Корнелиус Райан День «Д»[90]

Корнелиус Райан

День «Д»[90]

В лесу под проливным дождем в двух милях от военно-морского штаба в Саутвик Хауз один американец, которому предстояло принять важное решение, устав от навалившихся на него проблем, решил отдохнуть и расслабиться в своем скромно обставленном жилом автомобильном фургоне. Хотя он мог бы с удобством разместиться в просторном особняке Саутвик Хауз, Эйзенхауэр решил не делать этого. Он всегда старался быть как можно ближе к морским портам, в которых проходила погрузка его войск. Несколько дней назад он велел развернуть здесь свою походную штаб-квартиру. Тут были поставлены несколько палаток для его окружения и автофургоны, в одном из которых жил он сам, называя его «моим цирковым фургоном».

Фургон Эйзенхауэра был просторным, вместительным и состоял из трех комнат — спальной, гостиной и кабинета. Кроме того, в нем имелась крошечная кухня, туалет, и, наконец, на крыше располагалась застекленная наблюдательная площадка. Но Верховный главнокомандующий редко использовал все эти помещения. Недолго задерживался он даже в гостиной и кабинете: служебные совещания, которые он созывал, обычно происходили в палатке рядом с фургоном. Одна только спальня имела вполне жилой вид. В ней одной ощущались черты его личности: на столе у койки лежала большая кипа вестернов в бумажных обложках, на стене висели фотографии его жены Мэми и сына Джона, которому недавно исполнился 21 год, в форме курсанта Вест-Пойнта.

Из этого фургона Эйзенхауэр командовал почти трехмиллионной союзнической армией. Более половины этого необъятного воинского контингента составляли американцы: почти миллион семьсот тысяч пехотинцев, моряков, летчиков и солдат береговой охраны. Британские и канадские силы насчитывали около миллиона. В рядах союзнической армии сражались также французские, польские, чешские, бельгийские, норвежские и датские части. Никогда прежде не командовал американец такой большой и многонациональной армией и не нес на своих плечах груз такой невероятной ответственности.

Однако, несмотря на всю полноту власти этого загорелого, с заразительной улыбкой выходца с американского Запада, мало что говорило в нем о том, что он является Верховным главнокомандующим. В отличие от других командующих союзными войсками, которые были легкоузнаваемы по таким легко замечаемым приметам, как шитые золотом фуражки, увешанные наградами мундиры, весь внешний вид Эйзенхауэра был проникнут духом самоограничения. От остальных военнослужащих его отличали лишь четыре генеральские звезды на погонах, всего одна орденская колодка над нагрудным карманом да еще вышитые на рукаве, у плеча, пять первых букв слов «Верховное командование союзных экспедиционных войск». Даже в самом автофургоне отсутствовали внешние атрибуты власти — флаг, исчерченные пометками карты и подписанные фотографии сильных мира сего или близких к ним лиц, которые часто посещали его в этом фургоне. В спальне, рядом с койкой, стояли три разноцветных телефона: красный служил для срочных бесед с Вашингтоном, зеленый напрямую соединял его с резиденцией Уинстона Черчилля на Даунинг-стрит, 10, а черный связывал с его знаменитым начальником штаба генерал-майором Уолтером Беделлом Смитом, помощниками и другими высшими офицерами штаба союзного командования.

Узнавая какие-либо новости, Эйзенхауэр никогда не давал выражением своего лица понять, как он отреагировал на них. Его помощники вспоминают, как трудно им было понять, какое впечатление произвело на него то или иное известие…

Четыре месяца назад в Вашингтоне, утверждая его назначение на пост главнокомандующего, Объединенный комитет начальников штабов изложил его боевую задачу всего в одной фразе: «Вам надлежит высадиться на Европейском континенте и, действуя совместно с другими Объединенными Нациями, предпринять операции, нацеленные в сердце Германии, и сокрушить ее вооруженные силы…»

Так лаконично определялась цель всей кампании. Но для союзнического мира это было больше чем военная операция. Эйзенхауэр называл ее «крестовым походом», — призванным раз и навсегда покончить с чудовищной тиранией, ввергшей мир в самую кровавую из войн, поработившей около 300 миллионов человек в Европе. Правда, в то время еще никто не мог знать истинных масштабов и степени нацистских злодеяний в Европе — миллионов погибших в газовых камерах и крематориях Генриха Гиммлера, насильственно вывезенных из родных стран в Германию ради рабского труда и умерших там, тех замученных до смерти, убитых как заложники, погибших от голода…

Конечная цель кампании не ограничивалась победой в войне, но состояла в том, чтобы сокрушить фашизм, покончив с неслыханной по жестокости эпохой в человеческой истории.

