5. Русский поход

5. Русский поход

Весной 1812 г. события созрели уже настолько, что должны были быть разрешены с оружием в руках. Россия отделалась от Турции Бухарестским миром, предоставившим ей порядочный кусок земли. Со Швецией, у которой она отняла Финляндию, Россия заключила даже союз. Шведским наследником престола в это время состоял бывший французский маршал Бернадот, который заставил пообещать себе вместо Финляндии Норвегию, а в случае низвержения Наполеона — даже французскую корону; с Англией царь также заключил официальный мир и сговорился даже с испанскими инсургентами. Наконец, он призвал к своему двору барона фон Штейна в целях возбуждения мятежей в Германии.

Однако все это были вопросы более или менее второстепенного порядка. Решающее значение имел вопрос о русских вооружённых силах. Последние же внушали к себе лишь очень слабое доверие.

Войско, прикрывавшее границу, достигало самое большее 180 000 чел. Царь был очень далек от того гениального плана, который ему приписали впоследствии; он позволил генералу Пфулю, методическому «талмудисту», нанесшему огромный вред прусскому войску под Йеной, но одновременно внушившему доверие царю, навязать себе нелепую мысль — сконцентрировать в целях успешной борьбы русские войска в укрепленном лагере на Дриссе. При этом Пфулю мыслились: отчасти лагерь Бунцельвица времен Семилетней войны, отчасти линии Торрес — Ведрас. Эти линии в то время заставляли много о себе говорить, оказав свое влияние на Шарнгорста и его друзей в понятной форме, а на Пфуля — в непонятной. Лагерю на Дриссе недоставало всего того, что сделало непобедимыми линии Торрес — Ведрас: лишь незначительного превосходства противника, моря как опорного пункта и находящегося на море флота в виде резерва.

Гораздо лучше был вооружен Наполеон. Он приобрел еще одного союзника в лице Австрии, которая за свое подкрепление в 30 000 чел. и 60 орудий получила несомненно лучшие условия договора, чем Пруссия. Но от этого союзника вряд ли можно было ожидать больше, чем от русского союзника в войну 1809 г. Главные силы Наполеона заключались в мощных военных массах, которые он получил из Франции и зависимых от нее стран (Рейнский союз, Италия, Швейцария, Варшавское герцогство). Они достигали 619 000 чел., из которых в непосредственно действующую армию входило 467 000. 29 мая из Дрездена, где он произвел новый смотр своим немецким вассалам, Наполеон дал приказ к выступлению. Первой жертвой войны сделались прусские провинции. Вследствие похода французской армии они потеряли, по вычислениям прусского министра финансов, по крайней мере на 140 000 000 франков больше той суммы, которая оставалась еще от выплачиваемой контрибуции; по вычислениям же Гарденберга, лишь на 94 000 000 франков свыше остатка контрибуции, но при этом они терпели еще убыток в 309 000 000 франков. Эти вычисления, может быть, несколько и преувеличены, но, во всяком случае, прусские провинции потерпели снова ужасающие опустошения.

Переход Наполеона через Двину в июле 1812 г.

23 июня французские войска перешли через Неман. Русские разделили свою армию на две части, из которых одна, под командой Барклая-де-Толли, медленно отступала к лагерю на Дриссе, другая же, под командой Багратиона, должна была беспокоить наступавшего врага с флангов и с тыла. Однако этот операционный план распался сам собой перед массами французских войск. Чтобы избежать немедленного поражения, русские войска должны были ускоренным маршем отступить в глубь страны, чтобы там соединиться, что им удалось сделать только в Смоленске. Лагерь на Дриссе исчез, как призрак, лишь только дело приняло серьезный оборот. Только в Смоленске можно было подумать о битве; здесь дело дошло даже до упорных боев, но Барклай-де-Толли, предвидя верное поражение, уклонился от решительного сражения и продолжал отступление в надежде найти позицию, где бы он мог принять битву хотя бы с какой-нибудь надеждой на успех.

