I

I

После смерти своего знаменитого супруга Аспазия провела положенные шесть месяцев траура в полном уединении в доме, где умер великий Перикл. Окруженная лишь свитками и нотами, коротала время прекрасная Аспазия, но вот полугодовой срок миновал и она, удовлетворив требования приличий, готовилась снова появиться в свете. Хотя лишь немногие афинские богачи-подагрики помнили ее бурную молодость, однако она настолько сохранила свою красоту, что все добропорядочные женщины Афин питали к ней непримиримую ненависть.

Мужчины, напротив, держались иного мнения. К чести Аспазии надо сказать, что к ней благоволила не одна золотая молодежь, но и вышеупомянутые богатенькие старцы. При взгляде на пленительную вдовушку, они тотчас же забывали свою болезнь. Со времени вдовства, у Аспазии не было недостатка в женихах.

В числе прочих искателей ее руки был и один скульптор. Звали его Сократом. Всему свету, кроме самого Сократа, было известно, что Аспазия смеется над его любовью и терпит этого поклонника, давно перешагнувшего юношеский возраст, только ради его остроумной веселости. Этот человек обладал каким-то неодолимым очарованием; все невольно подчинялись ему, часто негодуя и возмущаясь против такого подчинения. Пока он был рядом, присутствующие платили мудрецу дань почтения, но стоило Сократу показать спину, как его поднимали на смех, потешаясь над неказистой внешностью и чудачествами бедного скульптора.

В сорок лет Сократ облысел; только на затылке у него вились длинные темно-каштановые кудри. Очень низкий ростом и уже с порядочным брюшком, он не ходил, а как бы приплясывал на своих поджарых ногах с необыкновенно длинными ступнями. Большие блестящие глаза Сократа имели неприятное свойство выпучиваться в минуты волнения; это портило красоту его благородного лба; маленький вздернутый нос почти исчезал между толстыми щеками, а широкий рот и толстые губы довершали безобразие чудака. Аспазия держала у себя прехорошенькую служанку, в Афинах про нее ходил слух, что она перецеловалась со всеми горожанами, достигшими юношеского возраста; один безобразный скульптор не удостоился такой чести.

И вот однажды Сократ явился к Аспазии. Стоял удушливо жаркий день. Усевшись возле хозяйки, гость сначала погрузился в созерцание своих довольно неопрятных ногтей, а потом сложил руки на толстом брюшке и сказал:

— Вам уже давно известно, что я в вас влюблен. Положим, с моей стороны это очень неблагоразумно, но любовь и благоразумие — два таких понятия, которых и самому Гомеру не удалось бы сочетать в гекзаметре. Однажды мне пришло в голову сделать статую прелестной Афродиты в тот момент, когда она дает пощечину мудрости в образе Афины-Паллады. Однако вернемся к делу: итак я влюблен. Конечно, я пришел сюда не за тем, чтобы сделать любовное признание, потому что, во-первых, это вас не касается, а, во-вторых, мои чувства вам давно известны; но я, намерен на вас жениться, а это вы уж непременно должны узнать. Я долго размышлял над самим понятием брак и пришел к тому заключению, что супружество в том виде, как оно существует у нас, крайне тягостно и стеснительно для обеих сторон; по-моему, оно противно природе средних людей, к которым я причисляю и себя. Поэтому брак с молоденькой, неиспорченной девушкой, легкомысленно решившейся отдать мне свою руку, был бы для меня великим бедствием. Между тем вы уже успели пережить годы юношеских самообольщений: В обществе знатных друзей, художников и царственных особ, вы познакомились со всеми радостями жизни и теперь наслаждаетесь спокойным существованием вполне удовлетворенного человека. Во время болезни моего друга Перикла, вы показали себя терпеливой сиделкой. Но самое главное то, что с вами можно перекинуться разумным словом. Сопоставив все это, я подумал: почему бы мне на вас не жениться?.. Вам, пожалуй, кажется странным, что я так колеблюсь принять решение, подсказанное только одной любовью. В сущности я хочу убедить более самого себя, чем вас, в благоразумии задуманного шага и сильно побаиваюсь, не ослепляет ли меня в данном случае моя страсть. Ведь она, порой, наталкивает на ложные выводы. Но дело в том, что я становлюсь нормальным человеком только рядом с вами и бываю печален, глуп, нездоров, когда вас нет. Итак, сделайте меня веселым, мудрым и здоровым: будьте моей женой!

