Глава I
Глава I
Возвращение победителей совпало с днями величайшего праздника, отмечаемого раз в три года, праздника Панатенеев. На этом празднестве древней богине Афине-Полии по старинному обычаю подносился прекрасный ковер, так называемый Пеплос, сотканный руками особо избираемых девушек.
Население предместий устремилось в город. Согласно идее их учредителя, Тезея, Панатенеи была братским праздником всех племен Аттики. Не только близкие соседи приезжали на этот праздник, на него приезжало много народу с островов, из колоний, со всей Эллады. Но никогда еще не было в Афинах так много чужестранцев: к желанию присутствовать на празднестве Панатенеев, присоединился еще и интерес к открытию Парфенона и к созданному из золота и слоновой кости, сверкающему образу Афины-Паллады, работы Фидия.
Самому празднеству предшествовали состязания: панатенейские игры на равнине Илиса.
В состязаниях мальчиков, и на этот раз, воспитанник Перикла и любимец всех афинян, Алкивиад, стал победителем на радость Перикла и к досаде Телезиппы, ненавидевшей мальчика за то, что он совершенно затмевал обоих, мало обещавших ее сыновей, Паралоса и Ксантипа.
Ночью проводились бега с факелами, которые афиняне приносили в жертву Гефесту, Прометею и Афине-Палладе.
Только лучшие, наиболее ловкие юноши выбирались для этого бега. Задача заключалась в том, чтобы донести факел до финиша. Тот, чей факел гас во время бега, выбывал из состязаний; того, кто бежал медленно, чтобы сохранить пламя, преследовали насмешливыми восклицаниями.
В числе различных состязаний были и состязания муз: Перикл, одинаково ценивший всякие занятия, установил на Панатенейских играх состязание на цитрах и состязание в танцах.
Когда, наконец, наступил день главного празднества, в который Пеплос подносился в дар покровительнице города, Афине-Полии в храме Эрехтея, победители игр должны были быть увенчаны в Парфеноне.
Торжественное шествие началось из квартала Керамики. Весь обширный квартал заполонили группы, которые со всех сторон направились к общему месту сбора. Мало-помалу шествие начало выстраиваться и, когда все стали по местам, двинулось в путь при звуках труб.
Во главе гекатомбы [33] двигались жертвенные животные: сто отборных быков и баранов (предназначенных быть заколотыми на Акрополе в честь богини) украшенных цветами, с позолоченными рогами.
За животными следовали погонщики. Жертвенные слуги и жрецы несли на плоских блюдах жертвенные яства и напитки в красивых сосудах.
Затем следовало блестящее шествие афинских женщин и девушек в роскошных, праздничных платьях с золотой и серебряной жертвенной посудой в руках.
Девушки несли в руках красивые корзинки, наполненные цветами и плодами. Скрываясь целый год в глубине женских покоев, они выходили в свет в этот торжественный день, празднество открывало то, что до сих пор скрывалось от взглядов.
В этот день бог любви бросал свои стрелы, в этот день взгляды красивых девушек беспрепятственно встречались со взглядами юношей.
После сверкающей, роскошной жертвенной посуды несли еще более прекрасные дары богинь, число которых никогда еще не было так велико: роскошные сверкающие золотом и серебром щиты, красивые богато украшенные треножники и произведения искусства, вышедшие из рук лучших мастеров, — все это сверкало и переливалось в солнечных лучах.
В числе девушек шли четыре избранницы нежного, почти детского возраста из знатнейших фамилий афинян, которые по обычаю в тот год удостоились чести помогать ткать священный Пеплос в храме богини Афины-Полии в самом Акрополе.
Затем следовали носильщики даров, присланных богине из афинских колоний. Наконец несли роскошнейший из всех подарков, апофеоз всего блестящего шествия, богатый, роскошный Пеплос. Он был разостлан на сооружении, сделанном в виде корабля. Этот корабль отличавшийся необыкновенной величиной и красотой, должен был указывать на морское могущество афинян и напоминать о морском боге, культ которого был связан с культом Эрехтея и Афины. Прикрепленная к мачте роскошного корабля, была видна вышитая золотом картина, изображавшая борьбу бога света, с грубыми титаническими силами. За Пеплосом следовали: победители в панатенейских состязаниях. Музыканты со своими цитрами и флейтами, победители в беге с горящим факелом в руке, которые, по древнему обычаю должны были зажечь праздничную жертву богине на Акрополе. Победители в езде были со щитами и в шлемах, в роскошных, запряженных четверкой, колесницах.
