Все разделить!
Все разделить!
Сначала Российская империя пыталась отвергнуть планы Пруссии о разделе Польши. Не из благородных побуждений, а потому, что хотела держать ее в своей и только своей сфере влияния, ни с кем не делиться.
Для того Екатерина II и посадила на престол Речи Посполитой любовника (полагается говорить — фаворита, но какая разница?), Станислава Понятовского в 1764 году. Был такой расчет — постепенно создать зависимое от Российской империи польское государство во главе со «своим» королем.
Шла очередная русско-турецкая война 1768—1774 годов, и оказалась она очень затяжной. Екатерина II боялась, и не без оснований, сближения Австрии с Турцией; Пруссия давно предлагала разделить бесперспективное государство, и существовала угроза ее сближения с Австрией, если Российская империя откажется. Война еще и с Австрией и Пруссией была уж очень не нужна, и желание срочно улучшить отношения с двумя немецкими государствами заставило Российскую империю пойти на соглашение с ними… за счет Польши.
5 августа 1772 года в Петербурге три державы заключили конвенцию о частичном разделе Речи Посполитой, и войска каждой из них заняли «свои» территории. В 1773 году польский сейм все же признал частичный раздел страны (а интересно, куда бы он делся?).
Над Речью Посполитой нависла опасность полностью потерять страну. Тут даже шляхту проняло. В стране все активнее действовала Патриотическая партия и требовала реформ, позволяющих хоть как-то, но выжить. Все ведь понимали, что, махая дедовскими саблями, отечество не отстоять.
В 1788 году собрался и проработал четыре года сейм, который так и называется: Четырехлетний сейм. Явление само по себе уникальное. Сеймы так долго не работали.
Съезжались, побыстрее решали все вопросы, и после вкусного банкета разъезжались. А этот сейм работал всерьез и создал даже конституцию 3 мая 1791 года.
По конституции численность польской армии поднималась до 100 тысяч человек, мещанству открывался доступ к чиновничьим и военным должностям, приобретению земли и получению шляхетства. Отменялись выборность королей (только после пресечения династии можно было выбирать нового короля!), liberum veto, рокош и конфедерация. Теперь меньшинство на сейме не могло срывать принятие решений. Они принимались простым большинством голосов.
Король присягнул конституции (ему, правившему в тот момент, тоже была выгодна конституция), и казалось, Польша вскоре изменится до неузнаваемости.
Но ведь шляхтич имеет право на конфедерацию и рокош! Никто не смеет покуситься на эти священные права!
Трое польских магнатов собрались в местечке Торговцы, под Уманью, и провозгласили Акт своей конфедерации.
Их имена прекрасно известны и в современной Польше, и вызывают скрежет зубовный у поляков: К. Браницкий, С. Жевуский, Ф. Щенсный-Потоцкий. Три изменника. Совсем недавно этот Акт собственноручно редактировала Екатерина II, а 14 мая 1792 года, в день провозглашения Акта Тарговицкой конфедерации, войска Российской империи пересекли границу Речи Посполитой. Вскоре и Пруссия начала интервенцию.
Войска, верные сейму, быстро стали проигрывать войскам конфедерации. Король поддержал конфедерацию. Речь Посполитая оказалась оккупированной, а 12 января 1793 Австрия, Пруссия и Российская империя в Петербурге подписали Конвенцию о втором разделе Речи Посполитой.
Реформы Четырехлетнего сейма был отменены, а собранный в Гродно сейм в 1793 году утвердил новый акт раздела части Польши.
Только зиму 1793/94 годов было спокойно. А в марте грянуло знаменитое Польское восстание 1794 года под руководством Тадеуша Костюшко — личности вполне легендарной. Настолько легендарной, что сказать о нем несколько слов необходимо…
В наше время пылкая революционность, мягко говоря, не находит понимания у общества. Политиканством, а тем паче потугами «железной рукой загнать человечество в счастье» все накушались выше крыши. Но что поделать!
В XVIII веке находилось немало людей, по внешнему виду вменяемых, которые стремились к «Свободе, Равенству, Братству»… И стремились именно путем создания клубов, тайных обществ, революционной фразеологии, сколачивания вооруженных шаек, поднятия восстаний, убийства монархов, подавления всех несогласных и прочего безобразия. Отдал этому дань и Александр Сергеевич Пушкин; помните:
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Кто бы мог подумать, что мальчик из приличной семьи, окончивший Царскосельский лицей, напишет такое?! Человек, просивший своего царя быть его цензором, человек, несомненно религиозный?!
И точно так же кто бы мог подумать, что мальчик из семьи старопольского помещика средней руки, выученик школы монашеского ордена пиаров, вдруг возьмет и уедет в США участвовать в Войне за независимость? И не романтики ради, не на бизонов же охотиться! А воевать за независимость США на стороне колонистов? А Тадеуш Костюшко уехал и воевал довольно лихо. Первая крупная победа колонистов под Саратогой в 1777 году во многом есть его заслуга.