Стоило послушать, как дрожал голос мудреца во время его убедительной речи, чтобы понять, почему Аспазия не прервала этого признания в любви. Она молча сидела перед ним, удерживая дыхание, готовая разразиться гомерическим хохотом. Скульптор тем временем овладел ее рукой, и Аспазия почувствовала невольный прилив малодушия. Пожалуй, она склонилась бы даже в его объятия, чтобы утешить добряка в своем отказе, если бы в эту минуту не раздались чьи-то громкие шаги; и в комнату не вошел нежданный посетитель. Гость извинился за свое появление без доклада, но его самоуверенная мина говорила, что он считает себя вправе обойтись без этой условности и если извиняется, то лишь по привычке к тонкому обращению. Это был жрец храма Геры, Ликон, финикиянин родом. Ликон был еще и сватом. Видя его фамильярность с красавицей Аспазией, Сократ покраснел от гнева. Между тем хозяйка дома с живостью поднялась с места, ласково поздоровалась с гостем, посмотрела на него вопросительным взглядом и весело засмеялась, когда тот многозначительно кивнул ей головой, как будто говоря: «все устроилось отлично».

Потом Аспазия повернулась к новому просителю ее руки и воскликнула:

— Ваше предложение, любезный Сократ, делает мне большую честь, только вы опоздали. Но в знак моего доверия и дружбы я сообщаю вам первому новость, которая, может быть, уже с завтрашнего дня будет занимать все Афины. Я выхожу замуж за торговца шерстью Лизикла. Заранее приглашаю вас почтить своим присутствием свадебный пир. Нам следует оставаться друзьями. Кто знает, пожалуй, потом, сделавшись супругой Лизикла, я еще увлекусь вами не на шутку!

Сократ тем временем успел овладеть собою. С насмешливой улыбкой пожал он протянутую ему руку и произнес:

— Ах, как мне хотелось бы теперь узнать, сколько овец составляют эквивалент прелестной и умной женщины! Пускай мудрый Лизикл скажет откровенно, какое число этих кротких животных ему пришлось остричь, прежде чем он осмелился просить руки мудрой Аспазии. С моей стороны глупо презирать его. Кто нашел средство добиться вашей благосклонности, тот, конечно, достойнее вас. Теперь я опять заживу по-старому и попытаюсь приучить себя к мысли, что мне суждено скоротать век холостяком. Это будет не легко, потому что я целые месяцы мысленно готовился к браку. Прощайте и смейтесь, сколько душе угодно, за моей спиной.

Однако Аспазия ни за что не хотела отпускать Сократа. Она так долго упрашивала его остаться, что он, наконец, уступил ее просьбам. Тогда хозяйка принялась расспрашивать Ликона, согласился ли торговец шерстью на все поставленные ею условия; затем прочитала проект брачного контракта и пожелала узнать мнение Сократа на этот счет. Но отвергнутый жених решительно отказывался рассуждать по этому вопросу, после чего Ликон заметил с некоторой обидой:

— Оставьте его, госпожа. Философствующий скульптор считает недостойным себя снизойти до разговора с каким-то жалким брачным агентом. Я уверен, что он не уважает во мне даже духовное лицо.

— Ошибаетесь! — возразил Сократ. — Вы справедливо попрекнули меня философским дилетантизмом. Сознаюсь, что мне приятнее быть хорошим философом, чем плохим скульптором. И ни одна профессия не касается так близко настоящего философа, как профессия устроителя брачных союзов. Ведь когда мы философствуем, вся наша работа клонится к сочетанию двух понятий, которые очень часто противятся этому. От сочетания понятий происходят новые понятия, как у людей являются плоды супружеских союзов, причем, однако, этот результат, — как часто бывает и в браке между людьми, — приносит пользу одним сватам и повивальным бабкам, вместо самих вступающих в брак. Поэтому я сочту за честь, если меня станут сравнивать со сватом или акушеркой.

Жрец скорчил любезную улыбку; Аспазия засмеялась.

— Ваша ирония, милейший Сократ, к сожалению, всегда имеет двоякий смысл, — поспешно произнесла она. — Но вам следует покороче познакомиться с Диконом. Пускай он, не медля, отыщет для вас жену и притом безвозмездно; Лизикл заплатит ему такой большой гонорар, что он может оказать мне эту маленькую услугу.

Ликон сделал протестующий жест.