Это отступление происходило при громких криках о предательстве святой России «немцами», окружавшими царя; сам Барклай был сыном протестантского пастора из Лифляндии. Громче всего кричали в его собственной главной квартире; во главе недовольных стоял родной брат царя великий князь Константин. Ни один из крикунов не подозревал, что отступление было на самом деле спасением для России. От понимания этого были также далеки и Барклай, и царь. Барклай не был гениальным полководцем, но он был дельным генералом. Он лишь не хотел вступать в битву, предвидя несомненное поражение; царь, который в сущности не представлял себе истинных размеров опасности, пытался его поддерживать. Однако всеобщее возмущение против русского отступления было до такой степени велико, крики о предательстве немцев были так назойливы, что царь был вынужден передать главное командование чисто русскому по своей национальности фельдмаршалу Кутузову, отжившему, бездеятельному старику, военные таланты которого даже сам царь ценил очень низко. 7 сентября Кутузов попытался найти свое счастье в битве под Бородином и проиграл игру; если эта ужасная битва стала для русских все же почетным поражением, то это было заслугой Барклая, а не Кутузова, который, бражничая за боевой линией, имел бесстыдство сообщить царю о якобы одержанной победе. Ответом на это было 14 сентября вступление Наполеона в Москву.

Но Наполеон также впал в большое заблуждение, думая, что он достиг своей цели. Уже с первого дня его вступления в Россию началось внутреннее разложение его могучей армии. Французские войска находили везде опустошение; деревни были брошены и пусты. Это происходило не по распоряжению правительства, как думали французы, но вследствие существовавшего у русского народа представления о войне. Внутренняя Россия давно уже не видала врага в своих землях, и в представлении крестьян жили воспоминания о пожарах и опустошениях, об убийствах и грабежах, производимых татарскими ордами. Как прадеды их бежали от татар, так они бежали от французов. Их деревянные избы, которые можно было очень быстро построить снова, не представляли для них большой ценности. То, что действительно являлось для них большой ценностью, жатву и скот, они спасали при бегстве.

Партизанский отряд нападает на французский обоз

Генерал-фельдмаршал, князь Михаил Богданович Барклай-де-Толли

Вследствие этого французское войско стало ощущать большие трудности продовольственного характера, несмотря на все энергичные и предусмотрительные меры, принимавшиеся Наполеоном. Очень быстро начались грабежи, мародерство, а вместе с этим и падение военной дисциплины. Каждый шаг вперед увеличивал бедствие; чем более, казалось, ослаблялась сила сопротивления русского войска при его отступлении, тем больше возрастало пространство, являвшееся главным, непреодолимым элементом мощности России. Шарнгорст понял раньше императора и царя исторический характер русского похода; он считал, что Наполеон должен погибнуть в обширных пространствах русского государства, если только Россия поставит этот козырь на карту и ни в коем случае не пойдет на мир.

Наполеон, вступая в Москву, возлагал свою единственную надежду на мир. Его боевые силы уже значительно уменьшились; в битве под Бородином у него было лишь около 120 000 чел. Он послал своих послов в Петербург, но не подумал о том, что заключать мир с ним будет русская нация, а не царь, бывший таким жалким и уступчивым после битв при Фридланде и Аустерлице. А на что способна эта нация, ему показал московский пожар. Царь был стоек не благодаря собственному мужеству, которым он не обладал, и не благодаря барону фон Штейну, как это хвастливо утверждал немецкий патриотизм, но исключительно потому, что он хорошо помнил судьбу своего отца и деда.

Бесцельно проведя в Москве около 5 недель, Наполеон должен был 18 октября предпринять неизбежное отступление. Мягкая и теплая осень была очень благоприятна для него: в ноябре были только незначительные морозы. Лишь 4 декабря мороз достиг 16 град., в следующие дни — 18–20 град., а 8 декабря — 28 град. Эти морозы нанесли последний удар совершенно разбитому войску и разрушили последние остатки дисциплины. Около середины декабря лишь тень великой армии достигла медленными, вялыми переходами Восточной Пруссии, которую она жесточайшим образом разграбила полгода назад. Это были беспорядочные кучки всех национальностей и родов оружия, настоящее войско призраков, которые, казалось, вышли из могил: исхудавшие, как скелеты, многие искалеченные, с отмороженными членами, с мертвенными лицами, с налитыми кровью и помутневшими глазами, многие почти слепые или сошедшие с ума, укутанные в лохмотья, лошадиные попоны, овчины, звериные шкуры и т. п. Почти все безоружные, опиравшиеся на палки и дубины.

«За эти дни, — сообщает президент Ауэрсвальд от 18 декабря из Кенигсберга в Берлин, — проследовало, главным образом пешком или в крестьянских санях, без рубашек и сапог и даже в женских платьях, с отмороженными членами 84 генерала, 106 полковников, 1171 офицер. Все солдаты, которые проходят через провинцию по всем направлениям группами и в одиночку, в большинстве случаев безоружны».

