Германо-советские переговоры 15–21 августа 1939 года

Германо-советские переговоры

15–21 августа 1939 года

Посол фон Шуленбург встретился с Молотовым вечером 15 августа и в соответствии с указаниями зачитал ему телеграмму Риббентропа о готовности министра иностранных дел приехать в Москву для урегулирования советско-германских отношений. Как затем доложил посол в Берлин, советский комиссар воспринял это сообщение «с большим интересом» и «тепло приветствовал немецкие намерения улучшить отношения с Советским Союзом». Однако, как опытный игрок в дипломатический покер, Молотов не проявил никаких признаков торопливости. Подобная поездка, которую предлагает Риббентроп, заметил он, «требует надлежащей подготовки для того, чтобы обмен мнениями мог привести к результатам».

Каким результатам? Лукавый русский комиссар высказал некоторые соображения. Будет пи германское правительство, спросил он, заинтересовано в договоре о ненападении между двумя странами? Готово ли оно использовать свое влияние в Токио, чтобы улучшить советско-японские отношения и «устранить пограничные конфликты» — ссылка на необъявленную войну, все лето бушевавшую на маньчжурско-монгольской границе. Затем Молотов спросил, что думает Германия относительно совместной гарантии суверенитета Прибалтийских государств.

Все эти вопросы, сказал он в заключение, должны быть обсуждены в конкретной форме, с тем чтобы в случае приезда сюда германского министра иностранных дел речь шла не об обмене мнениями, а о принятии конкретных решений. Молотов снова подчеркнул, что «надлежащая подготовка этих вопросов необходима».

Таким образом, первое предложение о германо-советском пакте о ненападении было сделано русскими — в тот самый момент, когда они вели переговоры с Францией и Великобританией о вступлении в случае необходимости в войну с целью противодействия дальнейшей германской агрессии.[17] Гитлер был полностью готов обсуждать такой пакт «в конкретной форме», поскольку заключение его исключало участие России в войне и давало ему возможность напасть на Польшу, не опасаясь советского вмешательства. А если Россия не будет участвовать в конфликте, то он был убежден, что Великобритания и Франция струсят.

Была лишь одна трудность — шла вторая половина августа и его не устраивал медленный советский темп, подразумевавшийся требованием Молотова о «соответствующей подготовке» визита министра иностранных дел в Москву.

На следующий день, 16 августа, Гитлер и Риббентроп сочинили ответ Молотову, который был срочно направлен в Москву.

Нацистский диктатор безоговорочно принял советские предложения. Шуленбургу поручалось снова встретиться с Молотовым и сообщить ему, что «Германия готова заключить пакт о ненападении с Советским Союзом сроком на 25 лет. Кроме того, Германия готова гарантировать вместе с Советским Союзом [суверенитет] Прибалтийских государств. Германия также готова оказать влияние на Японию в целях улучшения и нормализации русско-японских отношений».

Теперь всякое притворство, что германское правительство не спешит, было отброшено.

«Фюрер [говорилось далее в телеграмме] считает, что с учетом нынешней ситуации и возможности в любой день возникновения серьезных событий (пожалуйста, при этом объясните г-ну Молотову, что Германия не намерена бесконечно терпеть провокацию Польши) желательно принципиальное и быстрое выяснение германо-советских отношений и позиции каждой из стран по текущим вопросам.

По этим причинам я готов прибыть самолетом в Москву в любое время после пятницы 18 августа для рассмотрения всего комплекса германо-советских отношений и, если необходимо, подписать соответствующие договоры».

Риббентроп включил в телеграмму личные дополнительные указания послу, чтобы тот «срочно попросил» об ответе Советское правительство и Сталина, а также конфиденциально ориентировал посла, что «мы особенно заинтересованы в том, чтобы моя поездка в Москву состоялась в конце этой недели или начале следующей».

На следующий день Гитлер и Риббентроп с нетерпением ожидали ответа из Москвы.

Но для сгорающих от нетерпения нацистских руководителей очередная встреча Шуленбурга с Молотовым оказалась неудачной. Полностью, несомненно, понимая причины лихорадочной спешки Гитлера, нарком иностранных дел вел игру с немцами, дразня и подначивая их. После того как Шуленбург вечером 17 августа зачитал ему эту телеграмму Риббентропа, Молотов, не обращая особого внимания на ее содержание, передал письменный ответ Советского правительства на первое послание имперского министра иностранных дел от 15 августа.

Ответ начинался с саркастического напоминания о многолетней антисоветской направленности политики нацистского правительства, в нем указывалось, что «до последнего времени Советское правительство… исходило из того, что германское правительство ищет повода для столкновений с СССР», в частности оно, «используя так называемый антикоминтерновский пакт, стремилось создать и создавало единый фронт ряда государств против СССР…». По этой причине, говорилось в ответе, СССР «принимал участие в деле организации фронта обороны против такой агрессии».