— Вы называете «маленькой» услугой хлопоты по отысканию жены для Сократа?! — воскликнул он. — Да любого афинянина несравненно легче женить, чем его. Какие у него достоинства? Физическая красота? Поднесите ему зеркало и спросите его самого… Затем, разве он богат или по меньшей мере обеспечен? Духовный сан позволяет мне быть откровенным, а как брачный агент, я тем более должен говорить прямо. Итак, скажем без околичностей, что у Сократа столько же таланта к скульптуре, сколько у совы — к игре на флейте. Правда, ему приходят порой счастливые идеи и он отлично умеет отзываться о чужих произведениях. Но стоит ему взять самому в руки резец, как он оказывается таким же профаном в искусстве, как простой рабочий, дробящий камни на мостовой. Чтобы сделаться простым каменотесом, этот господин чересчур важен, а для скульптора он слишком умен и сумасброден. Что же касается его обхождения, то вы сами знаете любезность Сократа лучше меня. Он еще может пригодиться в богатом доме, где хозяева держат прихлебателей, умеющих рассказывать смешные истории. Будет его терпеть и светская женщина, которая вечно любит задавать вопросы, так что и десять человек не в состоянии ей ответить. Но ведь жена — совсем другое дело. Она ищет в муже трудолюбивого, скромного, добродетельного товарища жизни, способного сочувствовать ее мелким заботам и горестям. Этот же господин, со своею праздностью, чванством и парением в заоблачных сферах, обещает быть прененосным в супружеской жизни. Люди моей профессии — поверьте — безошибочно угадывают все это заранее.

Сократ, по-видимому, даже не слушал Ликона. Но когда тот закончил, он повернулся к нему и произнес:

— Ну, не говорил ли я, что ремесло брачного агента имеет много общего с призванием философа? Если мне вздумается написать о браке, я предварительно поучусь у вас. Большое вам спасибо за меткую характеристику моей личности. Вы убедили меня в собственном ничтожестве. Прошу прощения у Аспазии и отказываюсь от всякой мысли о женитьбе.

Однако хозяйка дома заспорила с Ликоном; она привела некоторые, забытые им, положительные черты Сократа: его непоколебимое спокойствие, физическую силу и еще многое другое, что пришло ей в голову. Жрец только снисходительно улыбался, но когда Аспазия польстила его тщеславию, назвав первым брачным агентом в Афинах, и прибавила, что он обязан, для поддержания своей громкой славы, отыскать жену такому несчастному человеку, как Сократ, он многозначительно подмигнул и умолк с самым таинственным видом. Очевидно, у него было что-то на уме. Аспазия принялась его расспрашивать, и тут Ликон заговорил, оглядывая покровительственно бедного скульптора:

— Чтобы женить этого чудака, нужно подыскать ему редкую женщину. Во-первых, она должна быть одинока, иначе родные воспротивятся такому безрассудному браку. Она должна иметь состояние, — чтобы им обоим не умереть с голоду; должна быть здорова и уравновешенна, потому что ей предстоит много неприятностей с подобным супругом. Она должна обладать умом. Ведь Сократу захочется порой с нею беседовать. А, сверх всего этого, от нее требуются миловидность, молодость, кроткий характер и хорошее воспитание. О, Боги, разве не жалко отдать такой редкий цветок этому человеку?! Но я знаю девушку со всеми вышеупомянутыми достоинствами и намерен осчастливить Сократа, сосватав их! Помните однако, о, высокочтимая Аспазия, что это делается из расположения к вам и при одном условии. Ее зовут Ксантиппа и она сирота. Отец ее был воином, имел состояние, но его убили три года назад, в самом начале войны. Девушка отлично воспитана и будет образцовой хозяйкой, если Сократ сумеет с нею обходиться. Говорю вам, что это настоящий драгоценный камень-самородок.

— Следовательно, с моей стороны было бы глупо шлифовать его, — флегматично заметил Сократ. — Ведь для обладателя сокровища безразлично, блестит ли оно на солнце; любителей же привлекает именно искусная грань и игра драгоценных камней.

— Итак, скажите: согласны вы или нет? — воскликнул жрец.

— Я должен сперва посоветоваться на этот счет со своим маленьким демоном, — с невозмутимой серьезностью сказал Сократ.

Ликон откланялся, предварительно получив несколько поручений Аспазии к ее жениху. Однако, в дверях он обернулся и крикнул еще раз: — Не раздумывайте долго, Сократ! Такую невесту, как Ксантиппа, легко могут у вас отбить, да и мне самому следовало бы требовать для нее большего.

— Кстати, — торопливо заметила Аспазия, — в чем заключается ваше условие? Я должна взять на себя практическую сторону вопроса, потому что Сократ опять витает в облаках.

— Ах, сущие пустяки! Я желаю получить за труды большой бюст Геры, стоящий в его мастерской.

— Как, вы хотите приобрести работу Сократа? После столь резкой критики его художественного таланта?