Но вначале наступление должно было увенчаться успехом. Если этого не произойдет, разгром Германии растянется на годы…

Для того чтобы подготовиться к этой широкомасштабной кампании, от которой зависело так много, распланировать ее, множество людей в штабах работало больше года. Задолго до того как Эйзенхауэр был объявлен Верховным главнокомандующим союзными войсками, группа англо-американских офицеров под командой английского генерал-лейтенанта сэра Фредерика Моргана в глубокой тайне начала подготовительную штабную работу. Вопросов, проблем в ней было очень много, а положительного опыта, который можно было бы использовать, крайне мало — ведь прецедентов такого рода крупных войсковых операций практика этих стран не знала.

Когда начать атаку и где? Сколько дивизий задействовать в ней? Удастся ли собрать, подготовить и обучить намеченное число полков и перебросить их в нужное место ко дню атаки? Сколько потребуется для этого транспорта? Сколько необходимо морских бомбардировщиков, кораблей береговой охраны и поддержки? Сколько нужно оборудовать полевых аэродромов, для того чтобы принять тысячи самолетов, для воздушной атаки? Откуда следует перебросить требуемые силы и средства — Тихоокеанского или Средиземноморского театров военных действий? Сколько времени займет развертывание тыловых служб, обеспечение войсковых частей оружием и боеприпасами в размерах, достаточных не только для наступления, но и последующих боевых действий?

Это была лишь небольшая часть вопросов, на которые должны были ответить работники штаба англо-американских войск. Но были также тысячи других. В выводах исследовательской группы, оформленных в виде целостного плана операции «Оверлорд» (после назначения Эйзенхауэра на пост главнокомандующего), указывалось на необходимость использования числа людей, количества боевой техники и других материальных средств гораздо большего, чем когда-либо раньше, в одной войсковой операции.

Развертывание войск для наступления сразу же приняло невиданные масштабы. План «Оверлорд» не был еще до конца сверстан и утвержден, а уже беспрецедентный поток людей и техники устремился к берегам Англии. Скоро в английских городках и поселках разместилось столько американских военнослужащих, что они превысили своим числом коренных жителей — англичан. Кинотеатры, отели, рестораны, танцевальные залы и пивные были забиты исключительно американцами.

Аэродромы стали создавать повсюду. Для массированного воздушного наступления были построены 163 базы в дополнение ко многим уже действующим, и под конец их число было доведено до того предела, при котором все самолеты, одновременно поднявшись, могли бы не задевать друг друга крыльями.

Морские порты были забиты. Огромный флот поддержки, насчитывающий около 900 кораблей, от мощных боевых судов до мелких катеров, продолжал спешно формироваться. Транспортные суда прибывали в таких больших количествах, что к весне доставили уже более 2 миллионов тонн предметов войскового обеспечения, и для их переброски в районы расположения частей пришлось дополнительно проложить 170 миль железнодорожных путей.

В мае Южная Англия выглядела уже как огромный склад боеприпасов. В лесах были спрятаны горы воинского снаряжения. Бампер к бамперу стояли танки, джипы, грузовики, бронемашины — всего более 50 тысяч. В полях длинными рядами были установлены гаубицы, орудия противовоздушной обороны, а также огромное количество иной техники, вплоть до бульдозеров и экскаваторов. На центральных складах хранились несметные запасы продовольствия, амуниции, лекарств и медицинских инструментов — от таблеток до оборудования передвижных полевых госпиталей, а также 124 тысячи больничных коек.

Наиболее грандиозное впечатление произвели вокзалы и подъездные пути, переполненные вагонами — их сюда было пригнано более 20 тысяч вместе с тысячью новеньких локомотивов — весь старый железнодорожный транспорт был спешно отведен от места скопления воинских грузов.

Всех поражали также новые, недавно изобретенные средства ведения войны — танки, которые могли плавать, перемахивать через стены, оборудованные специальными приспособлениями, позволяющими обнаруживать и взрывать мины, попадающиеся на пути. Были также корабли, усеянные лесом орудийных стволов, через которые запускались в воздух новые орудия войны — ракеты.

