку осуществленными прекращением континентальной блокады, восстановлением Голландии и Испании. К тому же она одержала победу в очень важном вопросе, в котором больше, чем когда бы то ни было, Наполеон защищал общие интересы цивилизованных наций. Как постоянный кассир коалиции Англия поставила выплату новой субсидии в размере 5 000 000 фунтов стерлингов в зависимость от того, чтобы вопрос о морском праве был изъят из всяких переговоров держав. Таким образом, произошло то, что морская война сохранила характер привилегированного грабежа, производящегося на всех морях лишь одной страной. Однако Австрия и Англия стремились к миру не только потому, что они насытились, но также и потому, что они и без основания опасались, что продолжение войны приведет к еще более невыносимой гегемонии царя, чем это было с Наполеоном. Несмотря на всю внешнюю осторожность, проявляемую Александром, его притязания на Польшу давали себя чувствовать и нависали, как гроза, над коалицией. Чем дальше продвигалось союзное войско, тем больше разыгрывал из себя царь освободителя народов, — благо прусский король довольствовался ролью его адъютанта, а австрийский император со своими мирными привычками чувствовал себя не очень удобно на походном положении. Чем далее, тем все более и более открыто стремился царь к низвержению Наполеона; на его место ему больше всего хотелось бы посадить Бернадота или, во всяком случае, того, кто был бы игрушкой в руках русских. Он становился действительно вершителем судеб Европы.

Во главе военной партии он имел преданнейшего помощника в лице барона Штейна и главной квартиры силезской армии. Сам прусский король не высказывался решительно против него лишь потому, что не мог осмелиться противоречить могучему повелителю, хотя в душе он и был сторонником мирной партии, — не столько из-за политических соображений, сколько из свойственной ему боязни перед быстрыми и ответственными решениями. Штейн, Блюхер и Гнейзенау настойчиво и непрестанно стремились к низвержению Наполеона, также не столько из политических соображений, сколько из неутолимой ненависти, делавшей их слепыми к политическим соображениям. Правда, из всех 4 держав Пруссия была в самом плохом положении, на нее пало самое тяжелое бремя войны, и она не знала даже, где она может получить компенсацию. Но, во всяком случае, было нетрудно предвидеть, что побежденный Наполеон был гораздо менее опасным противником, чем победители: Англия, Австрия и Россия. Было бы гораздо благоразумнее поберечь уже значительно ослабленные силы прусского государства, чем, увлекаясь ненасытной, — понятной, правда, но политически близорукой, — жаждой мести, устраивать дела русского деспота.

Вначале казалось, что в союзном войске восторжествует мирная партия. Меттерних послал одного пленного французского дипломата к Наполеону с предложением созвать конгресс для переговоров о мире на основе границы по Рейну. Наполеон согласился на конгресс, не приостанавливая, однако, своих вооружений, что было вполне естественно, так как страна была совершенно открыта для нападений врага. Но как это вооружение, так и появившиеся признаки того, что французская нация начала отказываться от Наполеона, дали союзной военной партии новый перевес. В законодательном корпусе, одном из тех учреждений, которыми Наполеон пытался не столько смягчить, сколько затушевать свое самодержавное правление, раздались грозные слова против деспотии его внутреннего управления; восстания, которые начали устраивать мамелюки, были уже началом конца. Имущие классы были расположены к господству Наполеона до тех пор, пока оно помогало им накоплять богатство; но его вторичное возвращение после окончательного поражения и присутствие на границе огромных неприятельских масс были им не по вкусу. Даже крестьянское население, бывшее сильнейшей опорой бонапартистского режима, утомилось все возраставшими человеческими жертвами, которых от него непрестанно требовал император.

