Константинополь. Осень 1569 года
Константинополь. Осень 1569 года
При первой встрече с Маркантонио Барбаро человек обычно предполагал, что ему далеко за семьдесят. И хотя он выглядел именно на столько, на самом деле ему было лет на двенадцать меньше.
Прежде всего он был худым, словно щепка. Несмотря на высокий рост, тело его, как казалось, состояло из одних костей и мышц, обтянутых бронзовой кожей. На голове практически не осталось шевелюры, а там, где волосы еще росли, они небрежно свисали, спутавшись с бородой, почти полностью поседевшие и лишенные всяческого ухода. Издалека «прическа» смотрелась словно взбитое серое облако.
Лицо Барбаро избороздили глубокие морщины, а его нос, хоть и тонкий, был по-орлиному изогнут. Такая необычная внешность, а в придачу еще и сверкающий, пронизывающий насквозь взгляд ни у кого не оставляли сомнений, что это — непростой человек. И такое ощущение еще больше усиливалось при разговоре с ним.
Столь явный внешний отпечаток на Барбаро наложила служба венецианским послом в Турции. И подобную самоотдачу работе можно объяснить лишь тем, что ему довелось родиться в стране, высоко почитающей дипломатов.
В августе 1568 года Барбаро направили в Константинополь. Изначально предполагалось — на год. Посол никогда бы не подумал, что останется там на целых пять лет, три из которых проведет в плену.
До назначения в Константинополь он служил посланником при дворе могущественной Франции. В то время нельзя было доверять даже союзным христианским государствам, а что уж говорить о Турции. Для Венеции она была особым случаем. Дело в том, что интересы обеих стран относительно Восточного Средиземноморья сталкивались.
Поэтому в Турцию Венеция отправляла самых маститых посланников, имевших, как правило, дипломатический опыт во Франции или Испании. А когда отношения с Турцией стали особенно напряженными, венецианский сенат использовал Барбаро в качестве своего козыря. Выбор был не случаен, ведь никто больше не умел так быстро схватывать обстановку в любом месте, где он появлялся. В одном из своих докладов в Венецию посол как-то написал: «Дипломатические переговоры с Турцией — это как игра в стеклянный мяч. Другая сторона может грубо бросить его, однако мы не можем ответить ей с той же силой, но и упустить мяч тоже не должны».
Все-таки неудивительно, что он выглядел на десять лет старше.
Назначение в Турцию, являвшуюся главным потенциальным врагом Венеции, даже в мирное время сулило дипломату по одной морщине в месяц. А так как все шло к тому, что в этом году турки бросят «стеклянный мяч» сильнее обычного, осень 1569 года показалась Барбаро холодной зимой.
13 сентября на венецианской судоверфи, в так называемом Национальном арсенале, разгорелся сильнейший пожар. Этот арсенал не являлся обычной верфью, он представлял собой целый сборочный конвейер, на котором работы велись в отлаженной последовательности — от установки основного корпуса и обшивки досками будущих судов до спуска на воду готовых кораблей. Здесь находились склады, откуда корабли снаряжали пушками, а солдат — огнестрельным оружием и арбалетами. Еще тут хранились приспособления для сборки парусов, а также значительные пороховые запасы.
Поэтому арсенал и располагался далеко от центра Венеции, в северо-восточной ее части. В городе, где совершенно отсутствовали защитные стены, это было единственное укрепленное место.
Итак, пожар начался поздней ночью 13 сентября. И когда огонь дошел до пороховых складов, три арсенала взорвались, после чего разразилось настоящее пожарище. Всего прогремело четыре взрыва, в результате которых четырнадцать тысяч дукатов пороха превратились в золу, а в крепостной стене была пробита сорокаметровая дыра. Даже находившиеся поблизости церковь и женский монастырь оказались разрушенными. Однако корабли пострадали меньше всего, сгорело лишь четыре галеры.