Но самым большим чудом были плавучие гавани, сконструированные двумя инженерами. Они считались важнейшим техническим новшеством, используемым для воплощения в жизнь плана «Оверлорд», и держались в большом секрете. Их предполагалось отбуксировать к берегам Нормандии, для того чтобы они обеспечивали бесперебойную высадку десанта и выгрузку военных грузов в первые дни, до того как будут захвачены первые порты.

В течение всего мая в английские порты шла доставка войск и техники. Давка и неразбериха грозили стать серьезной проблемой, но благодаря распорядительности портовых властей, усилиям британской военной полиции и руководителей железнодорожной сети этого не произошло.

Железнодорожные составы с войсками и воинскими грузами заполнили все пути и подолгу стояли там, ожидая погрузки. Автомобильные дороги также были заняты скоплениями воинских транспортов. Все придорожные деревушки Южной Англии были забрызганы свежей дорожной грязью, и по ночам в них, всегда тихих, не смолкал грохот танковых моторов, часто слышались резкие голоса американских солдат, с характерным акцентом выяснявших у местных жителей дорогу к порту.

Те, кто жил у морского побережья, часто вскакивали по ночам от грохота и лязга тысяч машин.

Солдаты спали вповалку где придется в ожидании погрузки. Общественные туалеты и бани были отнесены подальше, и около них всегда стояли очереди людей, вытягивавшиеся порой на четверть мили. Войск было так много, что потребовалось 54 тысячи специально отобранных военнослужащих, четыре с половиной тысячи которых были опытными поварами, для одного лишь обслуживания расположившихся там американских военных учреждений. В последнюю неделю мая войска начали активную погрузку на транспортные суда и десантные корабли. Заветный час пробил…

Цифры поражали воображение. Они позволяли считать союзнические силы превосходящими, тем более что те обладали таким бесценным оружием, как молодость и огромные материальные ресурсы свободного мира. Все это ожидало решения только одного человека: Эйзенхауэра.

Почти в течение всего дня 4 июня Эйзенхауэр пребывал один в своем автомобильном фургоне. Он и подчиненные ему высшие командиры сделали все, чтобы нападение имело наибольшие шансы на успех и обошлось минимальным количеством человеческих жизней. Но сейчас, по прошествии многих месяцев политической и военной подготовки, со всей отчетливостью становилось ясно, что судьба плана «Оверлорд» в большой мере зависит от факторов, никак не поддающихся воздействию и контролю, даже от случайностей. Перед ними Эйзенхауэр был беззащитен. Сейчас ему оставалось только ждать и надеяться на улучшение погоды. Но что бы ни произошло, к концу дня он все равно будет вынужден принять принципиальное решение: начинать наступление или отложить его еще раз. И в том, и в другом случае от этого решения зависело то, чем в итоге окончится операция «Оверлорд» — поражением или успехом. И никто не мог принять этого решения вместо него. Ответственность за него нес он один…

Эйзенхауэру предстояло решить нелегкую задачу. 17 мая он пришел к выводу о том, что день наступления придется назначить на одно из трех чисел июня — 5, 6 или 7-е. По данным метеорологов, в эти дни ожидались наиболее подходящие условия для высадки войск — поздняя луна и морской отлив.

Для боевых действий 11 тысяч парашютистов и морских пехотинцев из 101-й, 82-й американских и 6-й английской дивизий, которые должны были начать атаку, был необходим лунный свет. Но внезапность их нападения во многом зависела от темноты, которая позволит к условленному часу скрытно прибыть к месту атаки. Поэтому их командиры настаивали на том, чтобы день атаки был подобран с таким расчетом, чтобы луна в этот день поздно появилась на небе.

Высадка на берег пехоты могла быть успешной в час морского отлива, когда воды откроют береговые заграждения Роммеля. От этого будет во многом зависеть успех последующего массированного наступления. Сложность выбора дня наступления усугублялась тем, что для последующих высадок военно-морского десанта в этот день также нужна была низкая вода, которая не прибывала бы до рассвета.

Оба эти критические фактора, лунный свет и отлив, создавали Эйзенхауэру главные неудобства для определения дня атаки. Один только отлив сокращал их число в каждом месяце до шести, причем три из этих дней были вовсе безлунными.

Но это было еще не все. Эйзенхауэру приходилось учитывать и множество других обстоятельств. Во-первых, для всех высаживавшихся войск удобнее всего было действовать в условиях отличной дневной видимости, причем светлое время суток должно быть долгим. Пехотинцы, например, считали необходимым свободный обзор берега, летчики должны были четко видеть цели, а моряки стремились избежать столкновений при одновременном маневрировании почти 5 тысяч кораблей бок о бок.

