Глава VI Цезарь и Клеопатра. Катон

Глава VI

Цезарь и Клеопатра. Катон

Юлий Цезарь прибыл в Египет в начале октября 48-го года. С ним на 35 кораблях прибыли 3200 пехотинцев и 800 всадников. Цезарю нужны деньги для продолжения войны, если уже не с Помпеем, то с теми, кто стоял за его спиной: сенатом и защитниками традиционного государственного строя сенатской республики. Египетское правительство должно было Риму значительную сумму денег, и Цезарь намеревался ее получить. О происхождении этого долга я сейчас расскажу. Так же, как и о предыстории политической ситуации, которую застал Цезарь. Как уже упоминалось, страна находилась в состоянии войны между малолетним царем Египта Птолемеем и его старшей сестрой и супругой, царицей Клеопатрой. Краткое пояснение для тех читателей, кого удивило сочетание слов сестра и супруга.

После смерти Александра Македонского Великая Империя в результате междоусобной борьбы его полководцев была поделена на три царства: Македонское, куда входила и Греция, Сирийское, простиравшееся до самой Индии, и Египетское. В новой столице Египта воцарилась династия Птолемеев. Все цари этой династии именовались Птолемеями с указанием порядкового номера и дополнительного имени. Так, например, полное имя мальчика, с которым предстояло встретиться Цезарю, было Птолемей XIII Дионис, а имя его отца (и отца Клеопатры) Птолемей XII Авлет. Птолемеи по своему происхождению были македоняне. Все туземное население Египта находилось на положении рабов своих царей и за два с половиной века, предшествовавших описываемым событиям, успело к этому привыкнуть. Разумеется, в составе пышного александрийского двора, а тем более, среди государственных чиновников различного ранга было немало знатных египтян, но еще больше македонян и греков (впрочем, жречество оставалось египетским и порой пыталось оспорить власть и влияние царей). Двор и столичная аристократия говорили по-гречески. Дальше в этой главе я буду цитировать Плутарха, и там, между прочим, встретится замечание о том, что египетские цари языка своей страны не знали, а некоторые забыли и македонский.

Народ Египта цари, видимо, презирали и ради сохранения в чистоте своего македонского происхождения установили строгое правило: заключать браки только внутри царской семьи. Так что женитьба на кузинах была нормой, а на родных сестрах если и исключением, то нередким.

Итак, Цезарь прибыл в Александрию в разгар войны между Птолемеем Дионисом и Клеопатрой, изгнанной им из Египта в Сирию, где она, надо полагать, получила политическое убежище. У отца супругов-врагов, Птолемея Авлета, было три дочери и два сына. Все три дочери были личностями исключительно яркими и сильными. Незаурядность старшей дочери, Береники, проявилась в том, что за десять лет до описываемых событий (в 58-м году) она вместе со своим мужем, полководцем Архелаем, свергла с трона и прогнала из страны собственного отца, а себя объявила царицей Египта. Вторую дочь звали Клеопатра, третью — Арсиноя. О них речь впереди.

Оскорбленный «неуважением» старшей дочери, отец обратился за помощью в Рим. Его энергично поддержал Помпей, а дальновидный Юлий Цезарь оказал финансовую протекцию. Птолемей то ли получил взаймы из римской казны 17 миллионов денариев на ведение войны с дочерью, то ли обязался уплатить эту сумму после возвращения ему царства силой римского оружия. Так или иначе, но задолжал. Года три ушло на переговоры. В 55-м году наместник Сирии Габиний получил из Рима приказ отправиться с войском в Египет и возвратить трон Птолемею Авлету. Что он и сделал. Египетское войско было разбито, Архелай погиб, а Беренике, надо полагать, с согласия отца родного, отрубили голову. Упомяну попутно, что в египетском походе отличился молодой офицер Марк Антоний. Вероятно, тогда он в первый раз встретился с Клеопатрой. Ему в ту пору было двадцать восемь лет, ей четырнадцать.

Для упрочения положения возвращенного народу царя или, скорее, для закрепления римского влияния в этой стране Габиний, по распоряжению сената, оставил в Египте легион солдат, формально подчиненный царю. За прошедшие с тех пор семь мирных лет эти солдаты переженились на египтянках, завели детей и перестали сознавать себя римскими легионерами. Впрочем, это не прибавило им лояльности по отношению к египетскому престолу. Нередко их командиры терроризировали царя своими домогательствами или участвовали в дворцовых заговорах и интригах.

В 51-м году Птолемей Авлет умер, так и не вернув ни одного денария римлянам. Вот за этим-то долгом и приплыл Цезарь, великодушно скостив его до 10 миллионов. Умирая, царь завещал свой трон, как полагалось, десятилетнему старшему сыну, однако с наказом взять в супруги старшую из двух оставшихся сестер — Клеопатру. Видимо, отец понимал, что сохранение египетского престола династией Птолемеев следует доверить не сыну, а дочери. Однако опекун юного Птолемея евнух Потин, хорошо зная решительный характер Клеопатры и желая сохранить за собой фактическое управление государством, склонил своего питомца изгнать сестру-супругу из Египта. Против соседей — покровителей изгнанницы было решено начать военные действия. Вот почему в момент роковой высадки Помпея близ Пелусия там находилась вся египетская армия. К этому времени за счет широкого приема беглых рабов и преступников со всего света она выросла до 20 тысяч человек. Командовал этим сбродом один из убийц Помпея, полководец Ахилла. К прибытию Цезаря в Александрию Птолемей и Потин вернулись в столицу, а Ахилла с войском оставался у Пелусия.