Жители Венеции знали о пороховых складах на верфи, поэтому, опасаясь непредсказуемых последствий, люди покинули свои дома и до утра укрывались в лодках. Весь Гранд-канал был заполнен такими лодками. И разве что везением можно объяснить, почему огонь не добрался до остальных пороховых складов. Сущей удачей оказалось и то, что всего несколькими днями ранее со склада на Корфу отправили двести сорок тысяч либр пороху. А несколько дюжин наполовину готовых галер просто чудом избежали серьезных повреждений.
Рабочие сразу же отремонтировали все, что разрушили огонь и взрывы. Верфь меньше чем за неделю вернулась к нормальному состоянию.
Между прочим, обычно требовался месяц, чтобы вести из Венеции дошли до Константинополя. Однако на этот раз благоприятные для турок новости перенеслись за море гораздо быстрее. О пожаре сразу же доложили турецкому двору, хотя о ремонте там узнали гораздо позже.
Получив первые отчеты о событиях в Венеции, реакционисты турецкого двора тут же принялись действовать. Уверенные в полной безнадежности венецианского флота, они утверждали: для Турции настал подходящий момент возвратить себе Кипр и Крит. Умеренная фракция, ранее успешно сдерживавшая порывы реакционистов, понимала, что теперь их трудно будет утихомирить.
Умеренные силы, напротив, оставались верны идеям предшествующего султана Сулеймана, умершего три года назад. Лидером фракции на момент описываемых событий был великий визирь Сокуллу — единственный из турецких высших сановников, с которым послу Барбаро удалось найти общий язык.
Умеренные, как это нередко бывает, являлись реалистами. Они осознавали, что экономическая мощь Венецианской республики укрепляет и Османскую империю.
Венецианцы не стремились во что бы то ни стало расширить свои владения. Все, что им действительно было необходимо, — это свобода экономических действий. В этом плане Кипр и Крит представляли особую важность для республики. А Турция владела обширными территориями в Восточном Средиземноморье. Поэтому турецкие представители умеренных считали: государственные интересы их страны по сути своей совпадали с венецианскими. Они не видели причин для войны с республикой.
Реакционисты же во главе с Пиали-пашой только укреплялись в своем мнении, поддерживаемые придворным окружением нового султана Селима. Реакционистская фракция представляла собой собрание идеалистов, свято преданных догматам Корана и уверенных в необходимости всемирного распространения ислама. Неудивительно, что христианские форпосты на территории империи они расценивали не иначе как унижение. В то же время у них не было убедительных аргументов в пользу возвращения Кипра и Крита. Годовые выплаты Венеции за пользование Кипром оказались для Турции экономически намного выгоднее, чем управление этой территорией.
Однако реакционистов ничто не могло переубедить. Ведь Турция являлась могущественной империей, превосходившей даже Испанию. Потому изгнание христиан из Восточного Средиземноморья сделалось для них делом чести.
Хотя султан Селим был сыном правителя, которого во всем мире называли Сулейманом Великолепным, все, что он хорошо умел делать, — это пить. В трезвом же состоянии Селим превращался в сущего тирана, способного на поступки, которых даже его отец в свое время себе не позволял.
Венецианское правительство отправило послу Барбаро полную информацию о пожарище на верфи. Судя по всему, никто в Константинополе, кроме него, не обладал более подробными сведениями о потерях венецианцев.
Барбаро счел необходимым сообщить обо всем великому визирю Сокуллу. Сопровождаемый только переводчиком, он отправился во дворец Топкапи, где предоставил великому визирю полный отчет о случившемся — от подробного перечисления ущерба до того, сколько времени и денег потребовалось для восстановления Национального арсенала. Предполагалось, что владение такой важной информацией поможет умеренным вернуть свое влияние.
А тем временем настроения при дворе до того разбушевались, что проще было бы потушить еще один пожар на верфи, нежели успокоить турецких сановников. Реакционисты ни в какую не соглашались с доводами великого визиря, приводя собственные аргументы. Так, они утверждали, что пираты напали на турецкие торговые суда в Эгейском море именно потому, что венецианские патрульные лодки отказались их защищать. А Кипр предоставил безопасную гавань кораблям рыцарей ордена Святого Иоанна, которые намеревались атаковать османские суда.