Во-вторых, требовалось спокойное море. Не говоря о том, что его сильное волнение нанесло бы прямой ущерб: даже легкая качка могла бы стать причиной морской болезни у переправлявшихся на кораблях солдат и тем подорвать их боеспособность еще до того, как они сделают по берегу первый шаг.

В-третьих, необходим был тихий ветер, дующий в сторону берега. Он отнес бы дымы и легкую облачность и сделал отчетливо видимыми все береговые цели. И наконец, командование англо-американских войск требовало еще трех дней тихой погоды после высадки для успешного развертывания на захваченном берегу войск и боевой техники. <…>

Вечером, около половины десятого, подчиненные Эйзенхауэру командиры крупных воинских соединений и начальники их штабов собрались в библиотеке особняка Саутвик Хауз. Это была большая комната, в середине которой стоял стол, покрытый зеленой бархатной скатертью, несколько легких стульев и два дивана. Вдоль стен стояли шкафы из темного дуба, на полках которых виднелось совсем мало книг, и оттого библиотека выглядела пустой, неуютной. На окнах висели плотные шторы, сквозь которые доносился шум дождя и вой ветра.

Штабные офицеры и генералы стояли, собравшись небольшими группами, и тихо переговаривались. У камина начальник штаба Эйзенхауэра генерал-майор Уолтер Беделл Смит беседовал с заместителем Верховного главнокомандующего главным маршалом авиации Теддером, курившим трубку. Рядом сидел командующий союзным флотом адмирал Рамзэй, известный своим вспыльчивым характером, и командующий ВВС главный маршал авиации Ли-Мэллори. Только один из присутствовавших военачальников, как вспоминает генерал Смит, был одет в штатское. Это был едкий на язык Монтгомери, который пришел на совещание в своих неизменных вельветовых брюках и глухом шерстяном свитере.

Все эти 12 высших чинов союзной армии должны были передать войскам приказ Эйзенхауэра о наступлении и сейчас ждали его прихода, чтобы всем вместе окончательно определить решающий день и час. Сейчас они внимательно изучали последние сводки метеорологов.

Ровно в половине десятого дверь отворилась, и Эйзенхауэр, в полевой темно-зеленой форме, широко шагая, вошел в библиотеку. Когда он здоровался со своими старыми друзьями, на его лице появилось лишь слабое подобие его обычной улыбки, тотчас сменившееся выражением беспокойства и озабоченности.

Открыв совещание, Эйзенхауэр не стал выступать с краткой вступительной речью: все и так понимали серьезность решения, которое предстояло принять. В библиотеке тотчас появились три ведущих метеоролога, своими рекомендациями обеспечивавшие выполнение плана «Оверлорд». Их возглавлял капитан британских ВВС Стагг.

Когда он начал говорить, в комнате повисла тишина. «Господа, — тихо произнес он, — в атмосфере произошли быстрые и неожиданные изменения…» Все глаза были устремлены на Стагга, подарившего взволнованному Эйзенхауэру и его приближенным слабый луч надежды.

«Новый погодный фронт, — сообщал Стагг, — двигается к Ла-Маншу и в течение ближайших часов может расчистить облачность над районом предполагающегося наступления. Это улучшение погоды будет проходить в течение всего следующего дня вплоть до 6 часов утра 6 июня. После этого погода ухудшится вновь.

В краткие часы хорошей погоды ветер должен спасть, ливень полностью прекратится, что вполне достаточно бомбардировщикам для выполнения своей боевой задачи вечером 5-го и ранним утром 6-го числа — до тех пор, пока к полудню облака вновь не покроют все небо».

Слушая метеорологов, Эйзенхауэр убедился в том, что погода отпускает ему для грандиозного наступления чуть более 24 часов.

Как только Стагг закончил доклад, на него и его помощников обрушился град вопросов: уверены ли они в надежности своего прогноза? Не может ли он оказаться ложным? Пытались ли они проверить его всеми доступными средствами? Возможно ли новое улучшение погоды после 6 июня?

На некоторые из вопросов синоптики не могли ответить. Результаты их исследований, прежде чем быть доложенными такому высокому совещанию, прошли двойную и тройную проверку, но конечно же непредвиденный каприз погоды мог моментально разрушить всю цепь их рассуждений. Они старались отвечать с наибольшей точностью, после чего были отпущены.