Если, однако, германское правительство сейчас намерено, указывалось далее в ответе, осуществить поворот от прежней политики в сторону серьезного улучшения политических отношений с СССР, Советское правительство может лишь приветствовать подобную перемену и со своей стороны готово пересмотреть свою политику в отношении Германии в плане ее серьезного улучшения.

Это улучшение, подчеркивалось в ответе, должно, однако, осуществляться постепенно посредством ряда «серьезных практических шагов».

Первый шаг: заключение торгово-кредитного соглашения.

Второй, «через короткий срок», — заключение пакта о ненападении.

Одновременно со вторым шагом Советы предложили «принять специальный протокол», уточняющий интересы договаривающихся сторон по тем или другим вопросам внешней политики. Это был более чем намек, что в отношении раздела Восточной Европы по меньшей мере Москва положительно отнеслась к германской точке зрения, что договоренность возможна.

Что же касается предлагаемого визита Риббентропа, Молотов заявил, что Советское правительство с удовлетворением восприняло эту идею, поскольку «посылка столь видного политического и государственного деятеля подчеркивает серьезность намерений германского правительства.

Однако поездка германского министра иностранных дел требует тщательной подготовки…»

Молотов ни словом не обмолвился о настойчивом конкретном предложении Риббентропа приехать в Москву в конце недели, и Шуленбург, по-видимому ошеломленный ходом беседы, не настаивал на нем.

На следующий день, получив отчет посла, Риббентроп направил очередную «сверхсрочную» телеграмму Шуленбургу с указанием «немедленно договориться о новой беседе с Молотовым и сделать все возможное, чтобы она состоялась без задержки».

Послу поручалось заявить Молотову, что «германо-польские отношения с каждым днем обостряются. Мы должны считаться с тем, что инциденты могут случиться в любой день, и это сделает возникновение открытого конфликта неизбежным… Фюрер считает необходимым, чтобы возникновение германо-польского конфликта не застало нас врасплох, пока мы добиваем выяснения германо-русских отношений. Поэтому он сч: тает предварительное выяснение необходимым, хотя бы для того, чтобы суметь учесть русские интересы в случае такого конфликта, что, конечно, будет трудным без такого выяснения».

Посол должен был сказать, что «первый шаг», упомянутый Молотовым, — заключение торгового соглашения — сделан 19 августа, договор заключен и наступило время приступить ко второму. С этой целью германский министр иностранных дел предлагает «немедленно отправиться в Москву» с полномочиями «урегулировать весь комплекс проблем».

В Москве он, Риббентроп, «будет в состоянии подписать специальный протокол, регулирующий интересы обеих сторон в вопросах внешней политики того или иного рода; например, согласовать сферы интересов в районе Балтики. Такое согласование будет возможным, однако, только посредством [прямых] устных переговоров».

«Пожалуйста, подчеркните [продолжал Риббентроп], что германская внешняя политика сегодня достигла исторического поворотного пункта… Добивайтесь быстрого осуществления моей поездки и соответственно отклоняйте любые новые русские возражения…»

19 августа действительно был решающим днем. Приказы немецким подводным лодкам и «карманным» линкорам о выходе в английские воды задерживались до получения сообщений из Москвы. Им необходимо было сняться с якоря немедленно, чтобы успеть занять свои намеченные позиции к началу военных действий — 1 сентября Две группы армий, предназначенные для вторжения в Польшу, также должны были немедленно начать развертывание.

Напряжение в Берлине и особенно в Оберзальцберге, где Гитлер и Риббентроп нервозно ждали решения Москвы, становилось почти невыносимым. Шнурре доложил, что переговоры с русскими о торговом соглашении завершились вчера вечером «полным согласием», но русские тянули его подписание, ссылаясь на необходимость получения указаний из Москвы.

Наконец в 7.10 вечера 19 августа поступила долгожданная телеграмма.

«Секретно

Сверхсрочно

Советское правительство согласно, чтобы имперский министр иностранных дел приехал в Москву через неделю после опубликования сообщения о подписании экономического соглашения. Молотов заявил, что если о заключении экономического соглашения будет объявлено завтра, то имперский министр иностранных дел смог бы прибыть в Москву 26 или 27 августа.

Молотов передал мне проект пакта о ненападении.

Подробный отчет о двух беседах, которые я имел с Молотовым сегодня, а также текст советского проекта передаются срочной телеграммой.

Шуленбург».

Первая беседа в Кремле, начавшаяся в 14.00 и длившаяся около часа, была, как сообщил посол, не очень-то удачной. Русских, казалось, невозможно было убедить принять гитлеровского министра иностранных дел.