Это были лишь необоснованные обвинения. Но к сожалению, султан молчаливо соглашался с ними. Доклады посла Барбаро и раньше отличались исключительной своевременностью, достоверностью и полнотой сведений. Но теперь он с еще большим усердием принялся изучать обстановку. В итоге посланник посчитал нужным немедленно отправить предупреждение венецианскому правительству. В своем письме от 11 ноября он сообщил, что турецкие действия приобретают опасный характер. Позже в отчете от 19 ноября он это подтвердил, предоставив очевидные доказательства назревающей угрозы. Содержание второго отчета можно свести к нескольким пунктам: «Кораблестроение во всех турецких портах ведется интенсивнее обычного. Особенно активно ведутся кораблестроительные работы в портах Средиземноморья. Достоверный источник сообщил: повышенная активность организована с целью дальнейшего нападения на Кипр».
Поэтому он разослал письма командующим на Кипре и на Крите, советуя укрепить защиту.
Посол Барбаро настаивал на том, чтобы венецианское правительство немедленно начало срочные военные приготовления, в том числе отправило дополнительные силы на оба острова, в особенности — на Кипр. Ибо Кипр был венецианской колонией на протяжении более ста лет, но единственной военной силой Венеции на нем оказалась стража.
Византийская империя (известная как Восточная Римская империя) пала в 1453 году. Константинополь, ставший в том же году столицей турок-победителей, был поделен на два района по обе стороны Золотого Рога — собственно Константинополь и Перу (или Галату).
Во времена Византийской империи генуэзцы были единственными торговцами-иностранцами в Пере, а венецианцы и другие европейцы сосредоточились в Константинополе, протянувшемся вдоль побережья Золотого Рога. В этой части города венецианцы, лютые соперники генуэзцев, оказались лучшими торговцами среди остальных западноевропейских купцов. У залива Золотой Рог располагалось посольство Венеции, а также торговый дом республики. Присутствие венецианцев было здесь настолько доминирующим, что даже местный рынок специй люди привыкли называть «Венецианским базаром».
Однако после падения Константинополя в 1453 году все изменилось коренным образом. Генуэзцы, на протяжении веков пользовавшиеся торговым преимуществом в Галате, теперь потеряли свою силу. Венецианцы и другие западноевропейцы стали перебираться в Галату, переименованную в Перу. Поэтому оставшиеся в Пере генуэзцы вынуждены были делить территорию своего былого влияния с новоприбывшими торговцами.
Венецианское посольство и торговый дом также переместились в Перу. Все, что осталось в Константинополе, — рынок специй. В итоге Золотой Рог был переполнен лодками западных купцов, переправляющихся туда-сюда между Перой и Константинополем.
После потери генуэзцами своей торговой монополии никто более в Константинополе не мог сравниться с могуществом Венеции. Как следствие, даже венецианскому посольству по сравнению с другими представительствами в Пере было отведено самое лучшее здание. Сам город располагался на холме, над Золотым Рогом. А посольство Венеции находилось на самой вершине этого холма, откуда открывался панорамный вид на город.
Это здание трудно было назвать роскошным. В нем едва хватало места послу (а он, как правило, приезжал без семьи), его заместителю, секретарю и слугам, включая повара. Меблировка здесь не шла ни в какое сравнение с благородными венецианскими домами. И причиной подобного аскетизма обстановки оказалось далеко не отсутствие средств. Просто венецианцы боялись оскорбить султана даже малейшим проявлением расточительности.
…Барбаро выглянул из окна самой уютной комнаты — и его взору открылся Константинополь в лучах зимнего солнца. Округлые крыши и остроконечные минареты не оставляли никаких сомнений в том, что это был мусульманский город. Посол давно не рассматривал столицу так внимательно.
Вчера он отправил венецианскому правительству срочный отчет в двух экземплярах, используя разные шифры и способы доставки. Теперь оставалось лишь ждать ответа, а также довести до конца еще одно задание.
На случай войны необходимо подготовить меры безопасности для венецианских торговцев в империи — особенно для тех, которые находятся в Константинополе. Поэтому посол отдал распоряжение константинопольским торговым домам закупить побольше пшеницы на вывоз.
