Глава X. ЦЕЗАРЬ И РИМСКАЯ КУЛЬТУРА
Глава X.
ЦЕЗАРЬ И РИМСКАЯ КУЛЬТУРА
Эпоха Цезаря стала важнейшей частью того духовного переворота, который создал оригинальную культуру Рима. I век до н.э. стал своего рода «нормативным» этапом ее формирования и превратил римскую культуру в греко-римскую, а затем уже и в общесредиземноморскую, что происходит в последующие века (I и II вв. н.э.). Культурный скачок затронул все области: красноречие и философию, историографию и политическую теорию, филологию и поэзию, науку и научную прозу. Поколение Цезаря заняло особое место в этом развитии, значительное место принадлежит здесь и самому диктатору.
Первым этапом духовного переворота стало время Гракхов, а ведущими областями, повлекшими за собой все развитие гуманитарной культуры — красноречие и историография. Расцвет красноречия был вызван активизацией политической жизни, ростом публичности политики и развитием судебной системы. Римскому политику все чаще и чаще приходилось выступать перед аудиторией: в народном собрании, перед армией, в сенате, в суде.
Цицерон считает этот период временем перехода от обычного «стихийного» красноречия, основанного на общем владении речью и знании предмета, к красноречию профессиональному, базировавшемуся на профессиональной подготовке, специальных знаниях, особых технических навыках и постоянно развивающейся теории. Со времен Гракхов практически все крупные римские политики получали специальную подготовку в Греции или учились у греческих педагогов. Рим принимает разработанную в эпоху эллинизма риторику, развивающую технику ораторских выступлений. Детальному анализу подвергаются такие вопросы, как предмет красноречия, структурные основы речи, построение слов и предложений, тональность речи, способы подготовки к выступлению и развитие речевых данных. На рубеже II и I вв. до н.э. получает второе дыхание начавшаяся еще в III веке полемика между двумя ораторскими направлениями, азианизмом и аттикизмом. Азианисты (от слова «Азия») ориентировались на более пышные, украшенные и вычурные образцы эллинистического красноречия, процветавшие в Малой Азии. Аттикисты настаивали на соблюдении более простых правил, лаконизме и четкости речи и ориентировались на афинскую ораторскую прозу V–IV вв. до н.э. (Лисий, Эсхин, Демосфен, Исократ). Римские ораторы также разделились на два лагеря, Цицерон скорее тяготел к азианству, Цезарь с его ясным, правильным и простым языком, основанным на четких грамматических правилах, примыкал к аттикистам.
Самыми значительными ораторами конца II века до н.э. Цицерон считает обоих Гракхов и основателя династии популяров, консула 120 г. Г. Папирия Карбона (Cic. Brut., 27, 103; 33, 125–127). Эти великие мастера слова существуют на фоне других, менее крупных, но заметных ораторов: Гая Фанния, Д. Брута; консула 121 г. Кв. Фабия Максима и членов кружка Сципионов — Л. Фурия Фила, Мания Манилия, а также принцепса сената Аппия Клавдия Пульхра; консула 162 г. Л. Корнелия Лентула и противника Гая Гракхов, народного трибуна 122 г. М. Ливия Друза и его брата, Гая (Cic. Brut., 38, 107–109). К их числу относили и популяров, консула 125 г. М. Фульвия Флакка и трибуна П. Деция. Выдающимися ораторами Цицерон считал Г. Скрибония Куриона, П. Рутилия Руфа, а также Кв. Элия Туберона (Cic. Brut., 29, 110; 31, 117). Эпоха Югуртинской войны дала, согласно Цицерону, таких ораторов как Г. Сервий Гальба, П. Лициний Нерва, консул 104 г. Гай Флавий Фимбрия, Гай Секстий Кальвин и Тит Альбуций (Ibid., 33, 117; 34, 129–130). Этот ряд заканчивается Квинтом Катулом, консулом 102 г., Квинтом Цецилием Метеллом Нумидийским и консулом 109 г. М. Юнием Силаном. Хорошими ораторами были и лидеры популяров, Гай Меммий и Спурий Торий, инициатор аграрного закона 111 г.
Второй расцвет ораторского искусства, самый значительный перед эпохой Цицерона, приходится на 90-е гг. I века. Это время деятельности кружка Л. Лициния Красса и Марка Антония, к которому принадлежали несколько представителей рода Сцевол, Цезарь Страбон, братья Котты и П. Сульпиций Руф, будущий трибун 88 г. (Ibid., 37, 139–144; 164). Эта блестящая плеяда ораторов была непосредственной предтечей Цицерона и его современников. Судьба их была трагична, почти все они стали жертвами гражданских войн 80-х гг. Среди мастеров красноречия Цицерон упоминает многих видных политиков: консул 91 г. Л. Марций Филипп (Ibid., 37, 173), консул 87 г. Гн. Октавий (Ibid., 47, 176), консул 72 г. Л. Геллий (Ibid., 37, 174), претор 74 г. П. Корнелий Цетег, Лукреций Офелла и Т. Анний (Ibid., 48, 178), а также — Квинт Варий и П. Антистий Вет (Ibid., 49, 179). Эти ораторы были как бы «фоном» для кружка Антония и Красса. По утверждению Цицерона, в определенный промежуток времени дела вели только шесть адвокатов: Красс, Антоний, Цезарь Страбон, консул 75 г. Г. Аврелий Котта, Сульпиций Руф и Марций Филипп (Ibid., 57, 207).
Несколько способных ораторов дало окружение Суллы: это были консулы 76 и 75 гг. Гней и Луций Октавий и консул 78 г. Кв. Лутаций Катул. Цицерон также считает хорошими мастерами красноречия Сатурнина, Гн. Папирия Карбона и Главцию (Ibid., 62, 222–223; 224–225).
