V

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

V

Важнейшая, с точки зрения исторического развития, война второй половины XVI века возникла из-за отпадения Нидерландов от испанского владычества. И если могущественной Испании в течение 80-летней борьбы не удалось все же вернуть под свое ярмо маленькую Голландию, то глубочайшие причины этого победоносного сопротивления нидерландских мятежников скрывались в условиях экономического развития этой страны. Голландский купец победил испанского дворянина и попа, так как его главным и решительным орудием была та самая промышленность, которая так грубо разрушалась в Испании и так заботливо культивировалась в Голландии.

Буржуазный торговый капитал понимал безумие капиталистического абсолютизма, полагавшего, что если господствующие классы располагают сокровищами других стран света, то производство собственной нации может быть уничтожено.

При всех своих аппетитах к испанским колониям голландские купцы прежде всего поддерживали отечественную промышленность — шерстяные фабрики в Лейдене, полотняные в Гарлеме, многочисленные предприятия, необходимые для постройки кораблей, и не менее многочисленные предприятия, которые были нужны для переработки заморского сырья: табачные фабрики, москательные фабрики, сахарные, гранильни алмазов. Интеллигентные и прилежные рабочие, которых капиталистический абсолютизм изгонял из других стран, находили в Голландии радушный прием. Каждый уголок страны жужжал, как пчельник. Что мог поделать Голиаф против этого Давида, когда даже во время ожесточеннейшей борьбы на жизнь и смерть нельзя было закрыть испанские гавани для голландских кораблей? Уничтожив испанскую промышленность, Филипп II должен был покупать каждый крючок, каждый канат, каждый гвоздь у своих смертельных врагов, которые умели назначать хорошие цены.

Голландцы были кальвинистами; кальвинизм, родившийся в Женеве, соответствовал идеологическим потребностям буржуазного торгового капитала. Поэтому вполне понятно, что испанские иезуиты того времени говорили: «ересь окрыляет торговый дух», не давая, однако, этими словами блестящего доказательства своей прославленной мудрости.

Но что можно сказать, когда новейший историк военного искусства в своем далеко не плохом сочинении, о котором мы будем еще говорить, объясняет силу военного сопротивления нидерландских мятежников «лишь во вторую очередь благоприятными внешними условиями, в первую же — внутренними силами реформации».

Таким образом, возраставшая хозяйственная сила Голландии проистекала будто бы косвенным образом из религиозной догмы, из освящения буржуазной, особенно же торговой, деятельности протестантизмом, из вновь рожденной нравственной идеи с ее трансцендентальным могуществом. Косвенным образом? О, да! Насколько это верно — знает, возможно, бог, а может быть, и сам черт! Но сами голландские кальвинисты хорошо знали, откуда непосредственно вытекало «несравненное благосостояние Нидерландов», повторяя в своих утренних и вечерних молитвах крылатые слова: «Торговля должна быть свободной, хотя бы и в самом аду; если господин сатана будет платить хорошие деньги, то ему надо хорошо служить».

В действительности «хорошие деньги» и решили войну между Испанией и Голландией. Когда герцог Альба в 1567 г. отправился в Нидерланды для подавления восстания, его войско, достигавшее для того времени очень большого количества — 20 000 бойцов, состояло главным образом из испанцев и затем уже из итальянских, валлонских и немецких наемников. С противоположной стороны выступали также наемники, но в весьма пестром смешении — немцы, англичане, шотландцы и французы, — здесь не было того крепкого ядра, которое давали войску Альбы национальные испанские отряды с их фанатичной ненавистью к еретикам. Военное превосходство было на стороне испанцев.