В ответ на требование Цезаря вернуть долг Потин, который занимал еще и пост министра финансов, естественно, заявил, что денег в египетской казне нет. Так же естественно, что Цезарь этому утверждению не поверил и продолжал настаивать на выплате хотя бы 10 миллионов денариев. В ответ последовало заявление, что по приказу царя вся золотая и серебряная посуда царского дворца, а также драгоценные предметы религиозного культа из египетских храмов отправляются в переплавку и чеканку, после чего долг будет возвращен золотыми и серебряными монетами. Для убедительности еду во дворце стали подавать в глиняной посуде. Замысел Потина разгадать было нетрудно: он провоцировал всенародное возмущение религиозных египтян. Чтобы обезвредить Потина, Цезарь вызвал в Александрию Клеопатру Он хотел добиться примирения царственных супругов. Законные основания для такого вмешательства в дела египетского двора у него были, по крайней мере, в той степени, в какой он имел право представлять здесь римское государство. В своем завещании Птолемей Авлет просил римлян быть гарантами исполнения его последней воли и, в частности, правления Клеопатры совместно со своим братом. Правомочность Цезаря представлять Рим оспорить было некому, а фактически и нельзя, так как сенат, узнав о поражении и смерти Помпея, поспешил заочно провозгласить Цезаря диктатором на неопределенный срок. Впрочем, сам Цезарь, вполне возможно, об этом еще не знал.

Умная царица пробралась из Сирии в Александрию тайно, в сопровождении одного лишь спутника, который внес ее во дворец, спрятанную в мешке для постели. Вручению столь экстравагантного подарка Плутарх в биографии Цезаря отводит лишь две коротких фразы:

«Говорят, — пишет он, — что уже эта хитрость Клеопатры показалась Цезарю смелой и пленила его. Окончательно покоренный обходительностью Клеопатры и ее красотой, он примирил ее с царем для того, чтобы они царствовали совместно». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XLIX)

И все! Больше об отношениях с Клеопатрой в биографии Цезаря нет ни слова. Как?! Проблема, загадка, которая до сих пор не дает покоя историкам (читатель о ней узнает чуть позже), романтический сюжет для многочисленных историко-литературных домыслов, для пьесы великого Бернарда Шоу — не заслуживает более двух малозначащих фраз в биографии, занимающей 43 страницы большого формата? Ну нет! Мы в этом еще разберемся. Но в свое время. А пока вернемся к интригам Потина.

Поняв, что восстановление царской семьи неминуемо обернется его отставкой, Потин тайно посылает гонца к Ахилле, приглашая его вернуться с войском в Александрию. Двадцать тысяч солдат Ахиллы при поддержке полумиллионного населения столицы должны легко справиться с четырьмя тысячами римских воинов. Цезарь, разумеется, должен был предвидеть такое развитие событий. Почему же он не отплывает немедленно из враждебного Египта? Нужны деньги? Это не резон! Победитель Помпея нашел бы деньги в Италии. Ему ли учиться делать долги? Как можно рисковать делом всей жизни? И зачем? Гордость? Колдовские чары Клеопатры? В своих «Записках» Цезарь утверждает, что его флот не мог покинуть Александрию из-за неблагоприятных ветров. Поверим, хотя... сомнение остается.

Ахилла и его армия прибывают с самыми агрессивными намерениями. Примирение царственных супругов означало отмену сирийской кампании, в которой египетские солдаты рассчитывали поживиться. По настоянию Цезаря юный царь отрядил к ним для переговоров двух придворных, которые раньше были послами в Риме. Ахилла их казнил, не потрудившись даже выслушать. Таким образом, война Цезарю была объявлена.

Давать сражение на улицах враждебно настроенного города пятикратно превосходящему по численности противнику было бы безумием. Цезарь приказал своим воинам замкнуть линию обороны и возвести вал вокруг дворца. Птолемея и Потина он задержал у себя. Дворец примыкал к гавани. Часть римских кораблей стояла у западного ее берега на ремонте близ верфей. Перегнать их на восточную, прилегающую к дворцу сторону бухты было невозможно, защищать тоже. Цезарь приказал поджечь эти суда. Пожар охватил и верфи, а затем перекинулся на расположенную неподалеку знаменитую Александрийскую библиотеку. Горожане пожар загасили, но часть бесценного собрания древних свитков погибла в огне.

Еще до начала открытых военных действий Цезарь послал своего надежного друга Митридата из Пергама в ближнюю Азию за подкреплением. Митридат принадлежал к высшей местной знати. У азиатов он пользовался доверием и авторитетом.

Первое очень важное сражение произошло в водах гавани. У египтян было 50 боевых кораблей, у Цезаря вдвое меньше. Поражение для цезарианцев означало бы полное окружение и потерю надежды как на прибытие подкрепления, так и на доставку продовольствия морем. Подробностей этого сражения мы не знаем, кроме того, что морской битвой командовал сам Цезарь и выиграл ее. Ему также удалось высадить десант и захватить остров Фарос, где находился огромной высоты маяк, почитавшийся в древности одним из семи чудес света. Остров контролировал вход в гавань. С городом его соединяла длинная дамба, которую легко было перегородить валом. Плутарх, Светоний и неизвестный автор записок под названием «Александрийская война» (которые обычно публикуются вместе с «Записками» Цезаря) — все описывают эпизод, когда, попав в окружение, Цезарь вынужден был прыгнуть в воду и вплавь, под градом стрел добираться до римских кораблей. Плутарх и Светоний украшают этот подвиг рассказом о том, как Цезарь греб одной рукой, а во второй держал свои таблички или, как пишет переводчик Плутарха, записные книжки. Светоний добавляет, что при этом Цезарь еще и тянул за собой, закусив зубами, пурпурный плащ полководца, чтобы не достался врагам. У автора «Александрийской войны» (скорее всего, одного из офицеров Цезаря) этих красочных подробностей нет. Да и трудно понять, зачем Цезарю, отправляясь из дворца в бой, брать с собой какие-то особо ценные «записные книжки».