Самый значительный этап развития красноречия приходится на 80–40-е гг. I века, а крупнейшими представителями этого жанра были Цицерон, Квинт Гортензий Гортал и Цезарь. Именно в таком порядке Цицерон перечисляет ораторов этого поколения. Это не было его субъективным мнением, современники его разделяли. За Цицероном однозначно утвердилась слава величайшего римского мастера слова. Он же является нашим главным источником по истории римского ораторского искусства. От него дошли 58 речей (всего их было примерно в два раза больше) и 7 трактатов по ораторскому искусству.
Первые ораторские успехи Цицерона связаны со временем Суллы. В 80 г. состоялся его ораторский дебют, а речь «За Секстия Росция Америнского», в которой Цицерон защищал молодого человека, ставшего жертвой сулланцев, была первой речью, которая принесла ему славу. В 70 г. он произнес шесть знаменитых «Веррин». Новым пиком ораторской деятельности Цицерона был год его консульства, давший три речи «Против аграрного закона», четыре речи «Против Катилины» и речь «За Рабирия». 50-е гг. отмечены блестящими речами, направленными против Клодия («Речи в сенате и перед народом по возвращении» — 57 г.; «О своем доме» — 56 г.; «За Сестия», «Об ответах гаруспиков», «О консульских провинциях» — 56 г.; «За Милона» — 52 г.). Наконец, в 44–43 гг. он произносит 14 Филиппик против Марка Антония. Речи Цицерона были, вероятно, самым ярким выражением развития римского красноречия, как в плане совершенствования содержательной части речи, так и в плане создания «золотой латыни», ее лексики, фонетики и синтаксиса.
Кроме речей, перу Цицерона принадлежит ряд трактатов. Последние относятся к периодам отхода Цицерона от политики в эпоху триумвирата (55–54 гг.) и диктатуры Цезаря (46–44 гг.). Как оратор-практик, Цицерон был тесно связан с острой политической борьбой, тогда как Цицерон-теоретик был связан с периодами вынужденного досуга. В 55 г. он пишет большой трактат «Об ораторе» в 3 книгах, посвященный систематизации теории ораторского искусства. Темами трактата стали предмет красноречия, его место среди других областей знания и видов практической деятельности (право, политика, философия), анализ построения речи, жанры и их особенности, выражение мысли, манера произнесения и некоторые специальные сюжеты (напр. роль юмора). В 46 г. он пишет диалоги «Брут», где излагает историю римского красноречия и «Оратор», посвященный образу идеального оратора. Четыре малых трактата «О нахождении материала» (86 г.), «О наилучшем виде ораторов» (46 г.), «Подразделения речи» (46 г.) и «Топика» (44 г.), посвящены частным вопросам красноречия и также относятся ко времени диктатуры Цезаря.
Взгляды Цицерона на красноречие настолько многогранны, что дать их полную характеристику было бы, наверное, необычайно трудно, однако его главная мысль достаточно очевидна: знаменитый оратор настаивает на синтезе теории и практики, сочетании глубокой общей эрудиции, глубокого знания теории и огромной практической деятельности.
Квинт Гортензий Гортал (114–50 гг.) был единственным оратором, которого Цицерон сравнивал с самим собой. Ему он уделил особое внимание в трактате «Брут» (Cic. Brut., 64, 228; 87, 301–89, 304; 92, 317, 93, 321–96, 329. К сожалению, от речей Гортензия не дошло ничего, и информация в основном идет от его коллеги, соперника и союзника, Цицерона. Деятельность Цицерона и Гортензия проходила параллельно. В 81 г. Гортензий выступал как оппонент Цицерона в процессе Л. Квинкция, в 70 г. он защищал Верреса, в 67 и 66 гг. выступал против законов Габиния и Манилия о полномочиях Помпея. После 63 г. политические позиции Цицерона и Гортензия сближаются. В 62 г. они совместно защищали Мурену (Cic. Pro Mur., 10, 48) и П. Корнелия Суллу. В 57 г. Гортензий активно участвовал в кампании за возвращение Цицерона из изгнания, в 55 г. был противником законов Красса и Помпея (Dio., 39, 37), а в 52 г. вместе с Цицероном защищал Милона (Asc. pro Mil., 33). Цицерона и Гортензия связывала личная дружба. В 45 г. Цицерон написал диалог «Гортензий», посвященный проблемам философии и ораторского искусства. Согласно Цицерону, Гортензий был сторонником традиционного римского практического красноречия и, признавая значение греков, брал у них только технические приемы, не заимствуя философские и политические концепции, что противоречило теории Цицерона, настаивавшего на необходимости более глубокого заимствования и взаимовлияния. (Gell., I, 1, 4).
Цицерон всегда был очень высокого мнения об ораторских способностях Цезаря. Политик, полководец и реформатор, Цезарь был в меньшей степени оратором-профессионалом, нежели Цицерон и Гортензий. Речи в его «Записках» дают представление о его ораторском стиле: лаконизм, ясность, правильный четкий язык и содержательность, за счет которой и создавался необходимый эффект (Caes. B.G. I, 14; 31; 35–36; 40; 44; VII, 20; B.C., I, 7; 32; II, 31–32). О речах Цезаря и его ораторских дарованиях писали многие авторы, а Цицерон специально отмечает его тщательность в области употребления слов и правильность латинской речи, а также профессионализм, тщательность подготовки, «величественность и благородство формы» (Cic. Brut., 72, 252; 74, 258; 75, 261). Согласно Светонию, Цицерон и Брут считали его лучшим римским оратором (даже в сравнении с Гортензием) и находили у него сходства с ораторской манерой Цезаря Страбона (Suet. Caes., 55). Квинтилиан сопоставляет Цезаря только с Цицероном (Quint., X, 1, 14), а Тацит отмечает, что занятия Цезаря политикой и военными действиями не дали ему возможности совершенствоваться в красноречии так, как того «требовал его божественный ум» (Тас. De orat., 21). Для последующих поколений Цезарь был третьим (после Цицерона и Гортензия), а иногда и вторым (после Цицерона) великим римским оратором, а в глазах некоторых мог быть и первым.