В продовольственном плане Венеция не была самодостаточной. Многие продукты (в первую очередь пшеница) ввозились в республику из причерноморских областей. Без такого взаимодействия с Турцией стране пришлось бы тяжело. И хотя Барбаро приказал увеличить импорт, тем самым на какое-то время обеспечив свой народ продовольствием, все же рано или поздно любые запасы заканчиваются. Однако заниматься подобными вопросами — обязанность правительства. Крит был единственной венецианской колонией, продававшей пшеницу на вывоз.
Как бы то ни было, на дворе стояла зима. Барбаро молился, чтобы политическая ситуация не изменилась хотя бы до сбора зернового урожая.
Люди отнюдь не лишены способности понимать истинное положение дел. И все же чаще они видят лишь то, что хотят видеть. Замечательный тому пример — реакция венецианского правительства на отчет Барбаро. Нельзя сказать, чтобы там обладали недостаточными сведениями о сложившейся обстановке или не желали ее объективно оценить. Но все же республика вяло ответила на предупреждение.
В сенате, где бурно обсуждали, какую военную и дипломатическую политику следовало вести дальше, мнения разделились. Одна фракция была уверена, что Турция собирается напасть на Кипр, другая же объясняла турецкое поведение лишь намерением поднять морские пошлины, что Османская империя довольно часто делала.
В соответствии с республиканской системой Венеции решения в сенате принимались большинством голосов. К помощи Совета Десяти, совещания которого проходили при закрытых дверях, прибегали лишь в том случае, если сенат не мог прийти к единому мнению. Но, обсуждая данную проблему Совет тоже зашел в тупик. Но все же Совету удалось по крайней мере достичь согласия по двум вопросам. Так было решено, во-первых, дополнительно отправить солдат на помощь Кипру, а во-вторых — запустить судоверфь на полную мощность.
Для наблюдения за работами на верфи назначили специальную комиссию из трех дворян. Председателем комиссии стал Агостино Барбариго.
Барбариго с удовольствием согласился на новую должность. Ведь теперь у него появился повод все время находиться в Венеции, не выезжая за город, на виллу в Виченце.
Каждое утро он покидал свой дом, садился в собственную гондолу и по Гранд-каналу плыл к верфи, куда его впускали по специальному разрешению. Рабочий день Барбариго всегда начинал встречей в своем кабинете с главными корабелами. В первую очередь обсуждалась тема военного кораблестроения и способы его усовершенствования, нередко эти беседы перерастали в горячие споры.
К примеру, во время таких дебатов решалось, стоит ли ставить на носу боевых кораблей остроконечные стальные прутья, которыми можно протыкать корпуса вражеских судов.
Другой темой были галеасы. Так назывались гибриды галеры и парусника. Много спорили о том, где лучше разместить на них пушки. На тот момент галеасы были последним словом в военно-морском деле, они имелись только у Венеции.
На верфи Барбариго съедал свой обед в компании корабелов. Ему обычно доставляли из дома свежеприготовленную еду, а начальники и рабочие разворачивали принесенные с собой завтраки.
Каждый день после полудня Барбариго заходил к вдове — она жила неподалеку отсюда. К тому времени ее сын возвращался из школы, перекусывал, и они с Барбариго вместе отправлялись на верфь, где Агостино продолжал работать. Десятилетнему мальчику нравилось сопровождать его, когда тот разговаривал с мастерами во время осмотра кораблей. От возбуждения у пухлощекого мальчугана сверкали глаза, вместе с Барбариго он поднимался на корабли и даже заходил внутрь. Порой он, задирая голову и глядя снизу вверх, забрасывал своего провожатого наивными вопросами.
После вечернего колокольного перезвона на верфи воцарялась тишина. Барбариго уже по привычке отводил мальчика домой к матери, после чего через весь город возвращался к себе. Иногда вдова приглашала его остаться на обед, и за трапезой Агостино видел, как скромно они жили. Однако при всей непритязательности блюд мать и сына отличали безупречные манеры и чувство собственного достоинства, какие редко можно встретить даже за самыми аристократическими столами. В этом плане и Барбариго было чему у них поучиться.