— Его Гера отдает седою древностью и мы выдадим ее за священное чудодейственное изваяние героических времен.

И Ликон со смехом удалился.

Оставшись снова с глазу на глаз с Сократом, Аспазия некоторое время молчала, посылая в его сторону кокетливые взгляды из-под полуопущенных ресниц. Однако, ей ничего не удалось прочесть на спокойном лице скульптора, и хозяйка задала вопрос:

— Ну, что же советует вам ваш маленький демон, на которого вы постоянно ссылаетесь, когда хотите нас провести?

— Этого я и сам еще не знаю. Только из моих последующих действий обнаружится, в чем заключался его совет. Если бы он был настолько добросовестен, чтобы высказывать прямо свое мнение, то этот малый, направляющий мою волю, не отличался бы демоническими свойствами. На этот раз я могу только надеяться, что он великодушно избавит меня от всяких помыслов о женитьбе. Сегодня я многому научился, дорогая Аспазия, а моя голова хорошо запоминает полезные уроки. Во-первых, я узнал нечто совершенно для меня неожиданное, а именно то, что мы сходимся в одном вопросе с торговцем шерстью Лизиклом — ведь и он, подобно мне, считает вас самой прелестной и привлекательной женщиной в Элладе. Во-вторых, я узнал из верного источника, что давно подозревал и сам: что в искусстве я — жалкий профан, а моя наружность внушает отвращение женщинам. Но так как я — я, то мне поневоле надо мириться со своей долей. Скульптуру я брошу, чтобы не уродовать мрамор, но тогда я еще глубже погружусь в свои умствования и от этого еще больше обнищаю, а для женщины окончательно стану пугалом. Что же касается моих любовных помыслов, то они рассеялись, как дым. Второй Аспазии, сколько мне известно, не сыщешь, а, между тем, она одна подходила мне в силу контраста. Знайте, если бы что-нибудь могло сделать вас еще прекраснее, чем вы есть, так это маленькое сумасбродство в моем духе.

Аспазия спокойно выслушивала похвалы Сократа. Потом она сделала попытку образумить своего друга. Предложение жреца, действительно, выгодно и слова Ликона, по крайней мере, следует серьезно обдумать.

— Ваше намерение жениться на мне, — заключила Аспазия, — очевидно было промахом со стороны маленького демона. Мы, экзотические женщины, можем делать счастливыми только тщеславных мужчин. Перикл был тщеславен и гениален, поэтому я досталась ему. Лизикл тщеславен и глуп, пускай же ему достанется стареющая Аспазия. Но вы, милейший Сократ, к счастью, не сознаете своих высоких достоинств. Тщеславие вам совершенно чуждо. Поэтому предоставьте экзотическим растениям блистать в зимних садах у знатных людей и возьмите себе для домашнего обихода скромную фиалку, которая будет цвести у вашего семейного очага. Вам нужна жена, которая бы стряпала для вас, звала вас к столу, когда вы позабудете о еде, чинила ваше платье, и укладывала вас в постель, когда вы вздумаете созерцать звезды. Я непременно повидаю, ради вас, эту Ксантэ… или Ксантиппу? И, если она мне понравится, я вас на ней женю. Могу ли я быть вам полезной еще чем-нибудь, любезный Сократ?

— Может быть, почтенный Лизикл по вашей просьбе уступит мне шерстяную фуфайку по оптовой цене? Тогда я постараюсь с ним подружиться.

После этого, чудаковатый скульптор окончательно отдался бездействию, слоняясь по театрам и кабачкам, и еще чаще поражая добрых людей своими неожиданными вопросами и загадочными ответами. Между тем Аспазия хлопотала за него с большим усердием. Ей пришлось еще не раз переговорить с Ликоном и эта добрая душа настояла, чтобы жрец познакомил ее с Ксантиппой.

Невеста, которую прочили Сократу, жила в маленьком имении, разоренном во время войны, недалеко от города, и работала без устали, стараясь привести в порядок свое расстроенное наследственное хозяйство. Аспазия явилась к ней под предлогом аренды ее имения и была поражена статной фигурой, правильными чертами и ясными, умными глазами девушки, которая сумела рассказать ей все нужное насчет своего хозяйства очень толково и в немногих словах. Только в ту минуту, когда Ксантиппа собралась проводить посетительницу до ворот, Аспазия заметила, что та слегка прихрамывает на левую ногу.

Вечером Аспазия в шутливом тоне напомнила жрецу об этом недостатке Ксантиппы.