Далее, с ветками оливы в руках, следовали старцы, одержавшие победу в состязании мужской красоты. Как на прекрасный образец глядело афинское юношество на этих людей с серебряными бородами, которые, даже в поздней старости, сохранили красоту и свежесть тела и души. За ними следовала афинская молодежь, стройные, черноволосые, черноглазые красавцы на чистокровных скакунах. Предводительствуемые стратегами шли все способные носить оружие афинские мужи, тяжелая пехота и конница. За ними выступали все богатейшие и знатнейшие афиняне, затем двигалось бесконечное шествие граждан: сначала архонты, члены совета, старшие жрецы, потом мужчины и женщины в праздничных платьях, с миртовыми ветвями в руках.
За гражданами следовали жители предместий и их жены, с дубовыми ветвями в руках, в знак покровительства Зевса, бога гостеприимства. Некоторые женщины из предместий, шли за афинскими гражданками, покровительством которых пользовались. Они несли в руках зонтики, защищавшие от солнца головы афинянок, и маленькие складные кресла, на которые опускались их покровительницы, когда шествие останавливалось.
Из Керамики шествие двинулось по лучшим улицам города до Агоры, украшенной дубовыми ветвями. Тут оно остановилось и две группы жертвенных животных были отправлены вперед, для принесения в жертву — одна на холме Ареопага, другая — на жертвеннике Афины.
После принесения этих жертв, шествие снова двинулось в путь. Оно проходило мимо храмов и перед каждым из них ненадолго останавливалось, чтобы принести жертву богу или пропеть в честь его гимн.
Когда шествие достигло того места, где дорога поднималась на холм Акрополя и становилась уже и круче, то большинство лошадей и колесниц было остановлено. Впрочем, не было недостатка в смелых всадниках и даже управляющих колесницами, которые не бросили шествия и поднимались по крутой дороге.
Поднявшись на Акрополь, шествие остановилось между храмом Эрехтея и вновь оконченным храмом Афины-Паллады. Пеплос отнесли в храм Эрехтея и приступили к большой гекатомбе под пение Гимнов.
Но никто из толпы даже не бросил взгляда в полумрак храма Эрехтея, где, на украшенном цветами троне, стояло древнее, деревянное изображение Афины, принявшее свою обычную дань — Пеплос. Мало внимания обращалось и на священные жертвоприношения — все взгляды были устремлены на сверкающий великолепием храм, двери которого в этот день должны были в первый раз открыться для афинян.
Первое впечатление, при взгляде на новый храм, было ослепляющее. Он был весь из сверкающего мрамора, девственная белизна которого была украшена золотом. Четырехугольное, окруженное колоннами, здание гордо возвышалось на вершине холма, освещенное солнечным светом. Все в нем было благородно, светло, пропорционально и легко, несмотря на размеры. Его основание с мраморными ступенями поднималось выше голов зрителей; сам храм с анфиладой колонн, со своими полными жизни колоссальными мраморными скульптурами казался воплощением девственной богини, которой он был посвящен. Но ничто так не привлекало внимание, как мраморные группы, украшавшие громадные крылья двух западных углов. На западной стороне храма, изображалось рождение богини из головы Зевса. С обеих сторон помещались Нике и Ирида, спешившие оповестить о радостном известии, навстречу им спешили боги и герои. В левом углу помещался Гелиос на своей сверкающей колеснице, направо — богиня ночи, спускающаяся в волны океана.
На восточной стороне был представлен спор Посейдона с Афиной-Палладой за обладание Аттикой: неукротимый Посейдон, только что пробивший в скале своим трезубцем священный источник, и напротив него Афина-Паллада, дающая жизнь священному масличному дереву. Вокруг Афины теснились божества и герои Аттики. За Посейдоном помещалась его свита, — морские божества.
От этих скульптур, которые были выше человеческого роста, взгляд переходил на фриз над колоннами, где были изображены битвы эллинов с кентаврами.
Барельефы на стенах храма, представляли сцены из празднества Панатенеев и приготовления к нему: ряды прелестных девушек, юношей на горячих конях и в красивых колесницах, передачу Пеплоса и среди земной красоты — Олимпийских богов, явившихся, чтобы быть свидетелями празднества.
Все творение было так просто, благородно, так соразмерно во всех частях, что казалось мрамор громко объявлял на все будущие времена: «сохраняйте во всем прекрасную соразмерность! Живите в такой же благородной простоте, красоте и чистоте, какие видите в этих мраморных образах, вышедших из мастерской божественного Фидия!»
