7. Швейцарцы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. Швейцарцы

Фридрих Энгельс охарактеризовал однажды в свои юные годы борьбу старых швейцарских кантонов[17] с габсбургской монархией, прославленную в сказании о Рютли и Телле, как битву ханжеского и грубого горного племени против цивилизации и прогресса. Это было в дни швейцарской союзной войны (Sonderbunds Krieg), когда старые кантоны выступили за иезуитов и тем навлекли на себя сильнейший гнев европейской демократии; поэтому ясно, что здесь говорил не столько Энгельсисследователь, сколько Энгельс-борец.

Во всяком случае, этот взгляд ближе подходит к исторической правде, чем прекрасные сказания о благочестивом народе пастухов, который был вынужден бесчеловечной жестокостью габсбургских ландфогтов выступить за свои неотъемлемые права. То, что швейцарцы защищали от Габсбургов, было на самом деле историческим застоем, и, конечно, защищали они его на основании того же права, с каким низшая культура восстает против высшей культуры, с тем же правом, с каким германские народности защищались против легионов Вара. Сравнение это напрашивается само собой, так что даже Энгельс сделал его, сказав, что швейцарцы представляли собой «неподдельный образец той человеческой расы, которая когда-то избивала римлян в Тевтобургском лесу по-вестфальски — дубинами и цепами». Дельбрюк делает тот же вывод в следующих словах: «Способ ведения войны швейцарцами носил тот же разбойничий и насильнический характер, как когда-то у германцев». Сходство идет еще дальше: как германцы, несмотря на всю свою ненависть к римским угнетателям, массами поступали на службу к ним, так и швейцарцы шли на службу к буржуазной цивилизации, с той только разницей, что им никогда не удавалось разрушить эту цивилизацию.

Формой боя швейцарцев было то же каре, которое было в обычае у германских народов, и так же, как у последних, оно было тесно связано с общиной (маркой), которая сохранялась в Швейцарии во все времена. Никто не доказал этого яснее, чем наш старый товарищ Бюркли, которому мы обязаны глубочайшими историческими исследованиями о швейцарской военной организации и о первых швейцарских битвах против дома Габсбургов. Дельбрюк писал о Бюркли: «Я обратил на него внимание после его работы „Настоящий Винкельрид“, появившейся в момент, когда мои „Персидские и бургундские войны“ были в печати, и я разыскал его, когда в 1888 г. проезжал через Цюрих. Этот оригинальный старый господин рассказал мне, что в юности своей он отправился вместе с Виктором Консидераном в Техас, чтобы основать там идеальное коммунистическое государство; когда это, несмотря на богатые денежные средства, не удалось, он пережил много приключений на мексиканской военной службе, прежде чем вернулся на родину; здесь он в течение продолжительного времени проявлял себя в качестве социал-демократического политика, настолько беспокойного, что швейцарские ученые по этой причине, а также вследствие его еретических взглядов в вопросах отечественной военной истории не хотели иметь с ним никакого дела. Он обладал не только большой начитанностью, но также и природным даром исторической критики, а главное — поразительной силой проникновения в прошлые времена, особенно же в военно-историческое событие. Временами его живая фантазия побуждала его рассказывать больше, чем это вытекало непосредственно из данного источника, но во всяком случае не то, что было невозможно само по себе или являлось бы психологически невероятным». Нам кажется, что эти строки в такой же степени рекомендуют с хорошей стороны того, кто их написал, как и того, к кому они относятся.

Все же очень характерно, что Дельбрюк, принимая почти целиком блестяще развитые положения, которые Бюркли делает относительно битвы под Моргартеном — первой победы, одержанной швейцарцами 15 ноября 1315 г. над рыцарским войском, — все же делает некоторое ограничение, говоря: «Совершенно не прав Бюркли, полагая, что такая битва, как Моргартенская, является, так сказать, непосредственно делом народа». По мнению Дельбрюка, народ смог победить рыцарство лишь потому, что демократия имела руководителя. Этого руководителя Дельбрюк видит в Вернере Штауффахере, которого он так же превозносит, как он унижает Клеона, предводителя афинской демократии. Из его суждений следует, что если бы такой человек, как Клеон, командовал под Моргартеном, дело было бы погублено; в Пелопоннесской же войне, наоборот, было бы выиграно, если бы во главе афинской демократии стоял такой человек, как Штауффахер.

