Адрианополь. Осень 1452 года

Адрианополь. Осень 1452 года

При взгляде на двенадцатилетнего Турсуна всякий был бы поражен красотой этого юного турка. Его удивительно гладкая, белая и прохладная кожа напоминала фарфор, его черные миндалевидные глаза под тонкими бровями в форме полумесяца излучали спокойную пассивную чувственность. Он был строен и гибок и двигался со сдержанной и мягкой грацией.

Последние два года Турсун был пажом Мехмеда. Во дворце султана было много пажей, но чистокровные турки среди них встречались редко. В правление Мурада, отца Мехмеда, был заведен обычай раз в несколько лет силой увозить в столицу мальчиков-подростков из христианских земель, находившихся под властью Османской империи. Те из этой группы, кто выделялся и умом, и красотой, обращались в ислам и становились пажами при дворе, где они получали образование, готовившее их к карьере i осу — дарственных чиновников. Остальных мальчиков также принуждали обратиться в ислам, но воспитывались они для службы в элитных войсках султана, отрядах янычаров, известных своей храбростью в бою. Турецкое слово «янычары» означало «новое войско». Из-за этой практики, свойственной только туркам, почти все пажи Мехмеда были в действительности христианскими рабами, вынужденными перейти в ислам. Турсун, чистокровный турок, был выбран оттого, что он служил повелителю еще до того, как тот стал султаном.

Когда Турсун начал свою службу, Мехмед был правителем Малой Азии, но только формальным. Хотя он и считался признанным наследником, ему дозволялось задерживаться в столице только на несколько дней, а само назначение оказалось лишь почетной формой ссылки. Мехмед мог рассчитывать на полное изменение своего положения после смерти отца, Мурад в свои сорок с лишним лет находился еще в полном расцвете сил.

В те дни Мехмед проводил время в попойках и предавался разврату — как с женщинами, так и с мужчинами. Служить такому господину, чем-то похожему на раненого зверя, оказалось нелегко. Но все-таки Турсун служил, притом — идеально.

То, что Мехмед пошел против обычая, забрав своего пажа с собой, когда взошел на престол, объяснялось не только несравненной красотой последнего, но и тем, что Турсун, в буквальном смысле выросший рядом с Мехмедом, понимал его лучше любого другого из фаворитов.

Стоило султану почувствовать жажду, Турсун уже стоял позади него, преклонив колени и поднося чашу. По тому, как холодна была вода в ней, становилось ясно, что ее налили только что. Когда султан ощущал холод, он оборачивался и видел пажа, ожидавшего его с плащом в руках. Когда однажды Мехмед разгневался и швырнул об стену свой кубок с вином, Турсун не побледнел и не упал ниц, как другие пажи. Он понял, что султан рассердился, наклонив кубок и увидев в вине отражение тройных стен Константинополя.

Хотя другие пажи соперничали друг с другом, пытаясь завоевать расположение султана, все они как один видели со стороны Мехмеда лишь неприязнь. И только Турсун не участвовал в этой борьбе.

Это не означало, что Турсун был равнодушен к тому наслаждению пополам с болью, которые, как казалось, пронзали все его существо, когда господин одарял фаворита своей любовью. Он просто понимал, что когда Мехмед занят чем-либо, он забывает все остальное — вино, любовь, охоту. Если его хозяин не звал его, это лишь означало, что он забылся своими мыслями. Фавориту было негоже беспокоить его своими собственными желаниями. Красивый двенадцатилетний мальчик, казалось, понимал, пусть даже бессознательно, что его кокетство в этом деле только раздует пламя страсти его господина.

Хотя он знал, что никто лучше его не умеет угадывать желания господина, Турсун чувствовал, что это касается лишь обычных дел повседневной жизни. Это ощущение, однако, усиливалось день ото дня, после того как Мехмед стал султаном. Нельзя сказать, что внешность или поведение правителя сильно изменились. Хотя он вовсе не казался слабым, Мехмед все еще был тонок и узок в кости, как мужчина чуть старше двадцати. У него было то же бледное вытянутое лицо, те же черные миндалевидные глаза, которые, казалось, пожирали все, на что падал их взгляд, тот же слегка выступающий нос с горбинкой и розовые губы, что и в дни, когда Турсун только стал его пажом.