Несколько его речей известны нам по фрагментам. Это речь против Гнея Корнелия Долабеллы (77 г.), речь за предложение Плавтия о восстановлении трибуната (70 г.), речи на похоронах тети Юлии и жены Корнелии (68 г.), речи «За вифинцев» (Gell., V, 13), «Против Г. Меммия и Л. Домиция» (58 г.), речь в защиту своих действий в период консульства (58 г.), речь перед воинами (45 г.). Несомненно, были и другие (Suet. Iul., 55).
Цицерон, Гортензий и Цезарь были звездами на необычайно ярком фоне других хороших ораторов; некоторые из них имели репутацию выдающихся мастеров ораторского искусства. Цицерон называет консула 97 г. П. Лициния Красса, отца триумвира, Гая Фимбрию (противника Суллы), консула 72 г. Гн. Корнелия Лентула, П. Лициния Мурену, Г. Марция Цензорина и Л. Фурия. Известным оратором был историк Сизенна. Талантливым мастером слова считался видный историк и трибун-популяр 70-х гг. Гай Лициний Макр (Cic. Brut., 66, 228–67, 238).
Среди ораторов 60–50-х гг. Цицерон упоминает консула 67 г. Г. Кальпурния Пизона, консула 62 г. Д. Юния Силана, Кв. Помпея Вифинского и катилинария П. Автрония, а также ораторов из муниципиев, Г. Октавия из Реате, Г. Коскония и Гая и Луция Цепазиев (Ibid., 68, 239–69, 243). Он также сообщает о наличии многих крупных ораторов среди политиков-оптиматов 50-х гг. Так, Цицерон считает выдающимися мастерами красноречия Метелла Целера и Метелла Непота, а также консула 51 г. Гая Клавдия Марцелла и Манлия Торквата-младшего (Ibid., 70, 245; 247; 71, 248–251), а в числе «умеющих говорить» упоминает Бибула, консула 54 г. Аппия Клавдия Пульхра, Лентула Спинтера и Лентула Марцеллина, равно как и консула 49 г. Л. Корнелия Лентула Круса (Ibid., 77, 267–268). Среди талантливых ораторов младшего поколения Цицерон называет Целия Руфа, Марка Канидия, Куриона-младшего, поэта Лициния Кальва и сына триумвира, Публия Красса (Ibid., 79, 273–281, 292). Как Цицерон, так и другие источники, сообщают о незаурядных способностях Помпея (Ibid., 68, 239).
По неясным причинам в списке Цицерона отсутствуют некоторые крупные политические деятели. Плутарх пишет о значительных ораторских способностях Лукулла (Plut, Luc, 1), Марка Красса, бывшего, кроме всего прочего, одним из самых востребованных адвокатов (Plut., Crass, 3), и Катона, несомненно, принадлежавшего к числу выдающихся мастеров красноречия (Plut., Cato, 4–5). Много хороших ораторов дала цезарианская партия: Антоний, Азиний Поллион, Гирций, Панса, Оппий и, возможно, даже Фуфий Кален.
Хотя Цезарь не оставил произведений по теории красноречия, он много занимался филологией и лингвистикой[76]. Проявил он себя и еще в одном относительно новом жанре. Именно в это время зарождается эпистолография, наиболее ярким представителем которой был Цицерон. От последнего дошло 37 книг писем (16 книг к Аттику, 16 книг к близким (familiares), 3 книги писем к брату Квинту и две — к Марку Бруту), включавших более 1 000 писем. Переписка Цицерона воистину уникальна, среди его корреспондентов было около 100 человек. Список включал политических лидеров, видных представителей политического мира, интеллектуалов, деловых людей, родственников и друзей оратора. Это обстоятельство свидетельствует о распространенности жанра. Писать письма стало принятым и модным. Переписка Цезаря дошла в небольших фрагментах, но количество адресатов (около 30) также достаточно велико. Среди них были Цицерон, Аттик, Помпей, Красс, Оппий, Бальб, Гирций, Марк Антоний и др.{288}
«Красноречие — питомец своеволия», — писал Тацит. Его питательной средой была бурная эпоха политической борьбы. Спад начался после победы Августа. Этому способствовала утрата политической остроты и сужение свободы творчества, кроме того, в ходе гражданских войн сообщество политических ораторов понесло большие потери. Развитие красноречия продолжалось, но оно шло в сторону формализации. Римская империя I–II вв. н.э. дала Азиния Поллиона, Валерия Мессалу, Сенеку Старшего, Квинтилиана, Плиния и Тацита. Вместе с тем, красноречие и культура слова начинают оттесняться письменной культурой, люди стали меньше говорить и больше писать. Часть своего потенциала ораторское искусство отдало другим жанрам, историографии, поэзии, правоведению, научной прозе, филологии и лингвистике. Искусство повествования и реконструкции событий дает импульс истории, музыка слова — поэзии, точность критических аргументов — развитию права и теории государства, тщательность в использовании слов и конструкций — филологии и грамматике. Вместе с тем, римляне помнили свои истоки: подобно тому как практически вся греческая литература классического времени вышла из Гомера, римская культура эпохи Империи вышла из Цицерона и его выдающихся современников, одним из которых был Цезарь.