После неудачи в гавани египтяне много раз, но тщетно пытались прорвать оборонительную линию римлян. Потом они догадались перекрыть подземные каналы, доставлявшие питьевую воду из Нила во дворец. Цезарь приказал рыть колодцы и нашел воду. Потин был изобличен в заговоре и тайных сношениях с Ахиллой. Цезарь его казнил. Затем проявила характер младшая из дочерей покойного царя, Арсиноя. Она бежала из дворца и стала весьма активно участвовать в руководстве осадой. Потом рассорилась с Ахиллой, подослала к нему убийцу, взяла в свои девичьи руки всю власть в столице и стране, а командование армией поручила своему воспитателю, евнуху Ганимеду.

Военные действия затягивались. К счастью, прибыл транспорт с хлебом, оружием и еще одним легионом солдат, присланный наместником провинции Азия. Его после победы под Фарсалой назначил Цезарь, а теперь известил о ситуации в Александрии Митридат. Держаться во дворце теперь можно было долго. А вот уплыть из города нельзя. Невозможно было снять часть защитников вала и начать их грузить на корабли: оборона была бы немедленно прорвана. Дело уже подвигалось к весне.

В один прекрасный день жители города прислали к Цезарю парламентеров. Описание событий, последовавших за этим визитом, у неизвестного автора «Александрийской войны» являет собой прелестную маленькую психологическую сюиту, и я не могу удержаться от удовольствия продемонстрировать ее читателю:

«...они отправили, — пишет этот автор, — с одобрения царя, с которым были в тайных сношениях, угодных ему лиц к Цезарю, просивших отпустить царя и позволить ему вернуться к своим и указавших, что все население, которому чрезвычайно надоело временное царствование девочки и жестокая тирания Ганимеда, готово повиноваться всем приказам царя и что если по его воле они должны будут перейти под покровительство Цезаря и заключить с ним дружественный союз, то населению нечего будет бояться, и тем будут устранены препятствия для сдачи.

Хотя Цезарь хорошо знал этот лживый народ, который думает одно, а для виду делает другое, однако счел целесообразным согласиться на их просьбу в уверенности, что если они действительно желают того, о чем просят, то отпущенный им царь останется ему верным. Если же, что более соответствовало их характеру, они хотят иметь в лице царя вождя для ведения войны, то для него будет благовиднее и почетнее вести войну с царем, чем с шайкой пришлых авантюристов и беглых рабов. Поэтому он стал уговаривать царя подумать об отцовском царстве, пощадить свой город, обезображенный отвратительными пожарами и разрушениями, своих сограждан прежде всего — образумить, а затем спасти, доказать свою верность римскому народу и ему, так как сам он, со своей стороны, настолько доверяет царю, что отпускает его к вооруженным врагам римского народа. Тут он взял взрослого мальчика за правую руку и стал с ним прощаться. Но молодой царь, приученный к величайшему лукавству в полном соответствии с характером своего народа, стал, наоборот, со слезами молить Цезаря не отпускать его: самый трон не так ему мил, как вид Цезаря. Цезарь успокоил плакавшего мальчика, слезы которого подействовали на него самого, и отпустил его к своим с обещанием скорого свидания, если его чувства действительно искренни. Тот, словно его выпустили из клетки на открытую арену, так энергично повел войну против Цезаря, что слезы, которые он обронил при прощании, были, очевидно, слезами радости. Многие легаты, друзья, центурионы и солдаты Цезаря радовались случившемуся, именно тому, что над чрезмерной добротой Цезаря насмеялся лукавый мальчик, словно Цезарь в данном случае действовал только под влиянием доброты, а не из высших практических соображений». (Записки Юлия Цезаря и его продолжателей. Александрийская война. 23, 24)

После прибытия царя к войску атаки на линию обороны римлян усилились. Защитники дворца несли неизбежные потери, и ввиду практически неограниченных людских ресурсов осаждавших, положение Цезаря становилось все более критическим. Но тут наконец прибыло спасительное подкрепление. Митридату удалось собрать большое войско. Ранней весной он подступил к Пелусию, штурмом овладел крепостью и двинулся дальше по направлению к дельте Нила, известив через гонца об этом Цезаря. Осада дворца была снята, и авангард египетского войска выступил навстречу Митридату. Вслед за ним по Нилу к дельте поплыла вся остальная армия во главе с царем. Но и Цезарь не терял времени. Оставив минимальную охрану дворца, он посадил своих легионеров на корабли и поспешил добраться до дельты морем. Ему удалось прибыть в лагерь Митридата раньше, чем туда подошло войско царя. Теперь соотношение сил стало вполне приемлемым для Цезаря, хотя численное преимущество все еще было на стороне противника. Цезарь дал генеральное сражение египетскому войску. Оно окончилось полной победой римлян. На второй день сражения им удалось взять штурмом укрепленный лагерь египтян. Птолемей бежал на корабль, который затонул — вероятно, вследствие перегрузки беглецами. Малолетнему царю спастись не удалось. Это произошло 27 марта 47-го года. В тот же вечер во главе конного отряда Цезарь вернулся в Александрию и принял капитуляцию города. На египетский престол он возвел младшего брата Птолемея, опять-таки в качестве номинального супруга Клеопатры. Впрочем, ни у кого не было сомнений по поводу того, кто будет, как говорят французы, «носить штаны» в этой семье. Арсиною же Цезарь взял под стражу и отправил в Италию, где спустя полтора года ей предстояло живым трофеем пройти в триумфальном шествии Цезаря.