В 1784 году Костюшко возвращается в Польшу, но никакой должности в ее армии не получает. Бригадный генерал армии США высказывает слишком свободолюбивые взгляды, называет магнатов… примерно так, как их следует называть.
Но в 1789 году Костюшко идет служить Четырехлетнему сейму, в чине бригадного генерала участвует в действиях против войск Тарговицкой конфедерации. Это как раз по нему! Борьба за демократию, с феодалами, клерикалами, консервативными элементами!
Но правительство капитулирует перед Тарговицкой конфедерацией, и Костюшко опять делать нечего; он уезжает за рубеж, появляется в якобинском Париже, уговаривает «патриотов» помочь воюющей Польше. Понимания он не находит.
А тут — национальное унижение 1793 года! Вот она — та революция, в которой соединяется наивный национализм первых национальных государств и еще более наивный, восторженный реформизм. «Все поменять!». И всем сразу станет хорошо.
Польское восстание началось под лозунгами национальной единой Польши, воссоединения земель, отторгнутых Российской империей, Австрией и Пруссией, и продолжения реформ Четырехлетнего сейма.
Это было как раз то, что нужно, и 24 марта 1794 года в Кракове Тадеуш Костюшко провозгласил Акт восстания и произнес текст присяги как диктатор. Был он объявлен и главнокомандующим национальными вооруженными силами.
«Я не буду биться за одну шляхту, — провозгласил шляхтич Костюшко. — Я хочу свободы всей нации и только за нее буду жертвовать своей жизнью». По тем временам это было и благородно, и «прогрессивно».
А с другой стороны, страшненький он был человек, этот Тадеуш Костюшко, друг Вашингтона и якобинцев. Мало кому известно, что в мае-июне 1794 года в Варшаве польские якобинцы практикуют революционный террор против лидеров тарговичан. И людей не просто пугали, их вполне серьезно убивали за «не правильные» убеждения…
Но и отдадим должное Тадеушу Костюшко, причудливому гибриду якобинца и помещика — он умел идти до конца там, где останавливались люди умные, умудренные и решительные. 7 мая 1794 года Костюшко издал Поланецкий универсал, в котором твердо обещал крестьянам свободу, если польские патриоты победят. И это дало сразу же десятки тысяч новых волонтеров. Косиньеры, то есть косцы, называли этих крестьянских парней. В Средневековье польский крестьянин мог идти в бой с косой, и считался грозным бойцом. У косиньеров Костюшко были, конечно, и ружья, но даже приток крестьян в армию мало что менял.
Опомнившись от первых поражений, Пруссия и Российская империя бросили в бой все свои силы. Суворовские чудо-богатыри, переходы по 40, по 60 верст, с пением бравых песен, блестящие лобовые атаки на супостатов, ослушавшихся матушку-царицу, умелая поддержка конницы и артиллерии.
А главное и сумей Костюшко разбить именно эти армии — ведь все равно пришли бы новые. В сравнении с Пруссией и Российской империей Польша была подобна ребенку, затеявшему всерьез драться с двумя здоровенными мужиками.
К сентябрю «очищены от бунтовщиков», как писал в рапортах Суворов, вся Литва и вся Галиция. И украинские, и белорусские области полыхают; никто не хочет под Российскую империю. Всем приходится объяснять, как нехорошо бунтовать против русской матушки-государыни, до конца дней изъяснявшейся с сильным акцентом.
10 октября под Мациевицами тяжело ранен и взят в плен Тадеуш Костюшко. Сохранилась легенда, что Костюшко лежал на земле, раненный в живот, истекая кровью. Прошел дождь, Костюшко дрожал от холода.
Казачий полковник Денисов нашел Костюшко и узнал его. Он велел казакам положить на землю несколько плащей, перенести на них Костюшко и перевязать. После чего спросил, не нужно ли еще чего-нибудь вражескому генералу.
— Ничего не нужно, — кратко ответил Костюшко.
— Я знаю Вас, генерал, как великого человека, и всегда готов оказать вам любую услугу, — сказал Денисов.
— И я тоже знаю Вас, полковник Денисов, — ответил Костюшко.
Казаки сделали из своих пик носилки и понесли Костюшко в лазарет. И до конца своих дней полковник Денисов гордился этой беседой и охотно рассказывал о ней.
И все, стоявшие возле этих носилок.
Вот она, двойственность отношения к Тадеушу. Воевать с ним надо, и взять его в плен — доблесть. Но уважение к нему огромное, и даже взять в плен его особенно почетно не потому, что он страшен и опасен, а потому, что он «великий человек», творящий великие дела. И даже на того, кто видел, как его несут, падает отсвет славы Костюшко.