По окончании гекатомбы, пред лицом ожидающего народа поднялись по ступеням храма, в торжественном шествии, первые граждане Афин. Перед дверями они встали по обе стороны, в середине был Перикл и архонт Базилий. Растворились широкие, роскошные бронзовые двери храма и внутренность его представилась восхищенным взглядам своим множеством колонн и новым изображением Афины-Паллады Фидия. Тогда все участники шествия запели гимн в честь богини.
Когда гимн смолк, Перикл выступил вперед и со ступеней храма заговорил, обращаясь к народу.
— В древние времена Афина-Паллада осыпала афинский народ, находившийся еще в колыбели, своими благодеяниями и, как хранительница благосостояния Афин она нами уважаема и чтима. Но образ ее в храме Эрехтея, хотя достоен почитания, — некрасив и создан из дерева, затем наступили времена, когда Афина опоясалась мечом, чтобы, во главе Эллады, бороться с варварами и, окрепнув в борьбе, достигла вершины могущества: как воплощение тех времен, стоит на вершине холма изображение богини, видимое с моря и с суши. Теперь она захотела открыть себя богиней, распространяющей свет, от блеска которого скрывается ночь — богиней, на челе которой сияет свободная мысль, покровительницей всего прекрасного, искусств и наук, и Фидий представил ее такою в виде Афины-Паллады и для этого построил достойный ее храм, не жреческий храм для жертв, а панатенейский, праздничный храм богини. В образах Парфенона афиняне читают свою собственную историю, высеченную из камня, историю победы света и ума над мраком варварства. Пусть, глядя на новый образ богини, эллинский дух воодушевится благородным стремлением оставаться навсегда достойным памятника, который он воздвиг себе здесь на вечные времена!
После этих слов Перикла, тысячи голосов снова запели гимн в честь девственной богини. Под пение и музыку, сопровождавшие торжественное шествие, по знаку архонта на ступени храма взошли молодые девушки и вступили в открытые двери Парфенона. Ибо порог святилища девственной богини прежде всего должны были переступить девственницы. За девушками следовали юноши и в то время, как одни становились по правую сторону храма, другие по левую, в храм внесли дары и положили их к ногам Афины. Другие жертвы, в виде золотых и серебряных щитов, должны были быть повешены на архитравах.
Затем в храм вошли победители на панатенейских состязаниях, судьи и первые лица в Афинах.
Звуки музыки раздались громче, еще громче загремел гимн в мраморных стенах, когда сверкающий образ богини открылся наконец взорам афинян.
Так же ослепительно, как и храм, сверкала колоссальная фигура богини, нагие части ее были сделаны из слоновой кости, остальное из золота. Задумчиво глядела перед собою серьезная, прекрасная богиня в золотом шлеме, из под которого ниспадали густые локоны. С левой стороны лежал щит, мирно опущенный, а не поднятый воинственно как прежде; копье небрежно покоилось в изгибе локтя. Теперь она казалась не воительницей, а победительницей. В вытянутой руке она держала крылатую богиню Победы, как держат голубку или сокола. Богиня Победы подавала Афине золотой венок; скрытая под щитом, лежала священная змея, олицетворявшая земную, покровительствуемую богами, силу Аттики и ее народа. На груди богини была надета эгида [34], со сверкающей головою Горгоны; в углублении, под высоко выступавшей, верхней частью шлема, помещался сфинкс. По правую и левую его руку — старцы, как олицетворение глубокомыслия, проницательности и осторожности.
На наружной стороне щита была представлена борьба с дикими амазонками, на внутренней — титаны, на краю сандалий — кентавры — повсюду борьба с дикими, мрачными силами.
Торжественно возвышалось блестящее изображение богини в ее роскошном храме, по сторонам которого шли два ряда колонн, увитых, по случаю празднества, цветами и разделявших храм на три части. Свет падал сверху таким образом, что сосредоточивался на фигуре богини, придавая ей особенное величие.
Во всем громадном храме не было никого, чьи взоры не стремились бы к богине: все было направлено к ней. В нем не было того отвлекающего внимания великолепия, которым другие народы старались украсить храмы своих богов: одиноко стояло в роскошном и блестящем таинственном храме величественное, прекрасное изображение богини.
Наконец началась раздача наград победителям на панатенейских играх. Судьи состязаний вызывали победителей, сначала мальчиков, затем юношей и наконец взрослых мужей.