Кроме того, он счел необходимым уделить некоторое внимание «еврейскому вопросу» в Египте. Там с незапамятных времен существовала большая еврейская община, располагавшаяся преимущественно в районе дельты Нила. Община разрослась, и, как полагается, ее члены страдали от определенной дискриминации — если, конечно, сравнивать не с коренным населением страны, которое было и вовсе бесправно, а с македонянами и греками. Во время сражения в дельте местные евреи поддержали Цезаря. Кроме того, в войске, пришедшем с Митридатом, было немало евреев из Иудеи. В благодарность за это Цезарь распорядился уравнять в гражданских правах евреев с греками.

С получением долга проблем теперь, надо полагать, не возникало — Египет был богатым царством. Кораблей, с учетом египетского флота, тоже было предостаточно. Цезарь со всем своим войском мог незамедлительно отплыть из Александрии. Тем не менее, он остается в Египте еще на два с лишним месяца, совершает в обществе Клеопатры «познавательно-развлекательное» путешествие по Нилу вплоть до южной границы государства и вообще никуда не торопится. Почему? Это — та самая загадка, о которой я упомянул в начале главы. Для ее решения необходимо, в частности, представить себе характер взаимоотношений Цезаря и Клеопатры. Но сначала следует понять, в чем, собственно говоря, загадка. Ну, захотелось Цезарю немного отдохнуть от непрерывных войн, поразвлечься в обществе молодой и обаятельной женщины! Что тут особенного? Да и вполне понятная любознательность — выпадет ли еще случай побывать в легендарном древнем Египте. Так в чем же дело? Почему серьезный современный исследователь М. Гельцер пишет, что «девятимесячное египетское интермеццо задает любому наблюдателю жизненного пути Цезаря более чем непростую загадку». (М. Gelzer. «Julius Caesar» p. 262. Цитирую по книге С. Л. Утченко «Юлий Цезарь» М., 1976.). Насчет девятимесячного — это уж зря! Цезарь попал в ловушку, из которой в течение полугода не мог выбраться при всем желании. Но даже двухмесячное «интермеццо» требует серьезного объяснения, если учесть военно-политическую ситуацию того момента. Пожалуй, с нее и следует начать наше исследование. Пока Цезарь был осажден в александрийском дворце, помпеянцы успели собрать в северной Африке (там, где полтора столетия назад находилась Карфагенская республика) крупные военные силы. После поражения под Фарсалой туда с остатками войска перебрались полководцы Помпея: Лабиен, Афраний и Петрей, а также Катон и Метелл Сципион. К ним стали прибывать другие беглецы и ненавистники Цезаря. Они располагали средствами для вербовки солдат в дополнение к тому войску, которое находилось в провинции Африка. Большой заем предоставили им и местные римские купцы. В общей сложности удалось укомплектовать 10 легионов. К ним должны были присоединиться 4 легиона нумидийского царя Юбы, старого приверженца Помпея, крупный отряд нумидийской конницы и 120 боевых слонов. Противники Цезаря располагали и довольно сильным флотом, вполне способным перебросить всю армию в Италию. «Организатором и вдохновителем» этой новой антицезарианской коалиции был Катон. Верховное военное командование поручили Метеллу Сципиону. Угроза похода помпеянцев на Рим становилась вполне реальной.

Между тем, в самом Вечном Городе дела тоже обстояли далеко не блестяще. Ввиду назначения Цезаря диктатором консулов на 47-й год не избирали. В положении единовластного правителя Рима оказался Марк Антоний, которого Цезарь во главе большей части своего войска после поражения Помпея отправил обратно в Италию. Отважный и опытный военачальник, Антоний, в силу своего характера, оказался очень неудачным властителем. Со всем пылом своей необузданной натуры он предался пьяным кутежам, скандальным похождениям в обществе женщин легкого поведения и вовсе не занимался государственными делами. Тем временем между народными трибунами возникло противоборство по вопросу об отмене долгов, втянувшее в свою орбиту массу граждан. Дело дошло до ввода войск в город и вооруженных столкновений на форуме. Было много убитых и раненых. Сенат до возвращения Цезаря предпочел от участия в конфликте устраниться. Волнения из Рима распространились на всю Италию.

Наконец, очень неблагоприятно складывалась ситуация в Малой Азии. Фарнак, сын Митридата Великого, решил воспользоваться междоусобицей в Риме для того, чтобы вернуть владения своего отца. Он захватил Малую Армению и двинулся на римскую провинцию Вифиния и Понт. Наместник Азии пытался остановить Фарнака, но потерпел серьезное поражение. Все римские владения на востоке оказались под угрозой. А с ними и все доходы, которые Рим от этих владений получал.

Впрочем, если быть точным, то ситуация в Азии приобрела критический характер лишь в самом конце пребывания Цезаря в Египте. Чего никак нельзя сказать о концентрации антицезарианских сил в Африке и беспорядках в Риме. Между тем, двух последних фактов (безусловно, известных Цезарю) вполне достаточно для того, чтобы оправдать недоумение и древних, и новых авторов по поводу безмятежного путешествия Юлия Цезаря вдоль нильских берегов. Он потерял два с лишним месяца в ситуации, когда, казалось бы, должен быть дорог каждый день. И это Цезарь, чьим оружием всегда были быстрота и внезапность! Действительно, загадка! Есть над чем подумать.