Однако теперь Мехмед все более и более отдалялся от своих приближенных, в нем появилась серьезность, необычная для столь молодого человека. Он производил теперь совсем иное впечатление, чем прежде.

Турсун часто слышал упреки в адрес молодого султана. Отец Мехмеда Мурад был человеком прямым и открытым, он любил находиться среди обычных солдат. Его отношения с его советниками были основаны на доверии. Подчиненные питали к правителю искреннюю преданность, зато Мехмеда они находили заносчивым.

Мурад жил в строгой простоте, а его сын любил вычурные дорогие одежды, требуя во всем блестящего великолепия. В отличие от своего отца, неотесанного воина, Мехмед был вежлив и любезен в своих речах, так что сложно было поверить, что это — правитель, в руках которого находится абсолютная власть.

Однако с точки зрения Турсуна, его слуги, это было всего лишь знаком холодного отчуждения Мехмеда. И в самом деле, вскоре этот молодой правитель, который никому не позволил бы проникнуть в ход его мыслей, начал издавать приказы, которые застали его советников полностью врасплох.

Первым из них стало решение отозвать армию, посланную усмирять беспорядки в Малой Азии, хотя силы повстанцев вовсе не были полностью разбиты. Усмирить войска Караман-Бея в гористой местности Анатолии оказалось нелегким делом, и Мехмед решил, что на сегодня достаточно будет просто ограничить сферу их влияния и оставить все как есть.

Затем, весной следующего года, он приказал набрать большое количество работников. Султан сказал советникам, что хочет построить еще одну крепость напротив Анадолухисар, на другом берегу Босфора, чтобы обеспечить безопасный проход через пролив.

Османская территория захватывала и Европу, и Азию. Поэтому путь через пролив Босфор был единственным способом попасть из западных регионов империи в восточные. Но за последние несколько лет испанские пираты постоянно появлялись в водах Босфора. Они стали головной болью венецианских и генуэзских торговых моряков, которые также постоянно курсировали в этих водах. Поэтому цель, заявленная Мехмедом, показалась убедительной всем — всем, за исключением Халиля-паши, который подозревал, что на самом деле это было приготовлением к последующей атаке на Константинополь.

Строительство крепости Румелихисар, проект которой основывался на чертежах европейских крепостей и на собственных идеях Мехмеда, шло необычайно быстро для сооружений такого типа. Вместо того чтобы доверить надсмотр за строительством одному человеку, султан решил поручить каждую из трех главных башен и окружающие их парапетные стены отдельному надзирателю. Зная, что правитель постоянно заглядывает им через плечо, надсмотрщики соперничали друг с другом, стараясь сделать работу как можно лучше в самые короткие сроки. Эффективность этого метода была доказана тем, что крепость была завершена гораздо скорее, чем ожидалось.

Ясным погожим днем в начале осени Мехмед II смог вернуться в свою столицу — Адрианополь.

В конце октября в городе объявился некий венгр по имени Урбан. Он посетил султанский дворец, утверждая, что может построить пушку, способную пробить крепостные стены Константинополя. Поначалу придворные смеялись над ним и отмахивались от него. Но в то же время они опасались своего непостижимого султана. Один из дворцовых слуг, боясь, что султан обезглавит его, узнав, что была упущена такая возможность, решил, что по крайней мере не будет ничего плохого в том, чтобы объявить о присутствии Урбана. Мехмед приказал немедленно привести к нему этого человека.

Турсун ввел к султану Урбана. Лицо посетителя обросло густой курчавой рыжевато-бурой бородой. Венгр нес под мышкой охапку свитков. Он занял, как было указано, свое место на турецком коврике и один за другим развернул свитки, разложив их перед султаном.

Турсун не мог разобраться в диком переплетении линий, начерченных на листах. В любом случае он не особенно интересовался орудием, которое, как утверждалось, могло пробить стену Константинополя, считавшуюся самой прочной во всем Средиземноморье — столь крепкой, что даже Аллах не мог бы сокрушить ее.

На самом деле для Турсуна гораздо больше значило то, что этот венгр, перед тем как приехать в Адрианополь, приходил предложить свои услуги во дворце в Константинополе. Там ему отказали наотрез.

И все же, взглянув на Мехмеда, сидящего на своем низком кресле, Турсун почувствовал в нем что-то необычное.