Затем в течение четверти часа командиры молчали, и каждый вновь обдумывал ситуацию, пока адмирал Рамзэй не напомнил о срочности принятия предстоящего решения: ведь если день наступления, или, как они называли его, день «Д», будет назначен на вторник, командующий американской тактической военно-морской группой адмирал Кирк должен будет получить соответствующий приказ в течение получаса, что диктовалось необходимостью иметь резерв времени для пополнения запасов топлива и прибытия к месту десанта.

Эйзенхауэр опросил по очереди всех командиров. Генерал Смит считал, что наступление должно быть назначено на 6-е — в таком решении содержался риск, но он был оправдан. Теддер и Ли-Мэллори опасались того, что облачность может воспрепятствовать эффективной авиационной поддержке наступления. Они полагали, что элемент риска был все же слишком велик. Монтгомери заявил, что 5-го числа вполне можно было выступить, он так считал и раньше, когда решение этого вопроса было отложено. «Будь моя воля, я бы выступил», — сказал он.

Пришла очередь говорить самому Айку.[91] Наступил тот момент, когда только он мог принять решение. В комнате воцарилась тишина, когда Эйзенхауэр задумался, вновь взвешивая все возможности. Генерал Смит впоследствии вспоминал, как его вдруг поразили одиночество и отчужденность позы главнокомандующего, когда тот сидел скрестив руки и опустив глаза.

Так прошло несколько минут — кто говорит, что две, кто — пять. Наконец Эйзенхауэр обвел присутствующих взглядом и объявил о своем решении. Лицо его напряглось.

— Я склонен считать, что мы должны отдать приказ, — медленно произнес он. — Я не полностью одобряю его, но обстоятельства таковы… Я не вижу для нас никакого другого выхода…

Эйзенхауэр встал. Он выглядел усталым, но в его облике ощущалось и чувство облегчения. Через шесть часов на новом коротком совещании командиров, созванном для анализа последних метеосводок, он вновь подтвердит и уточнит свое решение: наступление должно быть начато во вторник, 6 июня.

Эйзенхауэр и высшие командиры заторопились к выходу. Теперь все они спешили отдать первые оперативные указания войскам. В воздухе опустевшей библиотеки, где проходило совещание, еще висели над столом сизые клубы сигарного дыма, а в отполированном паркете пола отражался огонь камина. Старинные часы показывали без четверти десять. <…>

* * *

Этот день был тихим и не отмеченным особыми событиями и для немцев. Ничего в этот день не случилось и не предполагалось случиться. Погода была ужасная. Она была такой отвратительной, что на ежедневной конференции в штабе люфтваффе в Люксембургском дворце в Париже главный метеоролог профессор полковник Вальтер Штобе сказал офицерам штаба, что они могут отдохнуть. Он сомневался в том, смогут ли вообще самолеты союзнических войск в этот день подняться в воздух. Подразделения противовоздушной обороны притупили бдительность.

Затем Штобе позвонил в пригород Сен-Жермен-ан-Ле, расположенный в 12 милях от Парижа, на бульвар Виктора Гюго, в дом номер 20, где в большом трехэтажном особняке рядом с женской гимназией помещался штаб фон Рундштедта. Штобе поговорил со своим офицером связи, метеорологом майором Германом Мюллером, который ежедневно составлял прогноз погоды и отправлял его начальнику штаба генерал-майору Блюментритту. К прогнозам погоды в штабе относились с большим вниманием, и Блюментритт проявил особенный интерес к сегодняшнему: он содержал последние данные для доклада перед ожидавшейся инспекцией главнокомандующего группой войск «Запад». Все убеждало его в том, что она состоится в назначенные сроки. Фон Рундштедт вместе со своим сыном, молодым лейтенантом, собирался прибыть для проверки линий береговой обороны в Нормандии во вторник.

Мало кто в Сен-Жермен-ан-Ле был осведомлен о существовании этого особняка, и уж совсем немногие знали о том, что самый влиятельный из германских фельдмаршалов живет здесь, в маленькой скромной вилле на улице Александра Дюма, дом 28, прямо за женской гимназией. Его дом был окружен высокой стеной, железные ворота в которой были всегда заперты. На виллу входили или сквозь потайной коридор, прорубленный в стене гимназии, или через незаметную дверь в стене, выходившей на соседнюю улицу.