Возьмем быка за рога и начнем со взаимоотношений Цезаря и Клеопатры. Есть ли основания предположить настолько сильное увлечение с его стороны, что оно оттеснило все планы государственных преобразований в Риме, заставило забыть об опасности поражения в гражданской войне, короче — потерять голову? Посмотрим. Привлечем для консультации такого тонкого художника и психолога, как Бернард Шоу. Похоже, его интересовала та же проблема, и уж он-то, наверное, вдумывался в нее с проницательностью, недоступной простым смертным. Откроем пьесу «Цезарь и Клеопатра». Увы, нас ждет разочарование. Вероятно, следуя своему художественному замыслу, Шоу сильно уменьшает возраст Клеопатры. Уже в прологе мы узнаем, что ей шестнадцать лет. Соответственно, на протяжении всей пьесы Цезарь обращается с ней, как со взбалмошной девочкой, а она его (в прологе) называет «старичок». На потерю головы, на страсть, которая при такой разнице в возрасте (Цезарю 53 года), быть может, вызвала бы наше осуждение, в пьесе, слава богу, нет и намека.

Питая глубокое уважение к интуиции художника и зоркости мыслителя, хочу воспользоваться случаем и привести из пьесы Шоу один короткий диалог, хотя и не имеющий отношения к Клеопатре, но добавляющий кое-какие новые штрихи к нравственному облику Юлия Цезаря. Во втором действии перед ним предстает Луций Септимий — убийца Помпея. Сановник царского двора Теодот говорит, что благодаря этому убийству Цезарь смог насладиться местью, сохранив славу о своем милосердии. И далее следует такой диалог (практически монолог Цезаря):

«Цезарь: Месть! месть! О, если бы я мог унизиться до мести, к чему бы только не принудил я вас в возмездие за кровь этого человека. (Они отшатываются, смятенные и пораженные). Он был моим зятем, моим старым товарищем. В течение двадцати лет он был владыкой великого Рима, в течение тридцати лет победа следовала за ним. Разве я, римлянин, не разделял его славы? Или судьба, которая заставила нас биться за владычество над миром, это дело наших рук? Кто я — Юлий Цезарь или волк, что вы бросаете мне седую голову старого воина, венчанного лаврами победителя, могущественного римлянина, предательски убитого этим бессердечным негодяем? И еще требуете от меня благодарности! (Луцию Септимию) Уйди, ты внушаешь мне ужас!

Луций (холодно и безбоязненно): Ха! Мало ли отрубленных голов видел Цезарь! И отрубленных правых рук, не так ли? Тысячи их были в Галлии после того, как ты победил Верцингеторикса. Пощадил ли ты их при всем твоем милосердии? Это ли была не месть?

Цезарь: Нет, клянусь богами! О, если бы это было так! Месть — это, по крайней мере, нечто человеческое. Нет, говорю я. Эти отрубленные правые руки и храбрый Верцингеторикс, гнусно удушенный в подземельях Капитолия, были жертвами (содрогаясь, с горькой иронией) мудрой строгости, необходимой мерой защиты общества; долг государственного мужа — безумье и бредни, в десять раз более кровавые, нежели честная месть. О, каким я был глупцом! Подумать только, что жизнь людей должна быть игрушкой в руках подобных глупцов! (Смиренно) Прости меня, Луций Септимий. Как убийце Верцингеторикса упрекать убийц Помпея? Можешь идти с остальными. Или оставайся, если хочешь, я найду тебе место у себя».

Но вернемся к Клеопатре. Бернард Шоу нам не помог. Прежде, чем обратиться к другим свидетельствам, давайте исправим неточность драматурга. Клеопатра родилась в 69-м году. Следовательно, в момент появления Цезаря в Египте ей двадцать один год. Для южанки — возраст полного расцвета женщины. Цезарю пятьдесят три. В эти годы мужчина еще вполне может очень нравиться женщине, даже если она на тридцать лет его моложе. Особенно, если он является в ореоле покорителя полумира. Для некоторых, особенно сильных, женских натур последнее обстоятельство играет подчас решающую роль.

Итак, увлечение, и даже взаимное, возможно. Продолжим исследование. Автор «Александрийской войны» о последних двух месяцах пребывания Цезаря в Египте даже не упоминает. Светоний ограничивается одной фразой:

«Но больше всех он любил Клеопатру: с нею он и пировал не раз до рассвета, на ее корабле с богатыми покоями он готов был проплыть весь Египет до самой Эфиопии...» (Светоний. Божественный Юлий, 52)

Плутарх, как мы помним, в биографии Цезаря тоже весьма сдержан. Кроме упоминания о красоте и обходительности царицы, нет ничего, что помогло бы нам хоть как-то представить себе ее облик. Какой-то заговор умолчания! Или они все считали, что «подозрение в любви» принизит облик великого римлянина? Или разница в возрасте их так смущала? Попробуем-ка зайти с другой стороны. Заглянем в Плутархову биографию Марка Антония. Ему-то уж точно предстоит увлечься Клеопатрой. И расплатиться за это увлечение властью и жизнью. Неужели и здесь мы не найдем более живого и яркого облика Клеопатры? К счастью, находим:

«...красота этой женщины, — пишет Плутарх, — была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и потому ее облик, сочетавшийся с редкою убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был точно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад, на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами — эфиопами, троглодитами (одно из африканских племен. — Л.О.), евреями, арабами, сирийцами, мидийцами, парфянами...