— А что же, вы хотели бы для вашего Сократа невесту без всякого изъяна?! — почти с гневом воскликнул Ликон. — Да он должен благодарить судьбу, что получит жену только с одним пороком.

Сам же Сократ выслушал довольно равнодушно сообщение своей приятельницы, а когда Аспазия упомянула о маленьком недостатке Ксантиппы, он заметил:

— Только из-за этого я, пожалуй, не прочь на ней жениться: хромая жена, по крайней мере, не сумеет всюду бегать за мужем.

Хотя Сократ постоянно отшучивался, когда его спрашивали, намерен ли он в самом деле жениться на Ксантиппе, Аспазия продолжала дело сватовства, вполне уверенная, что предположенная женитьба составит счастье ее чудаковатого друга. Сократ бесспорно нуждался в близком существе, которое принимало бы на себя все материальные заботы о нем, тогда как он безо всякой нужды взвалил бы на свой плечи заботы об отвлеченных материях. Для этой цели годилась только одна женщина, и вдова Перикла считала своим долгом устроить их свадьбу в знак своей дружбы к отвергнутому поклоннику. К тому же, все собранные сведения о прежней жизни Ксантиппы были в ее пользу, и Аспазия решила, что Сократу, с его привычкой пускаться в отвлеченности, нельзя отыскать лучшей подруги жизни. Сирота Ксантиппа слыла рассудительной, трудолюбивой девушкой твердых правил, степенной и серьезной. Хотя ей минуло уже двадцать лет, ни один юноша не мог похвастаться ее благосклонностью; она, по-видимому, была даже совершенно равнодушна к мужчинам. Вдобавок ко всему, девушка отличалась щепетильной аккуратностью, а это служило порукой, что она прекрасно устроит бестолковое хозяйство Сократа.

Собрав о невесте все эти сведения, Аспазия решила познакомить Ксантиппу со своим другом. Самый удобный случай к их знакомству представлялся накануне ее собственной свадьбы на веселом пиру. В этот вечер в доме Аспазии должны были собраться почти все Афины, что давало возможность хозяйке дома, не возбуждая лишних толков, ввести в общество никому неизвестную молодую девушку. Ксантиппа была отчасти польщена таким вниманием афинской львицы. Само собой разумеется, что ни одна из знатных афинянок не присутствовала на этом вечере, зато здесь было много девиц более чем сомнительной репутации, в самых эксцентричных туалетах, а такой подбор дамского общества скорее содействовал всеобщему веселью, чем нарушал его. Собравшиеся мужчины и не ожидали ничего иного; они были очень довольны, что могут держать себя без стеснения, говорить что угодно. Почти каждый из них жил у себя дома в атмосфере показной добродетели и радовался возможности отбросить в сторону лицемерное ханжество. Впрочем, в числе гостей Аспазии находились и солидные люди; их присутствие поневоле удерживало остальных в известных границах, по крайней мере, до полуночи. Крупные тузы с хлебной биржи втихомолку осуждали между собой свободу разговоров в салонах знаменитой куртизанки, но когда сами принимались шутить с какой-нибудь танцовщицей, то всякий раз заходили слишком далеко. Здесь не было недостатка и в богатых землевладельцах; те перебрали с самого начала пира; некоторые юноши из аристократов пробовали было фамильярно обращаться на празднике со своими подругами, но прекрасные глаза хозяйки дома строго следили за всем, не допуская лишних вольностей; со свойственным ей тактом, Аспазия выдвинула на первый план художников и ученых, составлявших большинство в мужском кругу, и эти люди сумели задать хороший тон веселому общему разговору.

Впрочем, невесту нельзя было упрекнуть в излишней щепетильности. Когда скульпторы и живописцы оживляли свои толки об искусстве, выбирая для наглядных демонстраций то роскошный стан, то ручку или ножку одной из присутствующих дам; когда исполняли более чем игривую песенку, когда софисты выступали в защиту какой-нибудь новой теории, например, о свободе любви, горячо отстаивая свое мнение, — глаза прелестной хозяйки вспыхивали и смеялись. Ее жених поневоле корчил кисло-сладкие улыбки, из боязни потерять перед самой свадьбой пленительную невесту.

Между тем, никто из гостей не удостаивался стольких знаков ее внимания, как Сократ. Он явился на пир довольно поздно, в будничном платье и, не поднимая глаз на Аспазию, пожелал жениху такого же счастья, каким наслаждался великий Перикл. Никто не заметил на лице Сократа ни малейших следов печали о потере невесты. С самым спокойным видом расхаживал он по зале, толковал с учеными о науках, с художниками об искусстве, с танцовщицами о танцах, вставляя свои острые словечки. Оригинальные шутки этого невозмутимого философа отличались неожиданностью. В первую минуту они ошеломляли человека, но Сократ удалялся, прежде чем тот успевал опомниться, и только позднее осмеянный догадывался, что попал впросак.