Потом, естественно, Т. Костюшко был заключен в Петропавловскую крепость как опасный смутьян, бунтовщик и вольнодумец.
Обезглавленное восстание продолжалось, но все, конечно, уже было ясно. 4 ноября царские войска овладели предместьем Варшавы — Прагой, и в Праге русская армия устроила чудовищную резню.
Версий, собственно говоря, две…
1. Ворвавшись в Прагу, казаки кинулись насиловать католических монахинь и бегали с грудными младенцами на штыках. Солдаты Суворова в резне участия не принимали, и более того — многие поляки нашли спасение как раз у солдат русской регулярной армии.
2. По второй версии, в зверских убийствах принимали участие и суворовские чудо-богатыри.
Какая из версий более соответствует действительности?
Адам Чарторыйский в своих записках рассказывал про плохих казаков и благородных воинов Суворова, которые помогали полякам. Домбровский же поднимал войска в атаку, вспоминая, как москали резали поляков в Праге, и совсем не разделяя разные части русской императорской армии.
По моему мнению, все это — совершеннейшие частности.
Во-первых именно потому, что и казаки, и гренадеры — это разные рода войск, разные части одной армии одного государства.
Во-вторых, потому что сам по себе случай резни, случай зверств в истории походов XVIII и XIX веков — уникальный.
Ни один жестокий, кровавый штурм, который гораздо страшнее любого польского похода, вместе взятого, — взятие Измаила или Очакова, например, — вовсе не завершался резней мирного населения. И голодный, разутый-раздетый швейцарский поход не сопровождался и не завершался зверствами. Не было этого. Какая же муха укусила вдруг русских солдат? Кто бы они ни были — казаки или бывшие крестьяне, родом с Дона или из средней полосы.
Конечно же, была обыкновенная бытовая обида на поляков — что сами они ведут себя «не правильно», нарушают славянскую общность, а вот живут все равно лучше. Такой обиды не могло возникать при виде нищенских хижин румын или зловонных турецких казарм Измаила.
А вот полякам же приписывали даже то, чего они никогда и не думали о русских. В самом их богатстве, в спокойной организации жизни, даже в чистых уборных читался наверняка некий упрек. Некая демонстрация. Попытка унизить, обидеть, попрекнуть собственным неустройством, неряшеством.
…Вот злоба такого рода, наверное, и прорвалась в Праге, в позорный для русского оружия день 4 ноября 1795 года.
10 ноября столица Польши капитулировала, и восстание на этом кончилось.
До этого 13 октября 1795 года подписали новую Конвенцию 1795 года, а 25 ноября Станислав Понятовский отрекся от престола. Последние года, до смерти в 1798 году, он жил в Петербурге, презираемый всеми поляками.
По условиям Третьего раздела Польши 1795 года к Российской империи отошли все земли, населенные русскими, то есть те, которые называются сегодня Западной Белоруссией и Западной Украиной. Отошла Литва с Вильно, Тракаем и Шауляем. Отошла Курляндия, т.е. латышские земли.
Австрия получила Волынско-Галицкие земли с Львовом и Галичем, великопольские земли с Краковом, историческое сердце страны. И владела до 1918 года, до развала Австро-Венгерской империи.
Пруссия взяла себе весь запад и север этнической Польши, множество городов: Мальборк, Гданьск, Варшаву, Познань, Гнезно, Плоцк.
Между прочим, интересная деталь: три «Раздела Польши» вошли в историю как некое важное событие.
А кому пришло в голову, что разделили-то не только Польшу?
Что разделили еще и Великое княжество Литовское?
Ведь формально разделили и его. И вообще — делили не Польшу, делили-то Речь Посполитую…
26 января 1797 года коалиция трех стран — Пруссии, Австрии и России — утвердила раздел Польши и ликвидацию польской государственности. Упразднение польского гражданства, упоминания Польши в титулах. Теперь уже официально, вплоть до мелочей, не стало уже не только Великого княжества Литовского. Не стало и Речи Посполитой. Московия, принявшая сначала псевдоним Россия, а затем Российская империя, одолела, наконец, своего извечного врага.
Был ли хоть какой-то шанс у восстания? Пожалуй, нет.
Имело ли смысл восставать? Наверное, да.
Чтобы были расставлены точки над i и чтобы за «польским вопросом» видели бы не «семейный спор» тех, кто «должен» быть в подданстве императора Российского и не «просто» расширение Российской империи, а преступление и гадость.
Когда Российская империя распространялась на Кокандское ханство или на государство Шамиля, в Европе это могли только приветствовать. Наверное, и ксенофобия в таких оценках тоже есть. Но это ведь чечены торговали людьми, и это в Коканде, а не в Варшаве и даже не в Москве в 1827 году приходилось 1100 русских рабов из 30 тысяч населения.