Молодой султан слушал, не произнося ни слова. Его взгляд был прикован к чертежам, развернутым на полу перед ним. С того дня он взял Урбана под свое покровительство. Мехмед обещал заплатить ему втрое больше того, что Урбан просил у византийского императора.

С этого момента появился один-единственный человек, которому было позволено входить к султану без доклада. И этим человеком стал не великий визирь Халиль-паша, даже не собственный сын султана Баязид, но этот христианин с длинными волосами и нечесаной бородой.

Вскоре поведение султана изменилось. Даже в дневное время он казался словно одержимым, так что сам Турсун немного опасался приближаться к нему. Прежде уже случалось, что Мехмед уходил в свои мысли, но никогда — так надолго. По ночам Турсун слышал из соседней комнаты, как он вертится и мечется в постели, не в силах заснуть. Молодой султан больше не пил и, казалось, потерял всякий интерес к любовным утехам.

До сих пор бывало так, что Турсун чувствовал жар его страстного взгляда, когда он кланялся, извиняясь, перед тем как выйти из комнаты, но теперь казалось, что красивого пажа больше не существует. Хотя обычно Мехмед тщательно заботился о своем туалете и платье, в эти дни он часто забывал даже подровнять бороду. Его когда-то прекрасные миндалевидные глаза теперь свирепо смотрели из-под запавших век. Пажи и рабы шарахались от него. Только Турсун, сохраняя свои обычные сдержанные манеры, оставался подле Мехмеда II. Он начинал понимать. Его молодой господин наконец нашел способ воплотить свою давнюю мечту.

Теперь султан часто выходил на улицы переодетый простым солдатом. Сопровождаемый Турсуном, также одетым как солдат, и черным рабом, который славился своей физической силой, он выскальзывал на улицы Адрианополя в ночной тишине и направлялся к гарнизону, где стояли его солдаты. Если какой-нибудь солдат, попадавшийся ему навстречу, узнавал его и пытался приветствовать его должным образом, раб немедленно убивал его.

Как-то раз после полуночи Турсун услышал, что султан зовет его из спальни, приказывая немедленно призвать великого визиря. Халиль-паша появился вскоре вместе с черным рабом, посланным за ним. То, что его вызвали в такой необычный час, заставило придворного подозревать, что пришел неминуемый день расплаты. Он вошел в покои султана, неся серебряный поднос, нагруженный золотыми монетами, многие из которых упали на пол, когда визирь перешагивал через порог. Турсун кинулся поднимать их.

Мехмед в ночном одеянии сидел на кровати. Пожилой великий визирь опустился перед ним на колени, коснувшись лбом пола. Он подвинул поднос с золотом вперед, словно подношение.

— Что это значит, учитель?

Когда Мехмед ненадолго занял трон в возрасте двенадцати лет, его отец Мурад приказал ему считать Халиля-пашу своим учителем и прислушиваться к его советам. С того времени и до сегодняшних дней, когда он стал неоспоримым правителем империи, Мехмед продолжал именовать Халиля почетным титулом «лала» — «наставник».

— Мой господин, — ответил великий визирь, — есть обычай: когда правитель призывает своего высокопоставленного приближенного глубокой ночью, тот не может прийти с пустыми руками. Я всего лишь следую этой традиции, но, говоря откровенно, то, что я принес, принадлежит не мне, а тебе.

— Мне нужно не это. Ты можешь дать мне нечто куда более ценное. Есть одна вещь, и только одна, которую я хочу получить от тебя. Этот город. Я хочу этот город.

Стоя в стороне, Турсун видел, как побледнело и окаменело лицо великого визиря. Лицо же Мехмеда оставалось безмятежным, как гладь спокойного озера. Мехмед II не произнес слова «Константинополь», но это было и не нужно. Выбор слов дал ясно понять Халилю-паше, что решимость султана — нечто из ряда вон выходящее.

Великий визирь Халиль-паша знал: политике сосуществования и взаимной выгоды, в которую он так долго верил, пришел конец. Обессилев, склонив голову, он был вынужден пообещать, что сделает все, что в его власти, дабы выполнить желание султана.

Провожая старика из комнаты, Турсун с удивлением понял, что великий визирь вовсе перестал быть похожим на визиря.