Завидев чудака, желчный драматург Аристофан крикнул ему издали:

— А почему это, почтенный Сократ, вас не было сегодня на жертвоприношении Гере?

Сократ приблизился к нему и сказал:

— Позвольте мне присесть возле вас; я не хочу громко разговаривать о вещах, которые удобнее повторить двадцать раз наедине одному лицу, чем высказать однажды в присутствии двадцати свидетелей. Я не был сегодня на жертвоприношении Гере потому, что эта богиня не импонирует мне ни в каком отношении. Как самостоятельное божество, она состоит лишь покровительницей браков. Я же холост и не признаю ничего священного в этом сомнительном установлении; следовательно, мне нечего бояться мщения Геры. Положим, следовало бы почитать ее, как супругу отца богов, Зевса. Но тут опять у меня возникает сомнение. Если Зевс, как утверждают, действительно взял себе в жены эту сварливую женщину, то в данном случае он обнаружил всякое отсутствие не только свойственной богам премудрости, но, по нашим человеческим понятиям, даже и здравого смысла. Уже за один такой поступок Зевс не достоин почитания. Когда же мне приходится любезничать с дамой ради ее мужа, а этот муж кажется человеком подозрительным, я обыкновенно не обращаю внимания на жену, и вот вам причина моего сегодняшнего отсутствия. Вы же, любезный Аристофан, в сущности должны смертельно ненавидеть эту богиню. Ведь если бы все супружества, как она того желает, были счастливы, драматургам пришлось бы умереть с голоду.

— Вас следовало бы предать суду за богохульство! — со смехом воскликнул Аристофан.

— Может быть, так и случится, — хладнокровно возразил Сократ, — но это, все-таки, не изменит сути вопроса.

В эту минуту, в комнате раздался какой-то шум. Гости бросились туда и увидали перед собою юного Алкивиада, кумира всех танцовщиц, только что поправившегося от полученной в бою раны. Чуть не плача от досады, он приступил к хозяйке, требуя удовлетворения за полученную обиду. Левая щека его пылала, как зарево, на ней был ясно виден отпечаток пальцев. Какая-то молоденькая девушка, одетая не лучше служанки, оказалась виновницей неприятного происшествия. Она ударила Алкивиада за то, что тот позволил себе маленькую вольность с нею. Дерзкая девчонка! Аспазия должна тотчас рассчитать ее; тогда великодушный Алкивиад, пожалуй, смилостивится над дурочкой и найдет ей место получше — в своем собственном доме.

Сократ выступил в качестве примирителя.

— Но почему же вы не ударили девчонку в свою очередь? — спросил он с большим участием.

— Подобный вопрос может задать только мой учитель! Да разве мужчине прилично бить слабую женщину?

— Отчего же нет? Разве мужчине с женщиной нельзя затеять обоюдной драки? Ведь у вас обоих есть кулаки?

— Видите ли, почтенный Сократ, люди дерутся ради чести, а какой же чести можно ожидать от женщины?

— Тогда нельзя получить от нее и оскорбления; ведь как то, так и другое черпается из одного источника. На мой взгляд, эта девушка сильно дорожит своею честью, раз она защищала ее от неотразимого Алкивиада. Если же она умеет постоять за свою честь и вовсе не отличается слабостью, — доказательством чему служит герб, запечатленный на ланите героя, значит, — поединок с нею, пожалуй, имел бы не меньше смысла, чем поединок с мужчиною.

— Делайте с ней, что хотите — воскликнул Алкивиад, — хоть женитесь на ней, если есть охота. Я ошибся в этой злючке, но теперь рассмотрел, что она хромая.

Тем временем, несколько молодых женщин окружили странную гостью, которая так резко возмутилась ухаживанием мужчины; это было вовсе не в нравах здешнего общества. Приятельницы хозяйки восторгались благородным негодованием незнакомки, которая без устали рассказывала, как нахальный молодой человек сначала без церемонии рассматривал ее в упор, потом дерзко подмигнул, и наконец обнял ее. На такую наглость последовал быстрый и внушительный ответ.

Слушая деревенскую невинность, говорившую почти простонародным языком, дамы посмеивались втихомолку и в то же время не без зависти посматривали на ее прелестную шейку, соблазнившую Алкивиада. Особенно горячилась по поводу случившегося долговязая Таргелия.