Четырнадцатилетний Алкивиад первым получил, во вновь открытом храме, награду: богатую амфору с изображенным на ней Гераклом. Сосуд был наполнен маслом от священного масличного дерева Афины-Паллады.
Такие же дары получили остальные победители в физических состязаниях, а лучшие в состязаниях муз, были увенчаны золотыми венками.
После раздачи наград, на глазах у народа, афинские сокровища были перенесены в заднюю часть храма Парфенона. Эта часть храма помещавшаяся между колоннами Парфенона и выходившая на восточную сторону, представляла собой круглое помещение, без окон, освещенное одною лампой. Там должна была храниться афинская государственная казна, богатство которой состояло не только из денег, но и из различных драгоценностей, дорогой посуды и тому подобных предметов.
Среди явившихся на вершину Акрополя присутствовать при открытии Парфенона, находилось много чужестранцев; в числе их был спартанец. Когда он хотел войти в новый храм, один афинский юноша, уже некоторое время наблюдавший за ним, схватил его за плечо:
— Прочь с этого порога! Дорийцам запрещается переступать его! — сказал он, останавливая спартанца.
Действительно, один старый закон запрещал людям дорийского происхождения входить в святилища афинян. Вокруг юноши мгновенно собралась толпа и, так как спартанцы вообще не пользовались расположением афинян, то его принудили отступить. Так, хотя и мимолетно, но даже при мирном празднестве обнаружилось соперничество, с древних времен существовавшее между двумя эллинскими племенами.
Но был один афинянин, который, среди всеобщей радости, глядел на новый Парфенон с гневом и неудовольствием — это был жрец Эрехтея, Диопит. Конечно, по древнему обычаю, Пеплос был принесен в дар деревянному изображению Афины-Полии в храме Эрехтея, но это было сделано равнодушно, холодно и лишь по требованию обычая, а весь собравшийся народ обратился к новому храму Афины-Паллады. Афиняне поклонялись не священному Палладиуму [35], посланному им с неба, не богине его святилища, а тщеславному произведению Фидия; к ногам этой новой Афины, а не в его храм были принесены дорогие дары.
Боги храма Эрехтея негодовали и их жрец вместе с ними.
Так как уже наступил час раздачи жертвенного мяса народу, то вершина Акрополя опустела и на ней, чтобы беспрепятственно осмотреть вновь оконченный храм, осталась небольшая группа людей: Перикл с Аспазией, Фидий со своими помощниками, Софокл, Сократ и другие афинские мужи.
Лицо Фидия не было задумчиво как прежде, а сияло выражением удовольствия, Перикл был в высшей степени счастлив, что, возвратившись после долгого отсутствия, нашел храм совершенно оконченным. Он был в восторге, что так много прекрасного было сделано за столь короткое время.
Аспазия внимательно осматривала произведение Фидия, Иктиноса и их помощников. Ее молчание удивляло даже самого Фидия, молчаливейшего из людей и он, обращаясь к ней со свойственной ему серьезной улыбкой, сказал:
— Если память мне не изменяет, прекрасная милезианка считалась многими в Афинах лучшим судьей в делах искусства и не боялась высказать свой приговор, почему же сегодня она молчит.
— Я вижу перед собою новое, чудное создание, огромное, как скала и прекрасное, как цветок. Оно так прекрасно в своем достоинстве, так великолепно в своей благородной простоте, так живо в своем спокойствии, так полно в своей юношеской свежести, так ясно в своей торжественности, что каждый человек может быть только поражен при взгляде на него. Но мне кажется, ты вечно ищешь только возвышенного, чистого и божественного, чтобы осуществить их в человеческих формах и не ищешь земной красоты и то, что в ней привлекает ум и воспламеняет сердце не имеет никакого отголоска в твоей душе. Ты презираешь изображение прелести женственности в ней самой, как описывают ее поэты, твоя душа, как орел, парит над вершинами. О, Эрот, неужели у тебя нет стрелы для этого человека?
— Да, — сказал Фидий, — до сих пор я находился под защитой Афины-Паллады и ей обязан тем, что мое искусство не сделалось женственным. Я и теперь не посвящу моего искусства златокудрой Афродите, так как лемносцы, которые меня сейчас пригласили, хотят не Афродиту, а бронзовую статую Афины-Паллады.
— То, что ты говоришь, — сказала Аспазия после непродолжительного молчания, — наполняет меня большими надеждами, чем ты думаешь. Я поняла сегодня, когда Перикл говорил народу, как, мало-помалу, от некрасивого деревянного изображения богини перешли к Афине-воительнице и затем к твоей девственнице в Парфеноне. Что же остается тебе теперь, как не создать женщину!