Умерший в 149 г. до н.э. Марк Порций Катон Старший стал создателем литературной латыни и последним представителем старшей анналистики. Во времена Гракхов начинается новая волна так наз. средних анналистов (Кассий Гемина, Л. Кальпурний Пизон, Гней Гелий и Г. Фанний). Похоже, что новый шаг сделал Кассий Гемина, начавший свой труд с Гомера и Гесиода и попытавшийся включить историю Рима в общеисторический контекст (Gell., XVII, 21, 3). Консул 137 г. Л. Кальпурний Пизон по традиции писал всеобщую историю, начиная от Ромула (Ibid., XI, 4; XV, 29, 2) и, судя по Ливию, продолжил ее, по крайней мере, до 2 Пунической войны, а, возможно, и подошел к событиям своего времени. Язык Пизона (Gell., VII, 9) отличается и от греческого языка старших анналистов, и от архаической латыни Катона. Это был первый шаг к созданию «золотой латыни».
Важные перемены связаны с трудами Л. Целия Антипатра и Семпрония Азеллиона. Целий Антипатр, возможно, стал основателем исторической монографии, начав не с Ромула, а скорее всего с 390 г. до н.э. Семпроний Азеллион (род. в 160 г.) написал исторический труд о современных ему событиях. Труд состоял из 14 книг (Gell., XIII, 22, 8). Неясно, откуда начал автор, но в 4-й книге речь идет о Сципионе Африканском (Ibid., II, 14, 4–5). Вероятно, труд концентрировался на событиях II — начала I в. до н.э. и был доведен до Союзнической войны.
После 80-х гг. начинается новый расцвет историографии. Возникновение младшей анналистики приходится на 70-е гг., что совпало по времени с тяжелыми войнами этого периода. Для младших анналистов характерно появление некоторых новых принципов. Во-первых, историография отказывается от традиционного изложения событий в форме летописи «от Энея или Ромула и волчицы»{289}, создавая, наряду с традиционными анналистическими жанрами, сочинения нового типа. Таким новым жанром была историческая монография, посвященная отдельному историческому периоду. Наряду с ним появились «личные» жанры — биография, мемуары и автобиография, что существенно расширило жанровые возможности. Во-вторых, в историографию приходят политическая теория, новые методы исторического анализа и достижения греческой мысли. Именно в период от 70-х гг. I века до конца принципата Августа достигают своего расцвета все жанры исторической литературы, — как традиционная анналистика, так и биография, автобиография и жанр мемуаров.
Двух младших анналистов еще можно считать представителями традиционного жанра. Это претор 78 г. Кв. Клавдий Квадригарий, написавший большой исторический труд (не менее 23 книг). Многочисленные фрагменты Квадригария не позволяют нам составить цельное впечатление о его сочинении, хотя некоторые выводы все же возможны. Как и Целий Антипатр, Квадригарий начинает труд не с Энея или Ромула, а с галльского нашествия (390 г.) и заканчивает примерно своим временем (последнее известное нам событие — взятие Афин Суллой). Другой анналист, Валерий Анциат, в духе старой традиции, написал огромный труд от основания Рима до, предположительно, 90-х гг. I века до н.э. Сочинения Квадригария и Анциата были весьма широко, хотя временами и в критическом ключе, использованы Титом Ливием.
Впрочем, до времени появления труда Ливия анналистический жанр уходит на второй план. Тит Ливии (59 г. до н.э. — 17 г. н.э.) написал огромный труд, вобравший в себя всю традицию анналистики и во многом завершивший создание «римского мифа». Труд Ливия, предположительно именуемый «От основания города» (Ad urbe condita) состоял из 142 книг, начинался с Энея и заканчивался событиями 9 г. до н.э. Это была первая крупная всемирная история, несомненно, ставшая результатом создания сверхдержавы. Концепция Ливия в полной мере отражает идеологию нового общества, сочетавшую цезаристскую идею Империи, августовскую идею реставрации и республиканскую (идущую от Цицерона и Катона) идею «свободы» и «великого Рима».
Жанр всеобщей истории был весьма популярен и у греческих авторов и также получил новое развитие при Цезаре и Августе. Он приобрел, вероятно, более близкий к идеям Цезаря характер всемирной истории, когда акцент (в отличие от Ливия) делается не на Риме, а на единстве человечества. В эпоху Августа были предприняты четыре попытки такого рода. Двое из этих авторов (Диодор и Помпей Трог) начинали свою творческую жизнь во времена Цезаря, а два других (Дионисий Галикарнасский и Николай Дамасский) уже полностью принадлежат времени Августа.
Диодор Сицилийский (80–29 гг. до н.э.), продолжая традицию Полибия и Посидония, написал труд в 40 книгах под названием «Историческая библиотека». Сочинение Диодора было посвящено всемирной истории, начиная от первых людей и древнейшей истории Востока (т.е. от Нина и Озириса) до британских походов Цезаря (54 г.). Эта концепция отражала цезаристскую идею несколько по-иному, чем труд Ливия. Впрочем, на Диодоре и Николае Дамасском эта линия прерывается, а добротная компиляция греческого историка не идет ни в какое сравнение с глубокими аналитическими обзорами Полибия и Посидония.
Дионисий Галикарнасский, автор «Римских древностей» воплощал уже новую идею. Охватив период от Ромула до 2 Пунической войны, Дионисий ставил своей задачей анализ римских правовых и политических институтов с целью обнаружения родства двух великих народов, греков и римлян. Наконец, Николай Дамасский написал огромный труд в 144 книгах, также представивший опыт всемирной истории. Отсутствие фрагментов не позволяет нам высказать какой-либо обоснованный вывод, но сочинению, вероятно, были присущи объединительные идеи полибиево-посидониевой традиции.