«Молотов отстаивал свое мнение, — писал в шифротелеграмме посол, — что в настоящее время невозможно даже приблизительно определить время поездки, поскольку требуется тщательная подготовка… На выдвигавшиеся мною неоднократно и весьма настойчиво доводы о необходимости спешить, Молотов возразил, что пока что даже первый шаг — заключение экономического соглашения — еще не был осуществлен. Прежде всего необходимо подписать и опубликовать это соглашение и получить отклики на него. Затем настанет очередь пакта о ненападении и протокола.

Мои возражения, видимо, не оказывали влияния на Молотова, так что первая беседа закончилась заявлением Молотова, что он изложил мне соображения Советского правительства и ему нечего добавить к этому».

Но вскоре у него появились новые соображения.

«Не прошло и получаса после окончания беседы, — писал Шуленбург, — как Молотов попросил меня снова посетить его в Кремле в 16.30. Он извинился за доставленное мне беспокойство и объяснил, что докладывал Советскому правительству».

После этого комиссар иностранных дел сообщил ему, что Риббентроп может приехать в Москву 27 или 28 августа, если торговое соглашение будет подписано и опубликовано завтра.

«Молотов не назвал причин, — указывал Шуленбург в своей телеграмме, — внезапного пересмотра им своего решения. Я полагаю, что вмешался Сталин».

Это предположение было, несомненно, правильным. Где-то между 15 и 16.30 — это явствует из телеграммы Шуленбурга — Сталин оповестил Молотова о своем фатальном решении.

В своей депеше об итогах беседы с Молотовым 19 августа Шуленбург сообщил, что его попытка уговорить наркома иностранных дел согласиться на более раннюю дату поездки Риббентропа в Москву «оказалась, к сожалению, неудачной».

Но немцам необходимо было, чтобы она была успешной. Весь график вторжения в Польшу, более того, сама возможность проведения наступления до начала осенних дождей зависела от этого. Если Риббентроп не будет принят в Москве до 26 или 27 августа, а затем русские к тому же затянут переговоры, как опасались немцы, соблюсти намеченную дату — 1 сентября — не удастся.

На этой критической стадии Адольф Гитлер сам обратился к Сталину. Проглотив свою гордость, он лично попросил советского диктатора, которого он так часто и столь длительное время всячески поносил, срочно принять германского министра иностранных дел. Его телеграмма Сталину была спешно направлена в Москву в 18.45 в воскресенье, 20 августа, буквально через несколько часов после получения депеши Шуленбурга. Фюрер поручил послу «немедленно» вручить ее Молотову.

«Г-ну Сталину, Москва.

Я искренно приветствую подписание нового германо-советского торгового соглашения[18] как первый шаг в перестройке германо-советских отношений.

Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение курса германской политики на длительное время. Германия тем самым возобновляет политический курс, который приносил выгоду обоим государствам в течение минувших столетий…

Я согласен с проектом пакта о ненападении, переданным Вашим министром иностранных дел г-ном Молотовым, но считаю настоятельно необходимым уточнить связанные с ним вопросы как можно скорее.

Содержание дополнительного протокола, которого хочет Советский Союз, может быть, я убежден, уточнено в возможно кратчайший срок, если ответственный германский государственный деятель сможет лично прибыть в Москву для переговоров. Иначе Правительству Рейха неясно, как можно быстро уточнить и согласовать дополнительный протокол.

Напряженность в отношениях между Германией и Польшей стала невыносимой… Кризис может разразиться в любой день. Германия преисполнена решимости с этого момента и впредь отстаивать интересы Рейха всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.

По моему мнению, ввиду намерения двух наших государств вступить в новые отношения друг с другом желательно не терять время. Поэтому я еще раз предлагаю вам принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа, самое позднее, в среду 23 августа. Имперский министр иностранных дел будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении, а также протокола. Более длительное пребывание министра иностранных дел в Москве, чем один или, самое большее, два дня невозможно ввиду международного положения. Я был бы рад получить ваш скорый ответ.

Адольф Гитлер».

В течение последующих 24 часов — с вечера 20 августа, когда телеграмма Гитлера Сталину передавалась по проводам в Москву, — до следующего вечера фюрер находился в состоянии, близком к коллапсу. Он не мог заснуть. Посреди ночи он позвонил Герингу, чтобы рассказать о своем беспокойстве относительно реакции Сталина на свое послание и излить раздражение по поводу задержек в Москве. В 3 часа ночи 21 августа министерство иностранных дел получило «сверхсрочную» телеграмму от Шуленбурга, сообщавшую, что телеграмма Гитлера еще не получена. В 10.15 утра в понедельник 21 августа встревоженный Риббентроп направил срочную радиограмму Шуленбургу: «Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы поездка обязательно состоялась. Дата [поездки], как в телеграмме». Вскоре после полудня посол известил Берлин: «Я увижусь с Молотовым в 15.00 сегодня».