Ганс Дельбрюк не говорит этого прямо — мы даже не думаем, чтобы он сознавал делаемый им вывод во всей его наготе. Но его стремление найти во что бы то ни стало «предводителя» в битве при Моргартене, несмотря на то что сообщения о битве не дают для этого ни малейшего основания, соответствует, быть может несознательно, буржуазному почитанию «великих мужей», с инициативой которых будто бы связан исторический прогресс; в другом месте Дельбрюк присоединяется, к сожалению, с большой горячностью, к положению Трейчке, что личности делают историю. Это положение или абсурд, или тривиальность. Абсурд в том случае, если этим хотят сказать, что отдельные великие люди определяют исторический ход вещей по своему собственному желанию и при желаемых ими условиях; это тривиальность, если этим хотят сказать, что люди делают свою историю при определенных исторических условиях. Трейчке понимает это положение в абсурдном смысле, так как он употребляет его в связи с тем, что Германия была спасена великим родом Гогенцоллернов после Тридцатилетней войны, и Дельбрюк также употребил бы его в абсурдном смысле, если бы он действительно стал утверждать, что Штауффахер привел швейцарцев к победе, а Клеон виновен в поражении афинской демократии. Если же, наоборот, он хочет этим сказать, что каждая демократия нуждалась в своих доверенных лицах для проведения ее объединенной воли, особенно же при военных действиях, где нельзя отказаться от единого руководства, то его полемика против Бюркли несостоятельна. Это само собой понятно, и говорить так по отношению к Бюркли он имеет тем менее оснований, что источники, как уже сказано, не называют никакого предводителя.

Швейцарские воины

В битве при Земпахе играл якобы большую роль швейцарский герой Арнольд Винкельрид, хотя мы узнаем это не из сообщений современников, но из значительно позднейших хроник. Однако Бюркли так элегантно и основательно выпроводил из истории этого героя, что даже г. Дельбрюк признает критическое развенчание сказания о Винкельриде «истинно драгоценным плодом беспристрастного исследования» Бюркли. Однако он возражает против установленного Бюркли представления об этой битве в другом отношении. Земпахская война была вызвана ужасными разбойничьими набегами со стороны швейцарцев в габсбургские владения; герцог Леопольд, прекрасно помнивший, что случилось под Моргартеном с его дядюшкой, носившим то же имя, и обладавший несомненными военными знаниями, очень неохотно и лишь после больших приготовлений решился на борьбу с швейцарцами. Лишь после того как его попытки снискать своей уступчивостью сносный мир разбились о хищнические наклонности швейцарцев, он решился вкусить от этого горького плода.

Тем знаменательнее тот факт, что его рыцари дрались при Земпахе пешими, о чем в один голос говорят старые хронологи. Этим Леопольд заранее обрек себя на поражение. Все снаряжение, экипировка и тактика рыцарей были приноровлены к битве на коне, все основывалось на силе атаки, при которой сила тяжелого коня поддерживала силу удара копья. Рыцарское копье лишь постольку было оружием массового сражения, поскольку оно поддерживалось силой коня. Когда рыцарь участвовал в массовом бою пешим и потому в высшей степени был обременен своим вооружением, рыцарское копье имело значение лишь оборонительного и даже весьма неудовлетворительного оружия, так как оно направлялось лишь одной рукой. Поэтому пеший бой рыцарей применялся лишь в крайних случаях, когда местность не допускала конного боя или же когда предводитель не вполне доверял рыцарям и заставлял их спешиться, чтобы они не уехали на своих конях. Но при Земпахе не было ни того, ни другого повода: битва происходила на гладком поле, и заботливо подобранное рыцарство было предано своему герцогу.

Бюркли разрешает эту загадку предположением, что швейцарцы внезапно напали на рыцарей. Битва произошла 9 июля 1386 г. в жаркий летний день около полудня. Рыцарское войско, двигавшееся с утра, сделало привал для обеда; их кони были разнузданны, и беззаботность их была тем более велика, что местонахождение главных швейцарских сил предполагалось около Цюриха, где швейцарцы ожидали сначала нападения герцога. Хронологи почти единогласно утверждают, что оба войска наткнулись друг на друга неожиданно для себя. Бюркли предполагает, что швейцарцы усиленным ночным маршем продвинулись от Цюриха, и он толкует сообщение хроники таким образом, что рыцарские лошади были «разнузданны».

Дельбрюк возражает против обоих этих предположений. Он указывает, что, во-первых, по цюрихским актам, швейцарцы покинули Цюрих самое позднее 7 июля и, таким образом, не нуждались ни в каком форсированном ночном марше, чтобы быть 9 июля у Земпаха, и что, во-вторых, слова хроники «ungez?mpt» следует понимать не как «ungez?umt» (разнузданные), но как «ungez?hmt» — в смысле неукротимые. Если даже он в этом прав, то он опровергает предположения Бюркли, как говорят на юридическом языке, «в побочном обстоятельстве». Вопрос, почему рыцари дрались при Земпахе спешившись, этим не разрешается. Когда же Дельбрюк считает не «невозможным», что герцог Леопольд заставил рыцарей спешиться, чтобы поднять мужество рядовых бойцов, — прием, который встречался тогда во Франции, — то такое объяснение кажется гораздо менее вероятным, чем объяснение Бюркли. Каковы бы ни были французские нравы, Леопольд именно потому, что он знал швейцарцев, собрал отборное рыцарство, и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он в значительной степени обезоружил рыцарство для того, чтобы подкрепить мужество рядовых бойцов, т. е. пеших слуг, которые играли в рыцарском войске роль вспомогательного оружия и перед такой тактической частью, как швейцарская квадратная колонна, должны были разлететься, как мякина от ветра. Таким образом, при всех попытках объяснить пеший бой рыцарей при Земпахе предположение Бюркли является единственно приемлемым и возможным.