Какое сильное действие оказали первые признаки падения авторитета Наполеона во Франции даже на союзные державы, показывает тот военный манифест, который они выпустили 1 декабря. Там говорились самые приятные вещи для французской нации. Ей предлагались такие широкие владения, которыми она не обладала и при старом королевстве. Союзные державы заявляли со всей торжественностью, что они не только не хотят покорить французскую нацию, но, наоборот, стремятся защитить ее собственную независимость от императора Наполеона. Оставалось лишь приступить к борьбе, но здесь произошел новый раскол между союзными армиями. Гнейзенау требовал немедленного марша на Париж, не считаясь с многочисленными крепостями на французской границе, которые Наполеон при своей слабости не мог защищать, если бы он даже и хотел еще давать генеральное сражение в открытом бою. В действительности союзники могли бы, как сознавались впоследствии сами французские маршалы, заранее распределить свои ночлеги на всем марше до самого Парижа.

Но Гнейзенау не удалось провести свой план войны не только потому, что австрийские генералы, привыкшие к методическим военным действиям Семилетней войны, ничего не хотели слышать о его плане, но также и потому, что даже в прусском войске лишь часть генералов, как, например, Гнейзенау, Бойен и Грольман, были проникнуты теми новыми методами войны, которые создал Наполеон; в частности Кнезебек, который в качестве генерал-адъютанта прусского короля был его военным советником, разделял вместе с австрийцами прадедовское воззрение, что решающее значение для войны имеет не уничтожение живой силы противника, но своевременное занятие каких-нибудь речных долин или горных хребтов. По мнению этих мудрых стратегов, союзные армии должны были двинуться кружным путем через Баден и Швейцарию, чтобы избежать французских крепостей и вторгнуться в Северо-Восточную Францию до Лангрского плато, места водораздела трех морей.

Обладание этим плато давало, по их мнению, чудодейственную возможность господствовать над всей Францией, в то время как силезская главная квартира видела в этом более скромные преимущества, а именно, возможность спускать свою воду сразу в три моря.

Но этот знаменитый военный план не был осуществлен именно так, как этого хотели Кнезебек и его товарищи. Из трех армий, участвовавших в осеннем походе, северная армия распалась: Бернадот со своими шведами выступил против Дании, Тауенцин осаждал Виттенберг, Бюлов и Винценгероде отправились в Голландию, которую они после удачного похода заняли без большого труда. Богемская армия и теперь осталась главным войском союзников; кроме русской и прусской гвардии, а также баварского и вюртембергского контингентов она была составлена почти исключительно из австрийских войск. Эта армия и должна была выступить на Лангрское плато. При этом перед силезской армией стояла задача защищать Германию против нападения французов и поддерживать, в случае нужды, главную армию, если она натолкнется во Франции на сопротивление. Но прежде, чем это случилось, Блюхер перешел 1 января 1814 г. Рейн у Каубе, Маннгейма и Кобленца. Его армия состояла из старых боевых сил; лишь одна часть русских войск была оставлена для осады Майнца, а вместо нее к армии Блюхера присоединился корпус Клейста, принадлежавший раньше к богемской армии.

Здесь произошло то, что и предсказывал Гнейзенау. Силезская армия прошла почти без боя через ряды крепостей. Но и главная армия под командой Шварценберга также почти без боя достигла Лангрского плато, где и выяснилось, что этим ничего не было достигнуто. Против дальнейшего продвижения возражала мирная партия из военных и политических соображений. Дело дошло до горячей ссоры, и коалиция затрещала по всем швам.

Все же полный отказ от нее казался для обеих сторон еще слишком опасным, и пришлось остановиться на следующем компромиссе: не прерывая военных операций, созвать конгресс для обсуждения вопроса о мире. Здесь царь и Меттерних старались взаимно перехитрить друг друга: Меттерних хотел парализовать войну, в чем он, правда, опирался на Шварценберга; царь же пытался путем обструкции со стороны своих уполномоченных сорвать мирный конгресс, который должен был состояться в Шатильоне.