Возможно, самым необычным явлением была еще одна «Всемирная история» в 44 книгах, написанная уроженцем Галлии Помпеем Трогом и дошедшая в переложении христианского автора II века н.э. Юстина. История представлена в виде последовательного развития четырех Империй: Ассирийской, Вавилонской, Персидской и Греко-Македонской, а все сочинение проникнуто антиимперской идеей. Трог продолжает мысль Саллюстия о негативных последствиях превращения Рима в огромное имперское государство, а отрицательное восприятие всемирной сверхдержавы провинциалом прослеживается у него вполне определенно.
Всемирная империя создает всемирную историю. Это было несомненным отражением новой эпохи Цезаря и Августа. Имперская идея выступала в различных ракурсах, которые скорее дополняли друг друга, нежели содержали принципиальное противоречие. Идея Рима как создателя Империи (Ливии), подчеркивавшая римский характер нового общества, сочеталась с идеей единства всего человечества (Диодор) и родства Рима и Греции (Дионисий Галикарнасский), при этом допуская и определенную долю антиимперского протеста (Помпей Трог).
В послесулланское время зарождается историческая монография. Ограничение сюжета было частично связано с большим накоплением материала, с другой стороны, небольшая монография могла дать лучшую возможность донести до читателя конкретную мысль.
Если анналистическая история была пронизана консервативными идеями, то монография стала жанром, характерным для историков-популяров. Наверное, первое сочинение, написанное с этих позиций, принадлежало перу Г. Лициния Макра, народного трибуна 73 и претора 68 г., активно агитировавшего за отмену сулланских законов. Судя по всему, труд Макра представлял собой относительно краткий обзор истории Рима с древнейших времен (писатель упоминает об Акке Ларенции). Ливии критикует его за восхваление рода Лициниев, а Цицерон — за многословие в речах, тогда как Дионисий Галикарнасский причисляет его к «хвалимым историкам». Цицерону, вероятно, не нравилось и то, что Макр уделял особое внимание борьбе патрициев и плебеев и писал свой труд с позиций римских демократов. В речи Макра, приведенной Саллюстием, проводится яркая параллель между борьбой патрициев и плебеев и действиями популяров в 70-е гг.
Продолжателями жанра стали Сизенна и Саллюстий. Л. Корнелий Сизенна родился в 118 г., в 78 г. он стал претором, в 70 г. защищал Верреса, в 67 г. был легатом Помпея в войне с пиратами, после чего был направлен к Метеллу на Крит. Сочинение «Истории» в 12 книгах было посвящено современному Сизенне периоду и охватило самое трагическое десятилетие римской истории (90–80 гг.). Цицерон считает, что Сизенна превзошел всех предшествующих историков (Cic. de leg., I, 7; Brut., 238) и был прекрасным оратором, хотя и несколько увлекался литературной стороной изложения, подражая Клитарху. Сизенна, видимо, ввел в свое повествование эффектные сцены и речи. Саллюстий также ценил его как писателя, но не разделял его политические оценки, поскольку Сизенна проводил линию на реабилитацию Суллы (Sail. lug., 95).
Гай Саллюстий Крисп (86–35 гг.), биография которого уже не раз затрагивалась в предыдущем изложении, является несомненной вершиной жанра и единственным его представителем, чьи труды дошли до нас практически полностью[77]. Он обратился к публицистике уже во время гражданских войн и написал два письма Цезарю (первое — около 50 г., а второе — около 46 г. до н.э.), однако его подлинное обращение к литературе происходит после собственной отставки и особенно — после смерти Цезаря. Саллюстий стал первым проконсулом образованной в 46 г. провинции Нумидии, а по возвращении в Рим его ожидал суд по обвинению в вымогательствах. Цезарь избавил Саллюстия от процесса (Dio., 42, 9, 2), но политическая карьера кончилась, а вскоре после этого погиб и диктатор. Саллюстий удалился в построенную им великолепную усадьбу между Квириналом и Пинцием, а затем купил усадьбу Цезаря в Тибуре. В политику он более не вернулся, но именно в последнее десятилетие жизни были написаны три основные сочинения Саллюстия: «Заговор Каталины» (41 г.), «Югуртинская война» (39–36 гг.) и «Истории» (остались незавершенными). В последнем труде описаны события 78–66 гг., эпоха больших войн 70-х гг. и постсулланского Рима.
Отношение к Саллюстию в историографии неоднозначно. Очень многие ученые пытаются не обращать внимание на образ коррупционера{290}. Его высоко ценят как историка и литератора, часто сравнивая даже с Фукидидом или Ксенофонтом{291}. Блестящая композиция сочинения, стройная теория исторического развития Рима от эпохи царей до расцвета и упадка республики (Sail. Cat., 1–4; Iug., 1–5), прекрасный стиль и несомненный писательский талант, психологические характеристики и яркие образы, знаменитая «краткость Саллюстия» (Sallustiana brevitas) делают его крупнейшим представителем жанра.
Хотя жизнь Саллюстия скорее похожа на жизнь представителей круга Антония, стремившихся получить максимум от своей победы, его взгляды отражают позицию «неоконсерваторов», а сетования на всеобщую коррупцию, честолюбие и продажность (ambitio et avaritia) выглядят довольно необычно на фоне его собственной деятельности. Пороки, на которые сетует автор и которые часто воспринимались как плод откровения выдающегося мыслителя[78], были в полной мере свойственны ему самому.