Во всяком случае голландцам очень благоприятствовало то, что они имели сильные оборонительные средства в своих, обнесенных стенами, городах, в самой природе страны с ее многочисленными плотинами и шлюзами, которые при искусственном затоплении в высшей степени затрудняли осаду городов, наконец в гезах[19] народной милиции (geuse). Однако сопротивление опять-таки парализовалось тем, что, в то время как гезы рекрутировались из низших классов населения (уже само слово «гез» означает нищий), голландские купцы гораздо более склонялись к миру с испанцами, и богатые города, как, например, Амстердам, в течение лет медлили отложиться от испанцев. Если принять еще во внимание, что Испания представляла собой могучую монархию, а генеральные штаты 7 восставших провинций были связаны весьма несовершенной федеративной конституцией, наподобие швейцарских кантонов, то военный перевес окажется, несомненно, на испанской стороне.

Взятие Брилле «морскими гезами» в 1572 году. Гравюра 1583 г.

И если после длительной борьбы чаша весов склонилась все же на сторону Нидерландов, то это во всяком случае не было результатом трансцендентального могущества новых нравственных идей, но следствием весьма прозаического факта, что генеральные штаты могли платить жалованье своим наемникам аккуратно. Испанская же монархия не могла этого делать. Испанское войско было совершенно расшатано, даже в своем национальном испанском ядре, продажностью военных начальников и мятежами среди солдат. «Испанские зверства» (furia espagnole) превратились в пословицу. Что под этим подразумевалось, видно из следующего факта. 4 ноября 1576 г. был ужаснейшим образом разграблен Антверпен — самый оживленный, богатый торговый город христианского мира, затмивший даже славу Генуи и Венеции, о котором было сказано: мир — кольцо, и Антверпен — бриллиант в нем. Он был разграблен наемниками испанского войска, так как им не было уплачено их жалованье; ратуша и 600 буржуазных домов были сожжены; свыше 10 000 жителей были убиты и сброшены в воду.

Сначала в войсках генеральных штатов дело обстояло не лучше, так как им недоставало национального ядра, а также единого руководства. Предводителями войск были принцы Оранские, наместники восставших провинций, но они находились в непосредственном подчинении у купеческого правительства, с надменным презрением торгашей смотревшего на этих бедняков, принужденных продавать свою жизнь. Члены генеральных штатов сидели, как депутаты, в главной квартире; в крепостях бургомистры стояли выше военных комендантов; в довершение всего наместники командовали лишь теми войсками, которые оплачивала их провинция. С большим трудом удалось добиться того, что один принц Оранский сделался главнокомандующим всего войска, но собранные с трудом войска ускользали из его рук, как вода, если плата не была выдана вовремя.

Но если беда не излечила финансового банкротства испанской монархии, то она все же научила кое-чему купеческую скаредность генеральных штатов. Принцы Оранские создали наконец под собой твердую почву пунктуальной выплатой жалованья солдатам, и то нетвердое положение, которое они занимали в бесформенном государственном организме Нидерландов, заставило их, в интересах их собственной династии, создать годное для войны войско. Их духовный кругозор соответствовал не испанскому иезуитизму, но начавшему расцветать в то время буржуазному просвещению. Гуго Гроций и Барух Спиноза были их соотечественниками. Известно, что внимание Морица Оранского на античное военное искусство было обращено профессором филологии Лейденского университета, а Вильгельм Людвиг Оранский совместно с известным историком выяснял на оловянных солдатиках, почему тонкие строи древних римлян имели преимущества над глубокими колоннами македонской фаланги. Тем и другим принцы Оранские могли воспользоваться при своей военной реформе. Но, конечно, не следует думать, что чисто теоретические соображения могут изменить организацию войска, если к этому нет реальных предпосылок.

В данном случае эти предпосылки были созданы правильно и аккуратной выплатой жалованья, обеспечившей принцам Оранским гораздо более ценный солдатский материал, чем тот, который имелся у их противников.