Говорят, что она изучила и многие иные языки, тогда как цари, правившие до нее, не знали даже египетского, а некоторые забыли и македонский». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, XXVII)

Если выражениям: «огромное обаяние» или «неотразимая прелесть обращения» можно адресовать упрек в неконкретности, то знание многих иностранных языков есть вполне определенное свидетельство того, что Клеопатра была очень образованной и умной женщиной. Не следует забывать, что она росла и воспитывалась в Александрии, являвшейся в ту пору общепризнанным центром эллинистической культуры, Меккой философов, ученых и поэтов. Вспомним, что рядом с дворцом находилась ни с чем в мире не сравнимая Александрийская библиотека.

В этом биографическом очерке Плутарха Клеопатра плывет к Антонию по его вызову, чтобы оправдаться в обвинениях о содействии Бруту и Кассию, с которыми недавно закончили войну Антоний и Октавиан. (Эта война описана ниже — в главе 9.) Она намерена обольстить римского полководца. Плутарх красочно описывает ее «маленькие» женские хитрости (с размахом египетской царицы!):

Она плыла... «на ладье с вызолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребренными веслами, которые двигались под напев флейты, стройно сочетавшийся со свистом свирелей и бряцанием кифар. Царица покоилась под расшитой золотом сенью в уборе Афродиты, какою изображают ее живописцы, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами — будто эроты на картинах. Подобным же образом и самые красивые рабыни были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых весел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам». (Там же, XXVI)

«Но постойте! — воскликнет читатель, — это все было, наверное, намного позже.» Ненамного. Во время первого своего визита к Антонию Клеопатре двадцать восемь лет. Правда, Плутарх разнице в семь лет придает определенное значение. Он считает, что Цезарь знал ее... «совсем юной и неискушенной в жизни, а перед Антонием она предстает в том возрасте, когда и красота женщины в полном расцвете, и разум ее всего острей и сильнее». (Там же, XXV)

Не уверен, что со мной согласятся все женщины, но мне не кажется, что женская красота много выигрывает при переходе от возраста в двадцать один год к двадцати восьми годам. Опыт в искусстве обольщения, наверное, накапливается и совершенствуется, но зато несколько утрачиваются свежесть и обаяние молодости. Между тем, зрелость и проницательность Цезаря, без сомнения, предпочли бы именно эти последние качества. Что же касается способности и склонности к инстинктивно-обольстительному кокетству, то это талант врожденный и он достигает расцвета уже в весьма раннем возрасте.

Наконец — и это особенно важно отметить — свое образование и необычайное развитие ума Клеопатра, конечно же, получила еще в девичестве, до встречи с Цезарем. Действительно, ее он оставил в Египте реально и единолично правящей государыней, да еще в нелегкую пору только что подавленной смуты. Вряд ли в последующие семь лет у нее было много времени для самообразования. Так что знание многих иностранных языков и «редкая убедительность речей», о которых пишет Плутарх в биографии Антония, должны были удивить и Цезаря. Итак, кое-что об интеллекте и характере Клеопатры мы теперь знаем. Хорошо бы еще раскрыть содержание замечания Плутарха о том, что «красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда».

Перед нами фотография монеты с профилем Клеопатры. Эта женщина красива? По-моему, да! Восточной, дикой, орлиной красотой. Сравнение, пускай не оригинальное, приходит сразу при взгляде на благородную линию изгиба тонкого, точеного носа. Только видится не пленник зоопарка, а властитель горных вершин, застывший на высокой скале — темным, четким профилем, на фоне ярко-синего неба, — повернув внимательный глаз в сторону непрошеного гостя. Чистая, ровная линия лба, густые брови, а под ними огромные глаза в глубокой впадине, ограниченной снизу четким выступом скулы. Это серебро, но каким-то чудом глаза живут. В них — ум, и жадная любознательность, и живость характера, и сила затаенной чувственности. Ироническая улыбка прячется в углу рта. Волевой, но не тяжелый, нежно округленный подбородок.

Закрыв подпись под фотографией, я показывал этот профиль нескольким женщинам и спрашивал: «Она — глупенькая? Пустая? Флегматичная, бесстрастная, холодная?» «Нет-нет, ни в коем случае, как раз наоборот!» — следовал неизменно возмущенный ответ. «Можно ли в такую женщину влюбиться без памяти? — спрашивал я у мужчин. Все соглашались, что можно. Ну, а Цезарь? Есть ли основание предполагать, что египетская царица произвела на него сильное впечатление? Светоний не слишком уважительно пишет о Цезаре, что «на любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен». Ну что же? Мы не моралисты. Нам сейчас важнее свидетельство того, что Цезарь не был холоден и равнодушен к прекрасному полу. Светоний добавляет: «Он был любовником многих знатных женщин...» и даже приводит некий перечень. Изучив его внимательно, легко убедиться, что все перечисленные связи могли иметь место только до отбытия Цезаря в Галлию. Впрочем и там, несмотря на сплошную войну, он тоже, по-видимому, «не пренебрегал»! Хотя это, конечно, уже были женщины не его круга. Во время галльского триумфа, согласно традиции подшучивать над полководцем, солдаты Цезаря распевали двустишие:

«Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.

Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии». (Светоний)

Супружеская верность? Он женился на Кальпурнии перед самым отъездом на войну и за прошедшие с тех пор одиннадцать лет лишь дважды (весной и зимой 49-го года) по нескольку дней побывал дома. Такова в любовном плане предыстория встречи Цезаря с Клеопатрой.