Престарелый фон Рундштедт по утрам поднимался теперь поздно, не раньше половины одиннадцатого, а сегодня он сел за стол в своем кабинете, расположенном на первом этаже здания, когда стрелка часов уже приближалась к полудню. Именно здесь он побеседовал с начальником штаба, после чего утвердил представленный им доклад о возможных намерениях противника (имелись в виду англо-американские союзные войска). Этот доклад предполагалось отправить сегодня же в ставку Гитлера. Один из его ошибочных выводов был таков:

«Систематическое и явное увеличение воздушных атак указывает на то, что противник достиг высокой степени готовности. Фронт возможного нападения по-прежнему определяется от Шелдта [Голландия] до Нормандии. Нельзя исключать также, что он может затронуть северную часть Бретани. Но до сих пор остается неясным, где именно противник может предпринять свое наступление в пределах указанной территории. Концентрированные атаки на укрепления береговой обороны между Дюнкерком и Дьеппом могут означать, что широкое наступление будет предпринято в этом районе, но его реальной угрозы пока не имеется…»

После того как район возможного нападения англо-американцев был признан растянувшимся на 800 миль по морскому побережью, фон Рундштедт и его сын отправились в любимый ресторан фельдмаршала «Кок Харди», расположенный поблизости на улице Бужуваль. День «Д» наступил уже 12 часов назад…

На все местное германское командование продолжающаяся плохая погода подействовала как успокаивающее лекарство. Все возможные штабы отлично знали, что никакого наступления не может быть предпринято в ближайшем будущем. Их уверенность основывалась на опыте. Высадки союзников в Северной Африке, Италии и Сицилии предпринимались в различных погодных условиях, но Штобе и его начальник в Берлине доктор Карл Зоннтаг заметили, что англо-американцы никогда не начинали наступления по крайней мере без надежных прогнозов улучшения погоды, создающей особенно благоприятные условия для действий прикрывающей авиации. Методический немецкий ум не мог предположить отступления от этого правила: погода должна начать улучшаться или, в противном случае, союзники не будут наступать в этот день. Погода не улучшалась. <…>

* * *

По освещенным луной пустынным полям Нормандии пронеслись резкие, высокие звуки английского охотничьего рожка. Неожиданные, нелепые, они затихали в ночном воздухе. Множество других рожков присоединились к нему, их пение доносилось из разных концов поля, создавая некий фантастический хор. Сотни людей в касках, желто-коричнево-зеленой форме бежали на звук рожка, перемахивая через канавы, перелезая через изгороди.

Неожиданно запела труба. Для сотен людей из 6-й британской воздушно-десантной дивизии это была увертюра к бою…

Звук рожка был условным сигналом сбора двух батальонов 5-й парашютной бригады. Им приходилось действовать очень быстро. Один из батальонов должен был спешно взаимодействовать с небольшим подразделением планеров, которым командовал майор Ховард. Другому предписывалось захватить и удержать Ранвилль, находившийся вблизи от пересечений важных путей. Никогда ранее не приходилось офицерам английских парашютных частей созывать своих подчиненных с помощью охотничьего рожка, но скорость их движения по пересеченной местности той ночью была невероятной, солдаты 6-й десантной дивизии превысили все временные нормативы. Первые крупные соединения американских и английских войск должны были прибыть на пять основных участков нормандского побережья, намеченных для высадки, между половиной шестого и половиной седьмого утра.

6-я воздушно-десантная дивизия имела ряд задач, каждая из которых требовала почти минутной синхронизации. В соответствии с планом парашютисты должны были занять высоты к северо-востоку от Кана, захватить мосты через Орн и Канский канал, разрушить еще пять мостов на реке Див и, таким образом, блокировать силы противника, не дав им, в первую очередь соединениям танков «пантера», прорваться к району высадки союзных войск.

Легковооруженные парашютисты не обладали достаточной огневой мощью, для того чтобы остановить наступление крупного войскового соединения, поэтому успех акций по захвату мостов зависел от быстрой и безопасной доставки противотанковых ружей и другого специального воинского снаряжения. Учитывая его вес и размер, подходил только один способ надежной доставки этого оружия в Нормандию: планерами. В 3 часа 20 минут утра соединение из 69 планеров было готово к транспортировке людей и боевой техники, в том числе столь необходимых противотанковых ружей, в район боевых действий.

Сам по себе этот перелет создавал массу проблем. Некоторые из самолетов были весьма крупными и могли перевозить даже легкие танки. Для того чтобы принять 69 планеров, парашютисты в первую очередь должны были обезопасить район приземления от атак противника. Затем очистить поле, где мог бы сесть самолет, от поваленных стволов деревьев и других препятствий, сделав все это глубокой ночью и в течение двух с половиной часов. Это же поле затем должно было использоваться для тренировочных вечерних посадок других планеров.