Если раньше усовершенствование огнестрельного оружия принудило испанцев разбить старые боевые колонны швейцарцев на более мелкие тактические единицы, то все более возрастающее усовершенствование огнестрельного оружия, все более и более увеличивающееся количество мушкетеров заставило уменьшить испанские колонны пикенеров, образовав вместо немногих глубоких колонн большое количество широких. Таким образом, вместо нескольких больших колонн в 50 человек глубиной образовался боевой порядок из рот глубиной лишь в 10 человек. Благодаря этому большее число пик могло принять участие в ударе и было создано больше интервалов, в которых могли бы развертываться мушкетеры.

Мушкетер

Большая опасность, вызывавшаяся этим бесспорным прогрессом, состояла в том, что тонкий боевой порядок мог быть легко прорван сильным ударом глубокой колонны. Этой опасности принцы Оранские старались избежать тем, что очень заботливо обучали как солдат, так и офицеров. Они изобрели то, что мы называем теперь муштровкой: прилежное, постоянное обучение солдат, беспрекословное повиновение, которое заставляет даже в ужасах битвы так же автоматически подчиняться приказаниям офицеров, как и на полковом плацу.

Такой муштровки можно достигнуть лишь в том случае, если солдаты аккуратно получают свое жалованье и привязаны к своему знамени. Тот же самый историк, который приписывает силу военного сопротивления нидерландцев трансцендентальному могуществу новых нравственных идей, спрашивает с полным правом: «Могли ли они бросить щедрого и платежеспособного хозяина и пойти на службу к обанкротившимся испанским гидальго?» Военные реформы принцев Оранских не были самостоятельным измышлением их гениальных голов, но они лежали на том пути, на который впервые вступила Испания и с которого она должна была сойти, свалившись в пропасть финансового краха.

Пикинеры

Большая подвижность многочисленных тактических единиц, на которые распадалось нидерландское войско, предъявляла более высокие требования не только к солдатам, но и особенно к офицерам. Для обучения солдат требовалось несравненно большее количество труда, а для руководства битвой требовалась несравненно большая степень образования. Из этой необходимости возник офицерский корпус, носивший на себе национальный отпечаток и состоявший на государственной службе.

Эти военные реформы превратили Нидерланды на рубеже XVI и XVII столетий в высшую школу военного искусства. Но военным государством они не сделались. Центр тяжести их могущества лежал на море, чем более принимали они характер первоклассной морской державы, тем менее могли они думать о том, чтобы стать первоклассной сухопутной державой. Целый ряд других причин, о которых здесь не приходится распространяться, действовал в том же направлении. Поэтому не могло случиться, чтобы Нидерландское восстание ввело в практику остальной Европы новое военное искусство, хотя бы в той степени, как это сделала через два века Французская революция. Голландская военная реформа осталась теоретическим образцом, который европейские военные ревностно изучают, но мы должны сказать здесь еще раз: чистая теория может очень немного дать войне, если при этом отсутствуют фактические предпосылки, при которых она осуществляется.

Это больше всего относится к Германии, с которой Нидерланды были тогда связаны теснее, чем в настоящее время. Один из принцев Оранских, правда, основал в Зигине в 1607 г. «военную и рыцарскую школу», чтобы пересадить в Германию нидерландскую военную организацию. Но из этого получилось очень мало, вернее — даже ничего. Немецкие ландскнехты были еще более развращены, чем испанская пехота, с которой они так часто делили битвы и победы в первую половину XVI столетия. В то время как испанская пехота все еще вела мировые войны, немецкие ландскнехты, с того времени как Мориц Саксонский помог княжескому господству восторжествовать над императорской властью, унизились до целого ряда жалких, мелочных сделок, в которых они продавали себя направо и налево. В поджогах Альбрехта Бранденбургского в Грундбахской распре, в Кельнской резне, в июльских событиях и т. п. немецкие ландскнехты показали себя неорганизованной бандой, потерявшей последние следы национальной окраски.

Изменить это не могла ни высшая, ни низшая школа, но лишь такая катастрофа, какой была Тридцатилетняя война.