Все важнейшие козыри были как будто в руках у Меттерниха, однако фактически игру выиграл царь. Даже и без обструкции его уполномоченных конгрессу было суждено распасться. Со времени вступления во Францию союзники видели, до какой степени население тяготилось властью Наполеона. Они теперь повысили требования, говоря уже не о Франции с границами на Пиренеях, Альпах и Рейне, но о Франции 1792 г., без завоеваний не только Наполеона, но и Республики. Разница достигала приблизительно 1400 квадратных миль: левый берег Рейна, Бельгия и Люксембург, Савойя и Ницца не могли уже больше принадлежать Франции. Как бы ни было правильно с немецкой национальной точки зрения требование возвращения левого берега Рейна, с какой бы убедительностью и многоголосьем ни защищал Арндт положение, что Рейн является не только немецкой границей, но и немецкой рекой, союзные монархи были очень далеки от этой мысли. В своей жажде земель они не обратили внимания даже на то, что границы Франции 1792 г. были совершенно неприемлемы для Наполеона. Если он не хотел уничтожить самые корни своей династии, то он должен был сохранить государство хотя бы в тех границах, которые существовали до момента его самодержавия.

Меттерних ошибся также и в своих военных расчетах. Подошла силезская армия и смело стала во главе главных сил в надежде увлечь их за собой, как это уже однажды было при переходе северной армии через Эльбу. Наполеон также приблизился к союзникам, и 29 января произошел первый бой под Бриенном, оказавшийся не совсем благоприятным для Блюхера. Зато последний победил 1 февраля при Ла-Ротьер.

Наполеон использовал продолжительный перерыв, который был дан ему нерешительной политикой союзников, для новых вооружений; это было сделано, однако, при все возрастающем сопротивлении нации и далеко не с полным успехом. В его распоряжении была лишь одна полевая армия в 70 000 чел., состоявшая большей частью из необученных рекрутов, в то время как армия Шварценберга достигала 190 000 чел., а армия Блюхера — 84 000 чел., в большинстве своем испытанных солдат. Правда, подавляющее превосходство сил союзников ослаблялось тем, что их армии были растянуты на расстоянии от Женевы до Мозеля. Во всяком случае, тем 50 000 чел., с которыми Наполеон был при Ла-Ротьер, они могли противопоставить 140 000 чел. Несмотря даже на такие благоприятные условия, Шварценберга все же нельзя было побудить к битве. С большим трудом царь настоял на том, чтобы в распоряжение Блюхера были переданы некоторые корпуса из главной армии, так что Блюхер начал и выиграл сражение с 90 000 чел.

Эта победа усилила позицию военной партии. На военном совете, состоявшемся через день после нее, было решено идти на Париж. Шварценберг должен был преследовать разбитую армию Наполеона, в то время как Блюхер, из продовольственных соображений, должен был сделать несколько маршей к северу и затем, свернув на запад, двинуться к Парижу. Все же внутренние противоречия не были этим устранены. Шварценберг не старался использовать плоды победы. Он не только не преследовал разбитого врага, но и продвигался вперед так медленно, что оставался почти на одном уровне с Блюхером; вследствие этого был совершенно обнажен левый фланг силезской армии, который чрезвычайно беззаботно двигался широко растянутыми колоннами. Молниеносными ударами Наполеон разбил отдельные корпуса Блюхера; 10 февраля при Шампобере, 11-го — при Монмирале, 12-го — при Шато-Тьерри и 14-го — при Этоже. Эти четыре поражения по своим потерям равнялись большому сражению; силезская армия потеряла 15 000 чел.

За время 4-дневных боев от главной армии не было получено ни одного подкрепления. Распря между царем и Меттернихом снова вспыхнула ярким пламенем. Русское посольство сообщало из Англии, представитель которой до сих пор был на стороне Меттерниха, что английское правительство, считаясь с голосом народа, высказалось против мира с Наполеоном. Царь отказывался теперь от всякого участия в мирных переговорах, а Меттерних угрожал выходом Австрии из коалиции. Как раз в эти дни силезская армия потерпела поражение, и Шварценберг получил приказ не только не производить никаких операций, но и быть готовым в ближайший же день отступить с театра войны. Этого было достаточно, чтобы активность Шварценберга, и без того незначительная, прекратилась совершенно. Дело дошло до того, что Наполеон, разбив силезскую армию, обратил свои силы против главной армии и достиг немаловажных успехов над отдельными ее корпусами при Мормане и Монтеро.