А может ли вообще мужчина в пятьдесят три года влюбиться без памяти? Конечно, может! В этом возрасте чисто физическое влечение уже не имеет такой всепоглощающей силы. Но когда оно возникает на фоне удивления, восхищения, благодарности — за понимание, умную беседу, обращение, которое, согласно Плутарху, «отличалось неотразимой прелестью»... И вообще, после бесконечной вереницы дней, проведенных в походе или в палатке, среди солдат — добрых соратников, но людей грубых и примитивных, — часы, посвященные изысканной беседе с умной, обаятельной молодой женщиной, являли собой контраст воистину пленительный. А мы знаем, что Цезарь был отнюдь не солдафон, но человек большой культуры, знаток и ценитель прекрасного. Быть может, в этом и таится хотя бы часть разгадки. Такая женщина, как Клеопатра, могла заставить Цезаря потерять голову!

Ну, а факты? Мало ли что могла. А может быть, ничего и не было (как в пьесе Бернарда Шоу)? Нет, было! По всем свидетельствам древних, вскоре после отъезда Цезаря из Египта Клеопатра родила сына, которого назвала Цезарионом, и во всеуслышанье объявила, что это сын Цезаря. А вдруг обманула? Кое-кто еще тогда, после смерти Цезаря, высказывал сомнения на этот счет. Впрочем, сомнения могли быть и не вполне искренними. Здесь ведь вмешивается политика. Шутка ли — единственный сын Юлия Цезаря?!

Лично я не вижу основания для сомнений. Клеопатра родила через пару месяцев после отъезда Цезаря. До этого она в течение полугода неотлучно находилась рядом с ним в осажденном дворце, потом плавала по Нилу. То, что они близки, было всем хорошо известно. Иначе Клеопатра не осмелилась бы говорить об отцовстве Цезаря. Мог ли у него во дворце оказаться соперник? Вряд ли! Я думаю, что со стороны Цезаря все было слишком всерьез. Последняя любовь — блаженство и безнадежность, как сказал поэт. Вряд ли какой-нибудь дерзкий юноша из окружения Цезаря посмел бы стать на его пути. Да и вряд ли сумел бы. Я думаю, что Клеопатра тоже любила Цезаря. Как можно не увлечься такой личностью?

Итак, первая часть нашего расследования закончена: любовь сыграла свою роль в загадочном двухмесячном «египетском интермеццо» Юлия Цезаря. Но только ли она одна? Быть может, еще и просто необходимость отдохнуть, расслабиться после двух с половиной лет непрерывного напряжения, в котором он находился после того, как перешел Рубикон? А то и еще проще: естественное желание немного оттянуть возвращение на поля гражданской войны, необходимость которой крайне тяготила Цезаря.

Наконец, еще одна догадка. Цезарь должен был понимать, что ничем не вынужденная задержка в Египте будет воспринята его противниками как признак слабости. Это заставит их всех собраться в Африке под знаменами Метелла Сципиона, чтобы не оказаться в стороне от победы. Наем солдат в африканские легионы шел главным образом из туземного населения. Если удастся без больших потерь разгромить эти легионы и нумидийцев Юбы (Цезарь мог надеяться на боевой опыт своих ветеранов), то не будет пролито италийской крови. А это очень важно для строительства нового государства. Что же касается полководцев, сенаторов и всей республиканской элиты, которая соберется вокруг Сципиона и Катона, то он их всех помилует и тем обезоружит. Это уже трезвый расчет! Мог он соседствовать с любовью, с сильным увлечением женщиной? Думаю, что мог. Великие люди, наверное, мыслят и чувствуют не по нашим ограниченным меркам.

Читатель наверняка заметил (с осуждением или одобрением?), что я уже не раз позволял себе немного пофантазировать по поводу впечатлений и мыслей моих героев, приписать им некие рассуждения, даже целые монологи. К этому всегда были какие-то основания: либо в виде сочинений (трактаты Цицерона, записки Цезаря), которые было бы громоздко и скучно цитировать, либо в последующих поступках этих героев. О единственном безмятежно счастливом, хотя и очень кратком, отрезке жизни Юлия Цезаря — путешествии к верховьям Нила — нам не известно ничего. Автора «Александрийской войны», наверное, с собой не взяли. Сам Цезарь об этом путешествии никаких воспоминаний не оставил, Клеопатра — тоже.

Я сейчас думаю не об идиллии неторопливого плавания в обществе любимой женщины мимо живописных берегов плодородной нильской долины. Мне хотелось бы знать, какие мысли посещали Цезаря, когда на продолжительных стоянках они с Клеопатрой осматривали величественные и странные памятники древних царств. Какое впечатление на него произвели великие пирамиды в Гизе, аллея сфинксов, храмы Мемфиса, Абидоса, Фив, Луксора, колоссы Мемнона? Эти бесконечные странные рельефы и изображения людей, идущих и глядящих в сторону, между тем, как их торс повернут к зрителю!? Люди с головами льва, шакала, сокола, или змеи? Раскрашенные маски саркофагов! Что рассказывали Цезарю египетские жрецы? Что думал он, приобщаясь к этой глубочайшей старине, по сравнению с которой даже основание Рима было лишь вчерашним днем? Уносился ли мысленно с потоком времени в столь же далекое будущее Италии, Рима? Мечтал ли, чтобы его имя прозвучало в этом бесконечно далеком будущем, как сейчас в полутьме храмов и гробниц звучали имена Хеопса, Аменхотепа, Эхнатона или Рамсеса? Не рискну фантазировать... .