Женщину звали Флора. Она родилась в столь знаменитой флорентийской семье, что Барбариго каждый раз при упоминании их фамилии почтительно кивал. Со своим мужем она познакомилась, когда тот служил во Флоренции венецианским послом. Они полюбили друг друга, поженились и уехали жить в Венецию. Пожилая служанка была няней Флоры, она отправилась вместе с ними. А сын Флоры появился на свет уже в Венеции.
У родителей ее мужа было два сына. И выбор младшего они полностью одобряли, так как он женился на венецианской дворянке. Старший же взял в жены чужачку-флорентийку. После смерти мужа Флора с сыном переехали в скромный дом, тогда как семья младшего брата поселилась в родительском поместье.
Даже при всем желании Флора не могла вернуться во Флоренцию к своей родне. Ее сын являлся потомком венецианской аристократии. Это означало, что по достижении двадцати лет ему гарантировалось место в республиканском управлении. А в тридцать его могли избрать в сенат. К тому же родители Флоры давно ушли из жизни, ее старший брат унаследовал фамильное имение. Вдове достались дом во Флоренции и загородная вилла, но все это вместе со своим приданым женщина продала. На вырученные средства она приобрела государственные ценные бумаги, на дивиденды от которых они и жили. В Венеции семьям погибших солдат-аристократов пенсия не полагалась.
Правда, Флору совсем не угнетала скромность домашней обстановки. Она твердо заявила, что для нее единственно важно воспитать сына достойным венецианским гражданином.
Затем лицо женщины слегка смягчилось, она поблагодарила Барбариго за удовольствие видеть своего мальчика таким восторженным.
В присутствии Барбариго Флора всегда вела себя вежливо и сдержанно. Лишь однажды она отреагировала иначе на сказанное им. После обеда они шли вдвоем в гостиную, и от волнения женщина даже отшатнулась, когда Агостино произнес следующее:
— Рассекающий моря корабль может быть в безупречном состоянии, но и тогда в какой-то момент ему необходимо зайти в порт, на отдых и ремонт. Каждому кораблю нужна такая гавань.
Мальчик и пожилая служанка находились в другой комнате. У потрескивающего огня стояли только Барбариго и Флора.
Темные глаза женщины широко распахнулись и наполнились слезами. Через мгновение слезинка упала на щеку, а затем слезы покатились по ее лицу Она ничего не говорила. Агостино, как и в тот первый раз, сжал ее руки в своих ладонях, но теперь отпустил не сразу.
Они долго так стояли, затем Барбариго нежно поцеловал руки Флоры. Мокрые от слез, они были солоноватыми…
В итоге Барбариго устроил свою «гавань»: он снял дом, в котором мог бы встречаться с Флорой. Дом находился далеко от центра города, на полпути между жилищем вдовы и верфью. Здесь они не боялись быть увиденными.
Барбариго имел несколько адресов сдававшихся для проезжих купцов домов, и поэтому ему не составило труда воспользоваться одним из них. Это тесноватое жилище всего с двумя комнатами обладало одним большим преимуществом: здесь имелся черный ход.
Агостино понимал, что Флоре было бы трудно превратить свой дом в ту самую «гавань». Несмотря на три этажа, здание сложно было именовать особняком. К тому же там давно установилась атмосфера, в которой женщина всегда выполняла роль матери.
Не говоря ни слова, он передал ей ключ вместе с указанием адреса, дня и времени свидания.
Барбариго ожидал в доме — настолько малюсеньком, что одним взглядом можно было охватить весь его интерьер. Нервно шагая взад и вперед по комнате, он все больше раздражался, что на него было совсем не похоже. Неожиданно подумалось, что она и вовсе не придет. Но в ту же минуту он услышал легкий шорох, затем кто-то неуверенно вставил ключ в незнакомый замок. Он подбежал к двери, намереваясь открыть ее, и одновременно дверь толкнули снаружи. На пороге стояла она.
Ни слова не было произнесено. Барбариго впустил ее в дом, и Флора упала в его объятия столь же естественно, как скользящий на спущенных парусах корабль плавно заходит в гавань.
Барбариго был уверен, что наконец-то встретил женщину, которой он был нужен. Сердце его ликовало.