Партия мира вздохнула снова. Шварценберг предложил Наполеону перемирие. «Стыдно быть таким трусом, — писал Наполеон своему брату Жозефу, — этот несчастный падает на колени при первой же неудаче». Он сначала не отвечал совсем, а затем предложил мир на основе границы по Рейну. Границы 1792 г. он отклонял самым решительным образом. Его надежды снова воспрянули; он думал, что ему ближе до Мюнхена, чем союзникам до Парижа. Со своими пленниками ему нечего вести переговоры; продолжительное перемирие он также отклонил; конференции, которые устраивались по этому поводу, не приводили ни к каким результатам.

Шварценберг присоединил силезскую армию к себе под предлогом подготовки к общей битве; на самом же деле он думал лишь о скорейшем возвращении за Рейн. Обе армии страдали по-прежнему от продовольственных затруднений. Войска были расположены на голой меловой возвышенности, покрытой снегом; было очень холодно. Одежда и обувь солдат во время похода очень износились. Соломы совершенно не было, и, чтобы раздобыть дров, приходилось рубить дома и хижины. При таких условиях план Грольмана встретил благоприятный прием как у союзных монархов, так и у Шварценберга. Этот план состоял в следующем: силезская армия должна была снова отделиться от главной армии и маневром на Париж отвлечь от нее неприятеля.

В случае же если Наполеон повернет против силезской армии, она должна была отступить на сильные корпуса Бюлова и Винценгероде, подходившие из Голландии.

Грольман представил план более безобидным, чем он был задуман. Силезская армия хотела быть совершенно независимой от Шварценберга и вести войну на свой собственный риск, тогда как Шварценберг думал, что он хочет и будет продолжать общее отступление, только в ином направлении. Приказа Шварценберга повернуть обратно, чтобы дать якобы общую битву, Блюхер просто не выполнил; он видел в этом лишь предлог для нового ограничения свободы действий. 3 марта он соединился под Суассоном с Бюловым и Винценгероде. В его распоряжении было теперь более 100 000 чел., тогда как Наполеон вел быстрым маршем как раз половину этого — 55 000 чел.

Образ действий Наполеона парализовал Блюхера и Гнейзенау. Здесь действовало совместно несколько причин. Бюлов и начальник его штаба Бойен с ужасом смотрели на оборванных и изнуренных солдат Клейста и Йорка. Их собственные войска до сих пор снабжались хорошо и никогда не были на бивуаках, тогда как силезская армия оперировала в течение многих недель в почти совершенно опустошенных местностях. Реквизиционная система превратилась в беспорядочную грабительскую систему, и французское население, относившееся к союзникам до сих пор равнодушно и даже дружелюбно, начало оказывать активное сопротивление. Так же плохо, и даже еще хуже, отражалось это положение на собственных войсках; они явно дичали, так что офицеры почти не имели на них влияния. Йорк называл свой корпус бандой разбойников, а Шарнгорст, сын генерала, едва не был убит своими собственными солдатами.

Испуганный таким положением, Бойен обратил внимание на то, что Пруссия имеет все основания беречь свои войска, если только она хочет, чтобы при заключении мира были приняты во внимание и ее интересы, потому что тогда будут иметь решающее значение не только победоносное ведение войны, но и существующие взаимоотношения сил. Всеми своими практическими следствиями военная деятельность силезской армии с января оказывала весьма существенные услуги лишь одному царю. Представления Бойена произвели на Гнейзенау сильное впечатление, тем более что они исходили от старого товарища, умевшего вести даже современную войну. Вдобавок ко всему Блюхер заболел чем-то вроде помрачения рассудка, и на Гнейзенау упала двойная тяжесть ответственности. Он решил перейти от нападения к обороне.