Но предстояло выполнить еще одну работу, которая была, наверное, самой важной для десантников из 6-й английской дивизии, — вывести из строя крупную береговую батарею в районе Мервилля. По данным разведки, четыре мощных орудия, имевшиеся в ней, могли нанести серьезный и весьма ощутимый удар по кораблям и пехоте высаживавшихся англо-американских войск. Десантникам было приказано уничтожить батарею к 5 часам утра.

Для выполнения этой боевой задачи 4255 парашютистов из 3-й и 5-й парашютных бригад опустились на нормандскую землю. Из-за неподходящих погодных условий, сильного ветра, вражеского огня и плохой видимости на местности их разбросало по большой территории. Некоторые из них приземлились в намеченном районе, но тысячи других были отнесены на расстояние от 5 до 35 миль. <…>

* * *

Таким было начало. Первые участники дня «Д», почти 18 тысяч американцев, англичан и канадцев, заняли фланги нормандского поля боя. Между ними пролегали пять участков побережья, предназначенного для высадки, куда из-за морского горизонта выдвигался мощный союзный флот, насчитывавший 5 тысяч боевых кораблей. На первом из них, судне «Бэйфилд», находился командующий флотом адмирал Д. П. Мун.

Медленно, но верно план огромного наступления начал выполняться, однако немцы по-прежнему оставались слепы.

Для этого имелось много причин. Погода, недостаток данных авиационной разведки (всего несколько самолетов-разведчиков вылетело с немецких аэродромов в предшествующие недели, и все они были сбиты); упорная вера немцев в то, что высадка англо-американцев произойдет в Па-де-Кале, неразбериха и накладки в распоряжениях собственного руководства и, наконец, неумение расшифровать телеграммы противника. Все это сыграло свою роль. Даже радары на станциях слежения подвели немцев этой ночью. Те из них, которые не были разбомблены, удалось вывести из строя, дезориентировав кучами металлической фольги, сбрасываемой с самолетов. Только одна такая станция отправила свой ежедневный доклад. Он гласил: «Движение самолетов не отличается от обычного».

Более двух часов прошло со времени высадки первых англо-американских парашютистов, и только после этого германское командование начало осознавать, что происходит что-то важное. Пошли первые осторожные доклады в Берлин, и медленно, как приходит в себя больной после наркоза, немцы начали пробуждаться. <…>

* * *

Британские солдаты, начавшие сражение в день «Д», уже в течение 30 часов упорно прорывались к мостам через Орн и Канский канал. Хотя десантное соединение майора Ховарда уже было усилено дополнительными подразделениями 6-й воздушно-десантной дивизии, оно таяло на глазах под тяжелым артиллерийским и оружейным огнем немцев. Солдаты Ховарда отбили уже несколько небольших пробных контратак противника. Усталые, изможденные, они захватили германские позиции по обе стороны водных преград и с нетерпением ожидали поддержки.

На подступах к мосту через Канский канал несколько солдат оказались зажаты на крошечном пятачке земли. Рядовой Билл Грей взглянул на свои наручные часы. Диверсионно-десантный отряд лорда Ловата опаздывал уже на полтора часа. Неужели что-то случилось с ними при высадке на побережье?.. Грей не предполагал, что огонь здесь может быть таким сильным. Он не мог даже приподнять голову. Ему казалось, что стрельба немецких снайперов по ним становится точнее с каждой минутой.

Во время короткого затишья приятель Грея, рядовой Джон Уилкес, лежавший рядом, неожиданно с удивлением произнес:

— Кажется, я слышу звуки волынки!..

— Ты рехнулся! — ответил Грей, презрительно взглянув на него.

Но через минуту Уилкес снова взволнованно воскликнул:

— Волынка слышна опять!..

Сейчас уже и до самого Грея донеслось их пение.

Отряд лорда Ловата быстро двигался по дороге, и ярко-зеленые береты бойцов, хорошо видные издалека, казались неуместно яркими в атмосфере боя. Впереди маршировал Билл Мирлин, и шедшие за ним несколько волынщиков играли бравурный старинный марш.

Стрельба по обеим сторонам дороги тотчас прекратилась, потому что солдаты глазели на этот необычный спектакль.