Саллюстий ненавидит правящую сулланскую и постсулланскую знать и дает ей очень точные и беспощадные характеристики. Злоупотребления властью, жестокость, насилие, коррупция, некомпетентность, роскошь, корыстолюбие таковы общие характеристики нобилитета у Саллюстия. Именно это стало причиной военных поражений, развала армии, обострения социальных противоречий, политической борьбы и, наконец, привело к глобальным угрозам типа заговора Каталины, в котором автор видит еще одно уродливое порождение аристократического правления (Sail. Cat., 12; 16–18; 20; Iug., 15–16; 31; 41; Hist. Or. Lep.). Саллюстия часто считают демократом и популяром, и, действительно, на его страницах можно найти сочувственные нотки по отношению к обездоленным и задавленным произволом знати народным массам. Тем не менее народ вполне «достоин» своих правителей, неспособен к управлению и стремится лишь к грабежам и стихийным бунтам, а его лидеры, популяры, столь же эгоистичны, как и их противники, и борются только за собственную власть (Sail. Cat., 37–39; Iug., 40).
Произведения Саллюстия полны пессимизма, положительное начало он видит лишь в отдельных политических лидерах. Характеристикам главных антигероев, представителей нобилитета, таких как Катилина, Пизон или Эмилий Скавр, противостоят положительные герои, среди которых оказываются Цезарь (Sail. Cat., 54), Марий, Меммий (Iug., 30), равно как и Метелл Нумидийский (Iug., 43), Катон (Cat., 54) и даже Сулла (Iug., 95). Впрочем, позитивная характеристика Суллы относится только к «Югуртинской войне», авторское суждение в «Заговоре Катилины» звучит уже гораздо более сурово (Sail. Cat., 11), а в «Истории», в речах Лепида и Лициния Макра (Sail. Hist. Or. Lep.; Or. Mac), даны совершенно уничтожающие характеристики диктатора и созданного им режима.
Тем не менее в больших произведениях Саллюстия нет позитивной программы, а положительные герои (Марий, Цезарь или Катон) не способны избавить государство от застарелых зол. Позитивная программа содержится в Письмах к Цезарю, принадлежность которых, строго говоря, находится под вопросом{292}.
Во втором, более раннем письме Саллюстий пишет о рабстве, разобщенности и развращенности народа (Ер., II, 5, 8) и резко критикует нобилитет и его лидеров, включая Катона (Ibid., 9–11), призывая Цезаря «упрочить и укрепить государство» (Ibid., 4–7). Конкретных предложений не так много, главное из них — это чуть завуалированный призыв свергнуть правящую помпеянскую клику. Предложенные Саллюстием реформы, в целом, находятся в русле преобразований Цезаря. Автор приветствует программу расширения гражданства и, ссылаясь на пример Ливия Друза, призывает как можно скорее интегрировать новых граждан в политическую систему Рима (Ibid., II, 6–8). Достаточно радикально звучат предложения о выборе судей из всего I класса (Sail. Epist, И, 11, 5), увеличении числа сенаторов и даже — о введении в сенате тайного голосования (Ibid., II, 11, 5). Это был вполне конструктивный план, в конечном счете выполненный Цезарем.
Первое (более позднее) письмо было написано в 46 г. после победы. В нем содержится призыв к милосердию к побежденным и восхваление политики милосердия (Sail. Ер., I, 4–5). Предлагаются и конкретные реформы: ликвидация ростовщичества (I, 5), усиление обороны Италии и провинций (I, 8, 4) и жесткий контроль за нравами (I, 6, 4). Антикоррупционные требования и требования наведения общего порядка соответствовали политике Цезаря, достаточно естественными были требования ликвидации сильного дисбаланса в имущественном неравенстве. Слабой стороной проекта Саллюстия была, вероятно, экономическая программа, когда автор требовал не только уравнения собственности, но и свертывания денежных отношений, что противоречило курсу диктатора на экономическое развитие. Саллюстий парадоксальным образом пытался соединить практику Цезаря и реформы Суллы, что вызывало опасения, что правление цезарианцев превратится в правление Суллы «наоборот». Эти настроения были свойственны определенной части окружения Цезаря и, быть может, именно поэтому Цезарь по возможности отстранит эти круги от власти.
Программа Саллюстия соединила в себе настроения различных кругов цезарианской элиты. Приветствуя многие реформы Цезаря, он пытался внести определенные коррективы, с одной стороны, в духе старшего поколения консерваторов и новых «неоконсервативных» сил, с другой — выражая интересы тех, кто особенно решительно требовал плодов от своей победы. В известной мере, это были реформы Суллы «наоборот», когда наследие диктатора пытались ликвидировать его же методами. Как мы уже видели, Цезарь пошел в другом направлении[79].
Рост роли личности и особенности событий I века до н.э. вызвали появление новых жанров, мемуаров, биографии и автобиографии. Мемуары писали многие видные политики того времени: М. Эмилий Скавр, Кв. Лутаций Катул (консул 102 г.), П. Рутилий Руф и Сулла. Скавр написал собственную биографию в 3 книгах, Катул оставил сочинение «О консульстве и делах своих», где описал события Кимврской войны. Рутилий Руф составил автобиографию в 5 книгах и написал историческую монографию на греческом языке, видимо, начав с событий II века. К сожалению, все эти труды известны по небольшим фрагментам, чаще всего приведенным не историками, а филологами и грамматиками. То же самое можно сказать о мемуарах Суллы, огромном труде в 22 книгах, который диктатор завершил всего за несколько дней до своей смерти. Мемуары были посвящены Л. Лицинию Лукуллу и изданы вольноотпущенником Суллы Корнелием Эпикадом (Plut. Sulla, 38). Сочинением много пользовался Плутарх. Судя по всему, это была апология действий диктатора с явным акцентом на внешних победах (более трети сочинения Плутарха посвящено Митридатовой войне — Plut. Sulla, 11–23) и меньшим вниманием к Союзнической (Plut. Sulla, 6) и даже гражданской войнам (Ibid., 27–30). Излишне утверждать, что Сулла возлагает на противника всю вину за развязывание гражданской войны и братоубийственной смуты, а его собственные жестокости объясняются ответом на действия марианцев. Впрочем, эти мысли диктатора можно восстановить лишь с определенной степенью вероятности.