На исключительно сильной позиции под Лаоном силезская армия, численностью в 100 000 чел., ожидала 9 марта нападения Наполеона, который 7 марта в битве при Краоне хотя и победил один русский корпус, однако понес сильные потери, так что у него осталось 45 000 чел. Сражение велось без большой энергии и не дало ни одной стороне большого перевеса; лишь ночью удалось нападение, произведенное Йорком и Клейстом на правый фланг врага, которым командовал маршал Мармон. Мармон должен был отступить, но Наполеон остался стоять с левым крылом в отчаянной надежде навести этим страх на врага, что ему все же и удалось. Преследуя Мармона, Йорк и Клейст зашли ему в тыл, и Грольман, начальник штаба Клейста, предложил взять Наполеона с тыла, что и положило бы конец войне. Йорк охотно принял эту мысль, но не хотел приступить к делу без согласия главнокомандующего, которого, однако, не последовало.

Грольман и граф Бранденбург, посланные в главную квартиру, привезли ответ, что игра и без того выиграна и рисковать больше незачем. Граф Бранденбург писал позднее о своей поездке: «Нерешительность, неопределенность и небрежность, царившие все это время в главной квартире фельдмаршала, прямо невероятны». Роли внутри силезской армии совершенно переменились; Йорк, сильно вздоривший с Гнейзенау из-за его постоянного стремления вперед, покинул теперь армию в ярости против медлительной стратегии Гнейзенау и лишь с трудом был возвращен обратно.

Подобный же переворот произошел одновременно и в главной квартире. Наполеон беспрепятственно отошел от Лаона, оставив против силезской армии генерала Мармона с 20 000 чел., и повернул с 18 000 чел. против Шварценберга. Это привело царя в ужас, и он потребовал всеобщего отступления. Но трусливый Шварценберг оказал сопротивление. Мирный конгресс в Шатильоне разошелся 18 марта. Австрия была вынуждена отказаться от мира и жаждала теперь сама скорейшего решения. 20 марта при Арси на Обе произошло сражение, в котором Шварценберг так же мало отличился, как и раньше при Дрездене и Вахау. Вследствие своих необдуманных распоряжений, он смог ввести в бой лишь небольшую часть своего войска; французы держались великолепно. Только на следующий день Шварценберг обладал втрое большей численностью, чем противник, но все же, несмотря на это, он не осмелился на нападение; он ожидал его со стороны Наполеона. Последний осуществлял теперь тот план, который он взвешивал в течение целых недель; он бросился на коммуникационную линию главной армии с полной уверенностью, что он этим заставит ее повернуть обратно.

Несколькими неделями ранее этот план, вероятно, достиг бы желанного результата. И теперь он нагнал на союзников панический страх; у Шварценберга не было желания следовать за французской армией. Но царь на военном совете 24 марта снова решил, что союзные армии должны пойти на Париж, от которого они были отделены лишь несколькими переходами.

Гнейзенау писал впоследствии об этом героическом решении: «Итак, мы наконец отправились на Париж не из-за убедительности причин, говоривших за это, но потому, что ничего другого не оставалось, и сама судьба толкала на это главную армию». Не союзные войска победили Наполеона, но сопротивление собственного народа погубило его. Было бы неправильно сказать, что Франция истощила все свои людские ресурсы; по сравнению с тем, что выставила прусская провинция, Франция могла бы выставить еще миллион бойцов. В распоряжении Наполеона за этот поход ни разу не было более 300 000 чел., включая сюда и войска, стоявшие в Испании, Италии, и даже национальную гвардию, употреблявшуюся для защиты крепостей. Если бы у него было на 100 000 или на 200 000 чел. больше, он, несомненно, одержал бы верх. Но все призывы и воззвания, в которых он сам указывал на пример Пруссии, не могли помочь ему. Без добровольного участия нации нельзя было создать новую армию. Таким образом, он должен был пасть перед численным превосходством союзных армий, несмотря на жалкое командование ими. Он не осмелился принять битву под стенами Парижа против численно втройне превосходящего противника; ему оставалось лишь движение в тыл противника как последнее отчаянное средство.

Когда он узнал, что и это средство оказалось недействительным и союзные войска двинулись на Париж, он быстрым маршем поспешил обратно. Но он пришел слишком поздно: 30 марта после небольшого боя Париж капитулировал.