Генерал-фельдмаршал, князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов Смоленский

Через три дня после этого он писал: «По донесениям, в Кенигсберге находятся еще 255 генералов, 699 полковников, 4412 капитанов и лейтенантов, 26 950 унтер-офицеров и солдат; все в весьма жалком состоянии». Уже из этого краткого донесения вытекает показательный и богатый по своим последствиям факт: относительно большое количество офицеров и унтер-офицеров, уцелевших от ужасной катастрофы французского войска. Это дало Наполеону возможность, при его все еще безграничных источниках, сравнительно скоро создать новое войско. Эту возможность он получил благодаря жалкой военной тактике русских. Кутузов не осмелился взять быка за рога даже и тогда, когда этот бык был смертельно ранен. Он упустил представившуюся ему возможность уничтожить вражеское войско до последнего человека на реках Красной и Вязьме так же, как не сделали этого и командиры его вспомогательных войск — генерал Витгенштейн и адмирал Чичагов; при Березине Наполеону даже удалось с жалкими остатками своего войска одержать в последних числах ноября нечто вроде победы над русскими.

Бородинская битва, 26 августа 1812 г.

Рисунок А. Адама

Здесь следует упомянуть, что немецко-русский легион, организованный бароном Штейном как ядро будущего немецкого войска, не оправдал возлагавшихся на него надежд. Он остался несчастным гермафродитом и ничем более. Штейн привлек к себе Эрнста-Морица Арндта, прирожденного немецкого патриота, имевшего наполовину старые, наполовину новые воззрения, и они совместно сочиняли памфлеты, чтобы побудить к уходу солдат Рейнского союза, находившихся во французском войске. Арндт великолепно умел подражать библейскому языку, и то, что он писал в своем «Кратком катехизисе для немецких солдат» о нормальном значении присяги, является такой глубокой мудростью, которую сейчас ни в коем случае нельзя было бы проповедовать на улицах и площадях Германской империи, не заслужив обвинения в государственной измене и оскорблении величества. Жалко лишь, что эта агитация велась в 1812 г. под защитой «батюшки-царя», и уже через год после этого от нее постыдно отреклись те самые люди, которые ее проводили.

Если в этой громадной катастрофе Наполеон сохранил еще средства и возможность организовать быстро новое войско, то на русской стороне положение было гораздо печальнее. Русское войско сильно уменьшилось; правда, оно не было так жестоко деморализовано, как французское, но все же оно состояло из обломков, которые были бы неспособны вести войну по ту сторону Немана, как только натолкнулись бы на серьезного противника. Если совершенно не считать остатков великой армии, то все же (у Наполеона) оставались еще фланговые войска, из которых одно сражалось в Курляндии под командой Макдональда, другое на Волыни под командой Шварценберга; оба эти войска насчитывали, при сравнительно небольших потерях, около 40 000 боеспособных человек, в большинстве своем поляков или же солдат Рейнского союза. Крепости по линии Вислы и Одера были заняты 70 000 французов, и, кроме того, в Бранденбурге стояло или же в скором времени прибыло туда еще 20 000 чел. Вряд ли существует более наглое извращение истории, чем утверждение, что царь появился за Неманом как «освободитель немцев»; он находился еще в более неблагоприятном положении, чем Наполеон, так как по финансовым и пространственным причинам он не мог организовать в ближайшем времени нового войска. Его связывало, кроме этого, еще и то, что сильная военная партия с Кутузовым во главе высказывалась против того, чтобы перенести войну за пределы русской земли.

Решение вопроса зависело не от царя, но от Польши и Пруссии, у границ которых он теперь стоял. Эти государства были раньше союзниками Наполеона, а поляки и сейчас стояли твердо на стороне французов. Таким образом, царю оставалось лишь проявить чрезмерную нежность к восстановлению прусского государства, что, конечно, не особенно-то растрогало Берлин. В Берлине были далеки и от героических решений, которые следовало принять в собственных своих интересах. Король и Гарденберг были великолепным образом осведомлены о тяжелом положении Наполеона, по донесениям австрийских чиновников и даже от самого Наполеона, который, покинув 5 декабря свое войско, потребовал 14 декабря из Дрездена от короля, чтобы он усилил прусский вспомогательный корпус на 30 000 чел.; но страх заглушал у короля и его приближенных все остальные соображения, и даже Гарденберг не находил ничего лучшего, как успокаивать страстные выступления масс и вести дипломатические переговоры о вооруженном посредничестве между Францией и Россией.

Таким образом, произошло то, что смелый поступок одного прусского юнкера через голову короля и его министров решил дело.