Вооружение швейцарцев

Битву при Моргартене можно еще назвать освободительной битвой, так как она должна была защитить независимость старых кантонов от габсбургского господства, хотя не силами благочестивого пастушеского народа, но силами опытных и искушенных в военном деле общин. Битва у Земпаха была только формально оборонительным сражением; фактически же герцог Леопольд защищал свои владения от постоянных грабежей швейцарских соседей. Наконец, бургундские сражения (Грансон — 2 марта 1476 г., Муртен — 22 июня 1476 г. и Нанси — 5 января 1477 г.), поднявшие военную славу швейцарцев до чрезвычайной высоты, хотя и являлись наступательными войнами швейцарцев, но велись швейцарцами даже не в собственных интересах, а на службе французского короля.

Наемничество еще значительно ранее сделалось любимой профессией старых кантонов; следы его сохранились до последних времен Гогенштауфенов — до середины XIII столетия. Во время битвы при Земпахе оно, конечно, было в полном расцвете. Бернабо Висконти из Милана взял к себе на службу в 1370 г. 3000 швейцарцев, проявивших себя в Италии как страшные насильники и принудивших в 1373 г. папу к серьезному увещанию по адресу кантона Швиц. Между прочим, герцог Леопольд, погибший при Земпахе, был зятем этого Висконти и также знал швейцарцев с этой стороны. Дело приняло крупные размеры в то время, когда Людовик XI купил сразу все восемь кантонов, образовавших тогда союз (Швиц, Ури, Унтервальден, Люцерн, Цуг, Цюрих, Берн, Гларус), чтобы обратить их в качестве войск против Карла Смелого, герцога Бургундского. Попытка швейцарских историков представить дело так, как будто кантонам угрожала опасность со стороны Бургундии, совершенно не выдерживает критики. Самое большее — один кантон Берн имел некоторые интересы в том, чтобы Бургундия не укрепилась в Эльзасе и Шварцвальде, однако Берн заставил заплатить себе так же, как и 7 остальных кантонов, которые вели войну как чистые наемники, без малейшего следа собственных интересов.

Здесь мы стоим у конца средневековой военной истории, у большого поворотного пункта истории, который нигде не проявлялся с такой ясностью и очевидностью, как в этой торговле. При Карле Смелом рыцарство переживало свое последнее блестящее время. Здесь оно было так мало ограничено или разложено, что оно искало новой опоры даже в огнестрельном оружии. Напротив, Людовик XI являлся первым монархом нового времени, национальным королем, подчинившим крупные вассальные государства внутри Франции, распространившим свое господство до Пиренеев, Альп и Юры, покровительствовавшим земледелию и горному делу, торговле и промышленности и, конечно, повысившим податные сборы с 2 000 000 до 4 000 000. Для проведения своих централистских тенденций он нуждался в боеспособном войске, и, с верным инстинктом поднимающейся исторической силы, он нашел в швейцарских квадратных колоннах с их строгой дисциплиной и тактической сплоченностью, в их несокрушимых массовых ударах то, что было нужно ему в борьбе против рыцарских войск. Он купил швейцарцев на наличные деньги, показав этим, что денежное хозяйство является настолько же предпосылкой современного военного дела, как натуральное хозяйство являлось предпосылкой средневекового военного дела.

Швейцарская баталия

Битвы при Грансоне и Муртене также освещены еще последним сиянием той трогательной поэзии, которая окружает битвы при Моргартене и при Земпахе, но исторически они представляют собой несравненно более важные по своему значению события. Они принадлежат уже не столько к швейцарской, сколько к европейской истории, и Дельбрюк не преувеличивает, рассматривая их как исходный пункт нового развития, подобно битвам под Марафоном и Саламином, с которыми они сходны еще тем, что швейцарцы имели претензию сражаться против неизмеримо превосходящих сил. Фактически во всех этих битвах они имели на своей стороне значительный численный перевес. Это видно из имеющихся военных списков бургундцев; на наличность же легендарных измышлений в обоих случаях г. Дельбрюк указал еще до своего большого сочинения о военном искусстве в своей работе о персидских и бургундских войнах, где он сокращает миллионные числа Геродота. Бургундцы имели перевес лишь в огнестрельном оружии. Это не помешало, однако, их поражению и послужило доказательством того, что огнестрельное оружие не было ни первым, ни наиболее действительным средством превращения феодального общества в современное.

Вступлением швейцарцев в военную историю заканчивается третий том сочинения, о содержании которого мы старались здесь дать нашим читателям общее представление, — представление, относительно которого мы должны настойчиво указать, что оно и отдаленно не исчерпывает богатого содержания этих книг. Многих и важных вопросов, которые рассматривает г. Дельбрюк, мы не коснулись даже бегло; мы довольствуемся главным образом тем, чтобы возбудить у наших читателей интерес к работе, бесспорно представляющей собой честный, серьезный труд научного исследования в этой области.

Рыцарское снаряжение в XI–XIII вв.