Вершиной мемуарного жанра стали два сочинения самого Цезаря, «Записки о галльской войне» в 7 книгах (восьмая была написана Авлом Гирцием) и «Записки о гражданской войне» в 3 книгах. «Галльские войны» представляют собой последовательное погодное изложение кампаний и заканчиваются подавлением восстания Верцингеторикса (52 г.). О событиях 51–50 гг. писал уже Гирций. В «Записках о гражданской войне» содержится рассказ о кампаниях 49 и 48 гг. до битвы при Фарсале, прибытия Цезаря в Египет и начала Александрийской войны.
О содержании мемуаров можно судить по предыдущим главам. Разумеется, существует огромная литература, посвященная детальному разбору содержания, степени достоверности информации, различным историческим и политическим аспектам произведения, цели написания мемуаров и всевозможным деталям описания тех или иных событий{293}. Определенное внимание уделено и продолжателям Цезаря. Война в Египте и события 47 г. (война С Фарнаком, события в Испании и кампания в Иллирике) описаны в «Александрийской войне», кампания в Африке — в «Африканской войне», а последняя война в Испании — в «Испанской войне». Произведения написаны разными авторами, установить которых по-прежнему не удается.
Не имея возможности подробного анализа сочинений Цезаря, остановимся на нескольких основных вопросах: цель написания, степень достоверности и общая политическая тенденция. Соблазн опровергнуть общую картину или хотя бы какие-либо отдельные детали, показать недостоверность, искажения или умолчания в сообщениях знаменитого полководца, найти в них «большую» или, по крайней мере «малую» ложь всегда был необычайно велик и то, что это, по большому счету, не удалось, можно со всей определенностью считать свидетельством достоверности «Записок». Уровень гиперкритического отношения к Цезарю всегда был выше среднего уровня гиперкритики по отношению к любому античному автору, а сопоставления с материалом других авторов, как правило, свидетельствует в пользу Цезаря{294}. Ни «большой», ни «малой» лжи в «Комментариях» не могло быть и по другой причине — желающих их обнаружить было слишком много.
Исследователи часто указывают на то, что оба сочинения имели своей целью самооправдание: в «Галльской войне» это было оправдание римской агрессии, а в «Гражданской» — стремление снять с себя ответственность за развязывание и ведение междоусобной брани. Как ставит вопрос Дж. Коллинз, нам интересно знать, что хотел оправдать Цезарь, и какими методами он для этого пользовался?{295} Как полагают многие ученые, римское массовое сознание вовсе не требовало оправдания внешней войны в случае ее успеха{296}, и практически все политические процессы были связаны с поражениями{297}. Даже элементарное стремление военачальника к войне и обогащению считалось вполне естественным при условии, что оно не ведет к потерям и неудачам{298}. Так, Лукулл подвергался очень жесткой критике за начало войны с Тиграном без какой-либо санкции правительства, но он никогда не был объектом судебного преследования, а уличить полководца в незаконном присвоении материальных ценностей также оказалось необычайно сложно. Цезарь не скрывает своих неудач: он подробно пишет как о собственных трудностях (поражения при Герговии и Диррахии, первоначальные неудачи под Илердой и т.п.), так и о неудачах своих легатов (гибель когорт Сабина и Котты в северной Галлии, разгром Куриона в Африке, поражение Домиция Кальвина в Азии в 47 г., мятеж 47 г. в Испании). Вместе с тем, автор четко осознает, что успехи явно перекрывают поражения, и ни один серьезный военный специалист не сможет упрекнуть его в некомпетентности. В основу мемуаров легли официальные отчеты, а здесь искажение событий было бы попросту противозаконным. В известной мере, Цезарь попытался встать выше обыденного милитаристско-имперского сознания, оправдывающего любую войну в случае ее успеха.
Реально существовавшая галльская угроза и еще более опасное нарастание угрозы со стороны германцев и более остальных племенных союзов (белый, венеты, гельветы) по отношению как к Галлии, так и к Риму обрисованы Цезарем вполне определенно (Caes. В. С., I, 3, 4, 5, 6, 7; II, 31, 33; II, I; IV, I, 3, 16; VII, 1, 2, 5). Другая мысль, также выступающая с достаточной ясностью, — это мысль о том, что в Галлии существовали значительные силы, поддержавшие завоевание, а Рим всегда ставил в качестве одной из важнейших задач защиту своих союзников. Впрочем, Цезарь не пытается преувеличивать значение этого фактора он является римским полководцем, действующим в интересах Рима, а его политика милосердия по отношению к галлам — это нормальный способ поведения по отношению к побежденным, вполне соответствующий интересам римской политики. Не против Рима, а вместе с Римом — таков единственно перспективный путь любого народа, а вчерашний враг может стать завтрашним другом (B.G., I, 17; 28; 30, 31; 33; IV, 6; VI, II, 13, 23, 24; VII, I). В «Записках» есть еще одна тема — главным героем произведения становится римская армия с ее мужеством, профессионализмом, железной дисциплиной и высокой воинской этикой. Цезарь любил свою армию, стремился воздать дань ее достоинствам и показать необходимость такой армии для Рима.