Но эта шоковая реакция была недолгой. Как только английский отряд начал приближаться к мосту, немцы возобновили огонь. Билл Мирлин говорил потом, что его охватила странная вера, будто «пуля его не затронет, и почти не слышал грохота боя из-за звука волынок». На середине пути Мирлин оглянулся на лорда Ловата. «Тот шел так спокойно, словно прогуливался по дорожкам собственного поместья, и дал мне знак продолжать», — вспоминал он.

Несмотря на огонь противника, парашютисты радостно бросились навстречу бойцам диверсионно-десантного отряда. Лорд Ловат извинился за то, что «задержался на несколько минут». Еще предстояли бои, еще только первые части англичан пробивались в глубь Нормандии. Но сейчас, когда на ее земле впервые смешались красные и ярко-зеленые береты английских солдат, многие рядом испытали незабываемое впечатление, и даже Билл Грей, которому было всего 19 лет, почувствовал себя, как он признавался потом, «еще моложе». <…>

Рядовой английской пехоты Уолтер Гермес не мог понять, что происходит вокруг него, куда ушли танки. Передовой отряд 192-го полка достиг берега в районе Люк-сюр-Мер, но там не было никаких признаков приближения «пантер». Не было, однако, и никаких признаков присутствия англичан, и Гермес был весьма разочарован. Но зрелище наступающего флота было способно развеять любые грустные чувства. У берега, и слева, и справа, Гермес видел сотни кораблей, курсировавших взад и вперед, и дальше, впереди, на расстоянии мили, насколько хватало глаз, все виднелись военные корабли разных марок и водоизмещении, способные поразить любого противника.

— Прекрасно! — сказал он своему приятелю Шарду. — Это похоже на парад…

Гермес и его друг лежали на траве, покуривая сигареты. Никто не отдавал им никаких приказов…

* * *

В штабе Роммеля его помощник Ланг, как и все другие сотрудники, разумеется, слышал о том, что атака 121-й танковой дивизии «пантер» на англо-американцев провалилась. Он обратился к фельдмаршалу с вопросом: «Полагаете ли вы, ваше высокопревосходительство, что мы можем выдворить их?»

Роммель пожал плечами, всплеснул руками и сказал: «Ланг, я надеюсь, мы сможем. Ведь мне почти всегда везло, вплоть до сего дня». Затем он похлопал Ланга по плечу.

— Вы выглядите усталым, — сказал он, — почему бы вам не пойти лечь в постель? День был очень длинным…

Он повернулся и пошел, и Ланг видел, как он шагал по коридору. Дверь тихо закрылась за ним.

Снаружи, во дворе, ничто не нарушало спокойствия. Деревня Ля-Рош-Гийон была, как всегда, тиха. Вскоре эта наиболее насыщенная немцами деревня будет освобождена от них, как, впрочем, и вся Европа, временно оккупированная Гитлером.

Отныне «третьему рейху» оставалось существовать меньше года. Дорога, начинавшаяся от ворот местного замка, была широка и пустынна, а окна домиков под красными крышами были зашторены наглухо. В церкви Святого Самсона всю ночь звонил колокол…

В течение ряда лет благодаря неясным слухам и противоречивым данным приводилось множество разнящихся данных о количестве потерь, понесенных союзными войсками в течение этого 24-часового наступления. Ни одна из цифр не может быть признана точной. В лучшем случае все они могут быть сочтены приблизительными, поскольку сам характер неожиданной атаки не позволяет установить с достоверной точностью число погибших. В целом большинство военных историков согласны в том, что общее число потерь союзников достигло 10 тысяч человек: некоторые, впрочем, доводят эту цифру до 12 тысяч.

Потери американцев определяются в 6603 человека. Эта цифра основана на данных доклада, представленного 1-й американской армией сразу после битвы. В нем потери определены следующим образом: 1465 убитых, 3184 раненых, 1928 пропавших без вести и 26 взятых в плен. В эту цифру включены потери 82-й и 101-й воздушно-десантных дивизий, которые одни определяют цифрой 2499 убитых, раненых и пропавших без вести.

Потери канадцев составили 956 человек, из них 335 — убитыми. Официальные цифры британских потерь не опубликованы, но они составляют, видимо, от 2,5 до 3 тысяч, из которых 650 потеряно 6-й воздушно-десантной дивизией убитыми, пропавшими без вести и ранеными.

Каковы германские потери дня «Д»? Этого никто не может сказать. В моих интервью с высшими германскими чинами я получал цифры от 4 до 9 тысяч. Но к концу июня Роммель вынужден был доложить, что потери месяца составили: 28 генералов, 354 офицера и около 250 тысяч солдат.