Когда Скобелев, небрежно поплевав на пальцы, пообещал кокандцам, что через два часа города не будет на месте, если через час не будет капитуляции… Когда горная артиллерия, задрав стволы, поливала Гуниб навесным огнем, — это Европа шла на Азию. Вместе с Российской империей в Азию приходила Европа, несла совсем иные нравы и традиции. Те, кто не торгует рабами, запрещал торговать тем, кто ими торгует.
А вот в Польше все было наоборот. В Праге русские солдаты показали себя как азиаты, вломившиеся в Европу, и затеявшие «мясо белых братьев жарить», — так, кажется, у Блока?
И Прага стала символом. Навсегда. И для европейцев (в том числе и для поляков), и для русских. Насчет русских, правда, маленькая, но важная деталь: преступления русских солдат в Праге изо всех сил пытались скрыть.
Ни в одном художественном произведении, ни в одном фильме не было образа «чудо-богатыря», идущего по Варшаве с польским младенцем на штыке. В советское время сам факт погрома ни упоминался НИ В ОДНОМ учебном или справочном пособии. Само упоминание Праги как заключительного эпизода военных действий упоминается в более поздних справочниках — БСЭ и Советской исторической энциклопедии. Во «Всемирной истории» и самого слова этого нет. В школьных учебниках и в учебниках для педагогических институтов скрывалось, что Суворов возглавлял царские войска при подавлении Польского восстания 1794 года: нельзя же «бросать тень» на национального героя.
И уж, конечно, до сих пор — ни малейших упоминаний русских зверств! О погроме, учиненном в Праге, нет НИКАКОГО упоминания ни в ОДНОМ учебнике, ни в одном справочном пособии, вышедшем в Российской империи или в СССР.
Насколько русские и советские власти боялись памяти о Праге, говорит хотя бы хитрая подтасовочка, сделанная в польских учебниках времен «народной республики».
В учебнике 1968 года все еще более-менее корректно:
«Войска Суворова 2 ноября (1795) подошли к Праге. 4 ноября, после кровавого штурма, во время которого погиб генерал Ясинский, он взял Прагу и устроил резню ее жителей. Король приказал жителям капитулировать».
В учебнике 1976 года — уже другая версия. «Главнокомандующий царских войск Суворов прибыл к Праге и в течении двух дней успешно провел заключительный штурм.
Во время защиты Праги погиб генерал Ясинский, возглавлявший восстание в Литве. Немного погодя капитулировала Варшава, и восстание завершилось».
Как видите, нет ни слова о жестокой расправе над жителями. Нет и классово ненавистного слова «король». Но и это не все! В учебнике 1979 года возникает предместье Прага, но уже в связи с событиями совсем другого времени.
12 мая генерал Пилсудский «расправился с рабочими Праги», поднявшимися на восстание. «Бои продолжались три дня, 400 человек были убиты и более тысячи ранены».
Разумеется, тут сплошные передержки. И восставали вовсе не только рабочие, а самые широкие слои населения, оставшиеся верными режиму Войцеховского. И не играла именно Прага особого значения в событиях.
Но придумано хитро, ничего не скажешь! Теперь слово «Прага», всегда бывшее для поляков символом русской жестокости, должно стать символом жестокости «буржуазного националиста» Пилсудского [119].
К счастью, было это уже в 1979 году, накануне действий «Солидарности», когда Польша окончательно перестала быть «послушной» Москве. Впрочем, и раньше в Польше сосуществовали как бы ДВЕ национальные истории. Одну, официальную, изучали в школах, а другую, неофициальную, дети узнавали от родителей и из книг. Так было и после разделов во всех трех зонах оккупации — российской, австрийской и прусской, так было и при советском режиме.
Поляки ухитрялись прямо-таки мастерски доносить до сведения то, что считали истиной.
Разумеется, одной из страшных тайн советского времени было то, что советские войска сознательно прекратили наступление на Варшаву, чтобы дать нацистам подавить восстание: Советам не нужно было независимое польское правительство.
Но вот Анджей Вайда выпускает фильм «Канал». В этом фильме все достаточно «правильно» — польские повстанцы, нацистские каратели, все «верно». В фильме повстанцы, скрываясь в туннелях городской канализации, ждут, когда их спасет советская армия. Вот нарастает канонада, вот они!
Повстанцы выходят, и канонада смолкает: советские войска остановились. Повстанцы погибают под немецкой картечью, и тоже все вполне «идейно».
Но зрители, посмотревшие фильм по «легальной» версии истории, получают импульс из «нелегальной» сферы. Они и как будто подмигивающий им режиссер прекрасно знают, ПОЧЕМУ прекратилась канонада. Это остановились советские войска, чтобы обречь на смерть польских патриотов [119].
Очень может быть, и с упоминанием Праги поляки со временем что-нибудь да придумали бы…