Наконец в 9.35 вечера 21 августа телеграфные провода доставили в Берлин ответ Сталина:

«Рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру.

Благодарю за письмо.

Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.

Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами.

Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа.

И. Сталин».

По своей циничности Сталин не уступал Гитлеру. Теперь путь для них собраться вместе и завершить одну из самых неприглядных сделок нашей бесчестной эпохи был открыт.

Ответ Сталина был передан фюреру в Бергхоф в 10.30 вечера. Вскоре после этого музыкальная передача немецкого радио была внезапно прервана и диктор объявил: «Имперское правительство и Советское правительство договорились заключить пакт о ненападении друг с другом. Имперский министр иностранных дел прибудет в Москву в среду 23 августа для завершения переговоров».

На следующий день, 22 августа 1939 года, Гитлер, получив личное заверение Сталина, что Россия будет соблюдать дружественный нейтралитет, вновь вызвал высших военных командующих в Оберзальцберг, где прочел им лекцию о своем собственном величии и о необходимости вести войну жестоко и безжалостно, а также сообщил им, что, вероятно, отдаст приказ, чтобы нападение на Польшу началось через четыре дня, в субботу 26 августа, то есть на шесть дней ранее намеченной даты. Сталин, смертельный враг фюрера, сделал это возможным.

Гитлер считал «весьма вероятным», что Англия и Франция не будут воевать, но такой риск тем не менее необходимо было учитывать. Но разве он не рисковал ранее — при оккупации Рейнской области, при захвате Австрии, Судетской области и остальной части Чехословакии?

Во всяком случае, наступило время для всех их показать свои боевые качества. Гитлер создал Великую Германию, напомнил он генералам, «политическим блефом». Теперь пришла необходимость «проверить военную машину». Армия должна приобрести опыт настоящих боев до главной решающей схватки на Западе. Польша даст нам такую возможность.

Говоря об Англии и Франции, Гитлер сказал:

«У Запада есть только две возможности вести против нас военные действия:

1. Блокада: она не будет эффективной из-за нашей самообеспеченности и наших источников помощи на Востоке.

2. Атака с Запада с “линии Мажино”. Я считаю ее невозможной.

Другая возможность — нарушение нейтралитета Голландии, Бельгии и Швейцарии. Англия и Франция не нарушат нейтралитета этих стран. Фактически они не смогут помочь Польше».

Будет ли война длительной?

«Никто не рассчитывает на длительную войну. Если бы фон Браухич[19] сказал мне, что потребуется четыре года, чтобы завоевать Польшу, я ответил бы: тогда этого делать нельзя. Глупо говорить, что Англия хочет вести длительную войну».

Разделавшись, таким образом, по меньшей мере, как ему хотелось, с Великобританией и Францией, Гитлер вынул свой козырной туз. Он заговорил о России.

«У противника имелась еще одна надежда, что Россия станет нашим врагом после завоевания Польши. Противник не рассчитывал на мои великие способности к решительным действиям. Наши враги — это червяки. Я видел их в Мюнхене.

Я был убежден, что Сталин никогда не примет английского предложения. Только слепой оптимист мог поверить, что Сталин будет настолько безрассудным, чтобы не разглядеть намерений Англии. Россия не заинтересована в сохранении Польши… Отставка Литвинова была решающим фактором. Мне мгновенно стало ясным, что это признак изменения отношения Москвы к западным державам.

Я постепенно добился перемены в отношениях с Москвой. В связи с торговым договором мы завязали политические переговоры. Наконец от русских поступило предложение относительно договора о ненападении. Четыре дня назад я предпринял чрезвычайный шаг, который привел к тому, что Россия вчера объявила о готовности подписать его. Личный контакт со Сталиным установлен. Послезавтра Риббентроп заключит этот договор. Теперь Польша оказалась в том положении, которого я хотел… Начало для ликвидации господства Англии положено. Теперь, когда я завершил политическую подготовку, путь для солдат открыт».

Путь для солдат будет открыт в том случае, если Чемберлен не устроит еще один Мюнхен. «Единственное, чего я боюсь, — заявил Гитлер своим военачальникам, — что какая-то сволочь (швайнехунд) выступит с предложением о посредничестве».

Военные операции, подчеркнул Гитлер, не должны зависеть от того, как он может поступить с Польшей после ее разгрома. Новая германская граница, сказал фюрер, будет основана на «разумных принципах». Возможно, он создаст небольшое Польское буферное государство между Германией и Россией.

На следующий день, 23 августа, после совещания в ОКБ (Верховное главнокомандование вермахта) начальник генерального штаба ОКХ Гальдер записал в своем дневнике: «День начала вторжения в Польшу определенно намечен на 26-е (суббота)».