В начале лета 47-го года Цезарь наконец покинул Египет. Неизвестный автор «Александрийской войны» с подкупающей откровенностью излагает позицию Цезаря по отношению к этой стране и ее правителям:

«Взяв с собой 6-й легион, состоявший из ветеранов, он оставил в Александрии все прочие, чтобы новые цари укрепили этим свою власть, ибо они не могли обладать ни любовью своих подданных, как верные приверженцы Цезаря, ни упрочившимся авторитетом, как возведенные на трон несколько дней тому назад. Вместе с тем он считал вполне согласным с достоинством римской власти и с государственной пользой защищать нашей военной силой царей, сохранивших верность нам, а в случае необходимости той же военной силой карать их. Покончив со всеми делами и устроив их указанным образом, он отправился сам сухим путем в Сирию». (Александрийская война, 33)

Цезарь идет в Малую Азию, где он считает необходимым остановить Фарнака прежде, чем вернуться в Италию для возобновления противоборства с полководцами Помпея. По дороге он улаживает местные конфликты и встречается с некоторыми оказавшимися в Азии видными помпеянцами, решившими обратиться к его милосердию. В частности, он прощает и приближает к себе Гая Кассия, за которого просит Брут, перешедший, как мы помним, на сторону Цезаря сразу после Фарсалы. Главари будущего рокового заговора против Цезаря, Брут и Кассий, занимают высокое положение в его ближайшем окружении.

Сражение с войском Фарнака произошло 2 августа. У Цезаря было значительно меньше солдат, чем у его противника, — всего четыре легиона, из которых три местных и только один, порядком поредевший, 6-й легион ветеранов. Однако сплоченность, отвага и боевой опыт солдат именно этого легиона решили исход ожесточенной рукопашной схватки. Армия Фарнака была разгромлена, лагерь взят штурмом, а сам он едва сумел спастись бегством. О своей победе Цезарь сообщает в Рим (в частном письме) тремя вошедшими в поговорку словами: «Пришел, увидел, победил». (По латыни это звучит еще лучше: «Veni, vidi, vici»). После этого он отправляет 6-й легион кратчайшим путем в Италию, а сам решает вернуться в Рим через Афины.

В конце сентября 47-го года Цезарь высаживается на юге Италии, в Таренте. Прямая дорога к Риму идет на северо-запад. Но он делает небольшой крюк на восток, чтобы заглянуть в Брундисий. Возможно, для инспекции флота, а, может быть, и для того, чтобы встретиться с Цицероном, который до сих пор пребывает там. Кстати, как он? Мы с ним расстались почти год назад, когда он только что вернулся из Греции. 17 декабря того же 48-го года он писал из Брундисия в Рим Аттику:

«Антоний прислал мне копию письма Цезаря к нему, в котором говорилось, что он слыхал, будто бы Катон и Луций Метелл прибыли в Италию, чтобы открыто находиться в Риме. Что он на это не согласен — как бы от этого не произошло каких-либо волнений. Что в Италию не допускается никто, кроме тех, чье дело он сам расследовал. И об этом было написано более резко. И вот Антоний в письме просил меня извинить его: он не может не повиноваться этому письму...

О, многочисленные и тяжкие оскорбления! ... Говорили, что я должен был уехать вместе с Помпеем. Его конец уменьшил порицание за неисполнение этого долга. Но самое большое сожаление вызывает то, что я не поехал в Африку. Я руководствовался следующим соображением: вспомогательными войсками варваров, принадлежащих к самому лживому племени, защищать государство не следует, особенно против войска, часто побеждавшего. Этого, быть может, не одобряют: ведь, по слухам, многие честные мужи приехали в Африку. ...если они будут упорствовать и достигнут победы, то что будет со мной, ты предвидишь. Ты скажешь: «А что с ними будет, если они будут побеждены?» Удар более почетный. Это и терзает меня». (Письма Марка Туллия Цицерона. Т. 2, №416)

Последовавшие за этим восемь месяцев безвыездного пребывания Цицерона в Брундисий были, наверное, самыми мрачными в его жизни. Его мучают раскаяние, сомнения, страх и угрызения совести. Он одинок, все от него отвернулись. Теренция осталась в Риме. С братом Квинтом Цицерон в ссоре. Положение Цезаря в Египте неясно. Будущее затаилось в непроглядной мгле. Только в разгар лета 47-го года в Брундисий стало известно, что Цезарь в Азии. В начале августа (о, радость!) гонец вручает Цицерону письмо от него.

Теренции в Рим. (Брундисий, 12 августа 47-го года)

«Наконец мне вручено довольно благожелательное письмо от Цезаря, а сам он, говорят, прибудет скорее, чем полагают. Выеду ли я навстречу ему или буду ожидать его здесь, сообщу тебе, когда решу». (Письма... Т.2, №441)

Самолюбие Цицерона отступило, я полагаю, без особой борьбы. Он выехал навстречу Цезарю. Плутарх так описывает эту встречу

«Цицерон двинулся ему навстречу, не столько отчаиваясь в спасении, сколько стыдясь на глазах у многих подвергать испытанию великодушие своего победоносного врага. Однако ни словом ни делом не пришлось ему унизить свое достоинство. Едва лишь Цезарь увидел Цицерона, который шел далеко впереди остальных встречающих, он соскочил с коня, поздоровался и довольно долго беседовал с ним одним, шагая рядом. С тех пор Цезарь относился к Цицерону с неизменным уважением и дружелюбием...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цицерон, XXXIX)

Теренции в Рим. (Венусий, 1 октября 47 г.)

«В Тускульскую усадьбу думаю приехать либо в ноны, либо на следующий день. Пусть там все приготовят. Со мной, возможно, будет несколько человек, и мы, полагаю, задержимся там на более долгий срок. Если в бане нет ванны, пусть устроят.

Пусть приготовят и прочее, необходимое для питания и здоровья». (Письма... Т. 2, № 447)

Ну, если дело дошло до ванны, значит, все в порядке. Последуем же за Цезарем в Рим, куда он, не теряя больше времени, уже прибыл.