В молодости ей удалось с грехом пополам подкупить только очень немногих мужчин своей претензией на ученость, потому что ее внешние свойства не пленяли никого; в старости она сделалась святошей и теперь потешала общество своим лицемерным негодованием.

— Эти молодые аристократы воображают, что им все позволено! Отец Алкивиада поступал со мною еще хуже, чем сын поступил сегодня с вами. Но, конечно, я охотнее допускала, чтобы он в таких случаях касался меня самой, а не моей одежды, потому что «стыд остается в одеждах», по выражению Феано.

Молодая девушка покраснела и в замешательстве осмотрелась вокруг. Тут Сократ подошел к долговязой Таргелии, лукаво грозя ей пальцем.

— Вы забываете, милейшая, — сказал он, — что Феано говорила об отношениях супругов, когда произнесла это изречение; смысл же его таков, что и жене необходимо постоянно ограждать свою женскую стыдливость одеждами. Но, если уж вы заговорили о стыде, мне хотелось бы расспросить вас о сущности этого чувства, проявляемого все реже и реже нашими женщинами. Достаточно ли у вас твердая память, чтоб вы могли сообщить мне что-нибудь о нем?

Смеясь и браня Сократа, женщины понемногу разошлись. Скульптор остался наедине с противницей Алкивиада.

— Могу ли я присесть возле вас? — начал он. — Вы должны мне объяснить причину своего гнева. Сознайтесь откровенно: из какого побуждения оскорбили вы моего легкомысленного юного друга? Руководила ли вами смешанная с завистью досада, что он своей бесцеремонностью как бы поставил вас ниже остальных, роскошно разодетых дам? Или вас взбесило его волокитство, к которому вы не привыкли и которого поэтому не сумели оценить по достоинству?

— У меня не было времени соображать, — отвечала девушка, — к тому же я слишком глупа для таких рассуждений. Он забылся, и я его ударила. У нас в деревне всегда так делают.

— Прекрасно; однако, если вы желаете играть видную роль в афинских салонах, а по своей наружности вы имеете полное право рассчитывать на успех — вам необходимо брать пример с других дам. Кто хочет сделать карьеру на этом пути, тот не должен выходить из себя и драться при первом поползновении на любезность со стороны мужчины. Немножко сдержанности, время от времени веселый отпор на словах — это другое дело. Мужчины даже любят своенравных красавиц, и неподатливость в женщине только сильнее привлекает их. Но при этом надо подавать им надежду, что в конце концов они восторжествуют над вашей женской слабостью; в противном случае, ухаживатели отвернутся и скажут: «зелен виноград!» Если же вы не наделены от природы гибкостью характера и не умеете притворяться когда нужно, то сердитой, то ласковой и влюбленной, вам ни за что не сделать себе карьеры. По крайней мере, таково мнение, преуспевающих в здешнем кругу.

— В чем же это они преуспевают? — простодушно спросила девушка, с удивлением взглянув на скульптора своими серьезными серыми глазами.

Сократ, которого трудно было сбить с толку, долго мерил фигуру своей соседки недоумевающим взглядом, прежде чем ответить. Наконец он спросил:

— Как же вы сюда попали, если вам неизвестна главная цель прекрасных подруг Аспазии?

Девушка сообщила ему, что зовут ее Ксантиппой, что Аспазия хотела арендовать у нее маленькое именьице и привезла ее сюда, чтоб она повеселилась. Но Ксантиппа нашла очень мало удовольствия в гостях: в комнатах страшная духота и все присутствующие до того учтивы между собою, что их обращение не может быть приятным. Она же не умеет лгать, а потому сейчас накинет свой платок и уйдет домой. Ей нечего бояться: привязываются же здесь к женщинам пьяные мужчины, а хуже этого не может случиться и на большой дороге в ночную пору.

Сократ с минуту помолчал, затем задумчиво прибавил:

— В таком случае, милая Ксантиппа, мы совершенно с вами сходимся. Я также чувствую себя чужим в этом обществе, где каждый старается быть или казаться не тем, что он есть; я же не в силах найти под этими личинами истину, которую постоянно ищу. Между тем, для меня нет большего удовольствия, как искание истины. Но до сих пор мне также мало удалось найти ее, как и другим; следовательно, я не знаю, заключается ли в ней приятное или неприятное; тем не менее, поиски ее приносят мне наслаждение; вероятно, в них-то и заключается главная прелесть. Однако, все же они тяжелы для человека, и только любовь к правде поддерживает его в этих трудах. Может быть, для вас искание истины и не составляет величайшего счастья жизни, но вы должны любить правду также сильно, как я, потому что ложь вам ненавистна. Значит, мы созданы друг для друга, так как любим одно и то же. Согласны ли вы сделаться моей женой?