В свою очередь Перикл начал обсуждать с Иктиносом и Фидием план портика, которым завершилось строительство, и который, по их предложению должен был быть не менее величествен и роскошен, чем сам Парфенон. Но взгляды их постоянно обращались к уже оконченному.
Наконец, Фидий повел Перикла и остальных своих спутников к произведению, вышедшему из под резца сына Софроника, — к группе Харит, поднесенной им в дар богине на Акрополе.
Высеченные из мрамора, стояли, обнявшись, три девушки, похожие одна на другую и в тоже время различные по характерам: одна была очаровательна и весела, другая сурова и благородна, третья задумчива.
Все просили объяснить, почему их характеры столь различны. Сократ с некоторым огорчением сказал:
— Я думал, что вы сами объясните для себя эту разницу. Когда прекрасная Теодота представила нам Афродиту, Геру и Афину, у меня как будто пелена упала с глаз. Афродита есть телесная красота, Гера олицетворяет красоту души — доброту, а Афина воплощение красоты ума и истины.
Вот что я хотел выразить в этих образах, но это, как видно, мне не удалось. Я трудился над мрамором, а идею пришлось объяснять словами. Но тебе, Аспазия, не нужно слов, чтобы вынести твой приговор — я читаю его на твоем лице.
— Что же ты читаешь на нем? — спросила Аспазия.
— Оно говорит мне: — «мыслитель, брось образы и живые формы и возвратись к мыслям и словам!» Так я и сделаю, а этот плод моего неуменья, я разобью.
— Нет, Сократ, — сказал Перикл, — не надо разбивать его. Оно всегда будет представлять эллинам тело, душу и ум, соединенные в прекрасных образах Харит. Ты же, Фидий, создай нам свою новую Афину-Палладу по образу желаемому Аспазией, так как она на деле доказала нам, что мудрость в образе красоты непобедима. Кроме того, друзья, я хочу сообщить, что Аспазия больше не чужестранка, в которую можно безнаказанно пускать стрелы остроумия, или позорить недостойными прозвищами — с сегодняшнего дня она моя законная супруга. Брачный союз, соединявший меня с Телезиппой, разорван. Я знаю, что афиняне с недовольством смотрят на тех сограждан, которые вводят к себе в дом чужестранку, я знаю, что наш закон отказывает в правах афинского гражданства потомкам от таких браков — и, несмотря на это, я беру Аспазию себе в жены. И это будет союз нового рода, в котором мужчина и женщина будут иметь равные права.
Прежде чем кто-нибудь из друзей смог выразить волнение, вызванное словами Перикла, Аспазия взяла руку молодого супруга и сказала:
— О, Перикл, если со мной вступает в мир что-нибудь новое, то лишь одна женственность, которой в первый раз было дозволено действовать свободно, без цепей, которыми опутан наш пол. Может быть этой женственности суждено обновить мир, до сих пор закованный вами в суровые цепи и уничтожить последние остатки варварства древних времен. Я являюсь представительницей ионийского характера и противницей сурового духа дорийцев, которые подавили бы лучшие цветы эллинской жизни, если бы одержали победу. Горе богам Эллады, если дорийцы когда-нибудь возьмут верх! И если я, как вы говорите, действительно призвана иметь влияние, то посвящу мою жизнь тому, чтобы вести борьбу против предрассудков, против бессмысленных обычаев, недостойных человечества поступков. Я буду искать себе союзников у представительниц моего пола, они будут слушать меня, так как я супруга Перикла.
Друзья выслушали ее слова задумчиво и вполне согласились с ней.
Жрец храма Эрехтея, также слышал слова Аспазии, скрываясь в полутьме колонн. Его губы насмешливо дрогнули, огненный взгляд с ненавистью устремился на милезианку.
Между тем, друзья с воодушевлением восхищались намерениями молодых супругов, только Сократ еще молчал, как он часто делал из скромности, находясь в кругу избранных людей. Тогда Перикл всем улыбаясь, обратился к нему:
— Что думаешь ты, друг мудрости, о том союзе, который заключен здесь, перед лицом твоих Харит?
— Для меня ясно только одно, — отвечал сын Софроника, — что Афины будут первым городом на свете, все остальное мне неизвестно и покрыто мраком. Но будем надеяться на все лучшее от могущественного отца Зевса и его властительной дочери Афины-Паллады.