В гражданской войне все было по-иному. С точки зрения любого римлянина война между гражданами была позорна и порочна, а любая пролитая кровь римских солдат становилась тягчайшим преступлением{299}. Цезарь, вне всякого сомнения, стремился доказать, что войну начал противник (B.C., I, 1–6) и, вместе с тем, продемонстрировать свое полное превосходство над помпеянцами, показав их жестокость (B.C., I, 75; II, 18, 44; III, 8, 14, 19, 28, 31–33, 71), трусость и слабость (B.C., I, 12–15, 17–22, 24, 30, 76, 84; II, 44; III, 29, 37, 98){300}. Писатель делает акцент на бескровности войны, и именно политика dementia становится центральной идеей произведения. По справедливому замечанию Дж. Коллинза, Цезарь действительно хотел показать свое дело как дело мира (B.C., I, 5, 5), поддерживаемое большинством населения Италии и провинций. Он описывает эту поддержку, не пренебрегая даже мельчайшими деталями. Италийские муниципии, испанские общины, племена Испании и Африки, греческие полисы, азиатские и сирийские народы — все они, в конечном счете, принимают сторону Цезаря, которому противостоит лишь кучка властолюбивых олигархов.
Демонстрируя имперскую идею, Цезарь показывает, что именно он является защитником традиционных римских устоев и твердо установленных римских границ. Описывая процесс развязывания гражданской войны, автор показывает легитимность своих действий и противозаконность действий противников. Он не создает какой-то новый мир с новыми «правилами игры», он «играет» по старым правилам, защищая вековые основы старого Рима, римское государство и римский закон. Сам Цезарь, вероятно, только намечает эту тему, в сочинениях его продолжателей, авторов «Александрийской», «Африканской» и «Испанской» войн, особенно подчеркивается участие на стороне противника внешних сил, Птолемеев, Фарнака, Юбы.
Прощение — это не всепрощение, а милость победителя не означает невиновность побежденных. Таких идей в мемуарах практически нет — врага щадят, но его виновность продолжает оставаться. Вполне определенно звучит и другая мысль: победа помпеянцев была бы гибельна для Рима и провинций, и Цезарь снова и снова демонстрирует пагубность, опасность и близорукость политики противников (Caes. B.C., I, 6; II, 44; III, 31–33; В. Afr., 26).
Литературные качества труда делают мемуары Цезаря одним из лучших произведений римской литературы. Как писатель и оратор, он был крупнейшим представителем римского аттикизма с его четкой правильной речью, краткостью, ясностью, простотой и определенностью, что создавало подчас поразительные по своей силе эффекты.
Историография достигала своего расцвета практически во всех жанрах. В жанре мемуаров и исторической монографии этими вершинами были Цезарь и Саллюстий, позже, в лице Ливия достигает своего расцвета анналистическая историография, а уже во II в. н.э. появились Тацит и Плутарх.
На время Цицерона приходится расцвет политической теории и теории государства и права, и именно знаменитый оратор стал крупнейшим представителем этого литературного направления. Вопросам политической теории посвящены три больших трактата Цицерона, «О государстве», «О законах» и «Об обязанностях». Центральной темой всех трех сочинений, продолжавших учение Панетия и Полибия, а, в конечном счете, восходящих к платоновско-аристотелевской традиции, стали проблемы сущности государства и его формы, проблемы закона и законности, соотношения гражданского (ius civile) и «общечеловеческого» (ius gentium) права, «естественного» (?????) и «искусственного» (?????) порядка. В трактате «О законах» Цицерон дает краткий очерк государственного права, подробно анализируя римские органы власти (народное собрание, сенат и система магистратур) и общие принципы организации римской ci vitas.
Традиция Цезаря вела в сторону развития новой Империи, напротив, идеология Цицерона как бы подводила черту под республикой. Собственно говоря, именно он создал ту идеальную модель «свободной римской республики», которую с таким успехом удавалось противопоставить «цезаризму». Вслед за Полибием, Цицерон видел в римской республике идеальное сочетание трех форм государственного устройства, монархии, аристократии и демократии, видя первое в магистратской власти, второе — в полномочиях и авторитете сената, а последнее — во власти народного собрания. Это был идеализированный вариант той республики, которая существовала во времена оратора. Вместе с тем, будучи достаточно дальновидным и прагматичным политиком, Цицерон предлагает ряд разумных преобразований, целью которых является защита существующего строя.
Одной из этих новых идей является данное им в речи «За Сестия» (Cic. pro Sest., 45; 56–59; 109) расширенное толкование понятия «оптиматов», включавшее не только аристократов, как считали «твердолобые» консерваторы, но и достаточно широкий круг «благонамеренных» представителей всадничества, деловых кругов, средних и даже низших слоев населения и призывая сторонников традиционного порядка найти себе столь же массовую социальную базу, которая существовала у их противников, популяров. Цицерон постоянно настаивал на привлечении к власти всех талантливых, благонамеренных людей, дарования и энергию которых можно было использовать для защиты системы. К этой теории примыкает еще одна излюбленная идея Цицерона — concordia ordinum («согласие сословий»), основой которой был союз сената и всадников, аристократии и делового мира, верхней и нижней частей правящей элиты. Наконец, отдавая должное веяниям времени, знаменитый оратор создал образ princeps civitatis, сильного военно-политического лидера, стоящего на страже существующего порядка. На протяжении почти всей своей жизни Цицерон видел такого лидера в Помпее, иногда (обычно из практических соображений) он пытался заигрывать и с Цезарем, а в последние годы захотел выступить в этой роли сам.
«Цицеронианство» было своеобразным политическим феноменом. При всей справедливости многих мыслей оратора, Цицерон был обращен в прошлое, а его новые идеи должны были защитить старую политику. Как и Полибий, Цицерон оставлял за пределами своей системы огромные массы провинциалов, а, возможно, и италиков, которых пытался интегрировать в свою политику Цезарь. Модель была приемлема для республики III века, но полностью непригодна для державы II века и сверхдержавы I века до н.э. С другой стороны, она оказалась исключительно привлекательной уже после того, как исчезли и реалии I века и даже сама римская цивилизация. Модель «идеальной республики» сыграла немалую роль в отрицании Цезаря и «цезаризма».