Хотя Сократ говорил это очень серьезно, Ксантиппа, смеясь, окинула взглядом его неуклюжую фигуру и воскликнула:

— Для того чтобы жениться, не нужно любить одно и то же, а как раз наоборот! — как говорят добрые люди. Прощайте. Пропустите меня, пожалуйста; вы также назойливо пристали ко мне, как и ваш красивый молодой друг; только ваши приемы деликатнее.

И она выскользнула из комнаты.

Желая пройти в большую залу, Сократ наткнулся на хозяйку дома, которая только что успокоила Алкивиада и теперь собиралась сделать выговор молоденькой гостье, нарушительнице всеобщего веселья. Она спросила Сократа, куда девалась девушка, виновница скандала.

— Если вы говорите о хорошенькой Ксантиппе, — сказал он, — то, по-моему, она лучше и честнее большинства присутствующих здесь ваших приятельниц.

Аспазия попросила скульптора пойти с нею, чтобы остановить беглянку.

Они нашли Ксантиппу у выхода, где она закутывала платком плечи и голову, собираясь уходить.

Аспазия загородила ей дорогу и воскликнула:

— Вы должны немедленно узнать, что я пригласила вас к себе в дом с добрыми намерениями. Вот это мой друг, скульптор Сократ, знаменитый человек у нас в Афинах. Он желает на вас жениться.

Ксантиппа, вероятно, приняла сделанное ей раньше предложение за шутку, потому что теперь, встретив вопросительный взгляд Сократа, почувствовала внезапную робость. Девушку бросило в дрожь при мысли, что этот малорослый толстяк будет ее мужем. И все-таки у нее не хватило духу сказать: «нет». В первый раз со смерти отца, она осознала весь ужас одиночества и робко, почти с мольбою прошептала, обращаясь к Аспазии:

— Ведь я сирота!

— Потому-то вы и должны сами решить свою судьбу, — жестко заметила Аспазия. Потом она попросила скульптора дать ей завтра ответ и, оставив их вдвоем, вернулась к своим гостям.

Сократ предложил девушке проводить ее домой, говоря, что дорогой легче разговориться; к тому же он считал своей обязанностью защищать девушку, которая, может быть, в скором времени сделается его женой.

Они прошли уже довольно большое расстояние от дома Аспазии, как Ксантиппа заметила, что ее спутник забыл свой плащ и шляпу.

— Из этого одного вы можете видеть, что я за человек! — весело воскликнул Сократ.

Он сказал ей, что здоров душой и телом и не обращает никакого внимания на мелкие неудобства жизни. Поэтому из него должен выйти самый непритязательный, терпеливый муж. Но зато он непрактичен, не понимает иногда самых простых вещей, рассеян, любит погружаться в размышления и только в этом обнаруживает примерное прилежание! Нимало не смущаясь, он начертил невесте свой портрет, руководствуясь беспощадными суждениями Ликона о его особе. Они уже дошли до имения Ксантиппы, а Сократ все еще не закончил говорить о своих недостатках.

У молодой девушки проступили даже слезы при мысли о том, что ее сватают за такого ужасного человека. Но вместе с тем она почувствовала невольное благоговение к нему за его редкий дар слова. «Как хорошо сделаться женою такого мудреца!» — мелькнуло у нее в голове. Ксантиппа распрощалась со своим провожатым, пожелав ему спокойной ночи, однако не дала никакого ответа на его предложение.

Сократ два раза смерил расстояние от города до имения и обратно, не придя ни к какому решению относительно затеянной им женитьбы. Утро так и застало его на большой дороге. Тогда он повернул к своему жилищу, бормоча про себя.

— Нам, мужчинам, — бормотал Сократ, — никогда не удастся основательно изучить женщин. Возьмите хоть самых сумасбродных из наших лириков: без женщин они не могут ступить шагу, а также расходятся между собою в мнениях по вопросу: следует ли жениться, или нет. В лучшем случае, брак — это игра в неподтасованные кости. Тут не поможет никакая осмотрительность — все решается жребием. Проще всего было бы погадать на пуговицах — жениться мне или нет. Жаль, что на моем плаще их нет, да если бы и были, то давно бы оторвались. Вот будь у меня жена, и пуговицы, которые могли быть на моем плаще, были бы целы. Вывод отсюда ясен: надо взять себе жену.