В поход

В поход

После обеда я сказал, бабушке, что выйду на угол постоять и посмотреть. Она просила выйти не надолго и далеко не отлучаться. Выходя из дверей, я увидел добровольца, соскакивающего с коня у нашегс парадного. Увидев меня, он быстро спросил: тут живут такие?то? Говорю — тут. Спрашивает: можно видеть маму Пети Кобыщанова? «Конечно, — отвечаю, — она дома». Он быстро привязал повод к дереву и пошел за мной в комнаты. Идя через коридор, я все же спросил: «А где же Петя?»

«Петя жив и здоров, я от него».

Бабушка, видно услыхав голоса, вышла навстречу. Молодой человек поздоровался, снял фуражку, вошел с нами в гостиную. Глядя на бабушку, начал быстро говорить:

— Простите за беспокойство. Я на минутку заскочил, очень спешу с поручением обратно в Ростов. Я служу в одной части с Петей и Володей Посохиным. Мы уже прошли с полчаса тому назад эти места. Они побывать дома не смогли. Нашу конную группу направили в авангард армии в очень спешном порядке. Они просили завернуть по паре белья и сделать надписи их фамилий. Передать, если кто из других зайдет, или выйти на Садовую и попросить кого?либо взять все для них и как?нибудь на остановке разыскать их и вручить. Я бы лично взял с удовольствием, но сейчас не могу. Я буду отходить в арьергарде, и если смогу, то заеду и возьму, если так никто и не зайдет.

Весь этот монолог я воспроизвожу по памяти. В основном это было так. Доброволец заспешил, стал прощаться. Уже в дверях бабушка попросила его подождать минутку, метнулась в кухню и быстро вышла, заворачивая в салфетку кусок хлеба и две котлеты; сунула ему в руки, сказав: «Я сейчас», — и через полминуты вышла опять со стаканом вишневой наливки из бутыли, что стояла у нас в буфете, разбавив ее горячей водой.

— Вот, выпейте вишневочки тепленькой на дорогу! Доброволец быстро выпил. Бабушка взяла стакан из его рук, передала его мне, обняла добровольца, поцеловала и перекрестила его.

— Ну, с Богом, милый мальчик. Пусть вас Бог хранит. Увидите Петю и всех наших, передайте им мое благословение. Значит, уходите?

Уже беря повод, он как?то грустно сказал:

— Да, уходим. Уж очень много их и напирают со всех сторон. Спасибо за все. До свидания. — И крупной рысью поскакал прямо через степь, исчезая в легком тумане.

Вернулись в гостиную.

Дедушка сидел с братом на диване. Бабушка села в кресло. Я подошел к окну. Все были под тяжелым впечатлением всего слышанного, всего надвигающегося. У Гали было тихо. Видно, спала. Ни к кому не обращаясь, бабушка проговорила:

— Что же делать? Дедушка ответил:

— Подождем. Может, кто зайдет.

За эти короткие минуты у меня в голове молниеносно рождались планы, один сменяя другой. Не скрою — фантазии было много. Я остановился на плане, который исходил от Пети. Твердо решил проявить инициативу. Дедушка выходить не мог, у него болели ноги. Поэтому я выйду на угол Садовой, что в одном квартале от нас, забрав все теплое белье и остальную мелочь, каждому в отдельном пакете, с надписью для кого. Все уложено в один вещевой мешок («сидор» такой у нас был). Я буду смотреть на проходящие части, обозы и, если кого из знакомых увижу, попрошу их взять. Если никого не увижу, попрошу просто кого?либо взять для них. На этом и порешили.

Скоро я уже стоял на Большой Садовой. Проходили очень мелкие пехотные части, с большими интервалами. Опять проходили повозки. За всеми я шел рядом, примерно до 4–й линии, замедляя шаг, спрашивая у седоков, у идущих пеших, у редких конных, не знают ли они наших, называл фамилии. Потом шел в обратном направлении до нашего угла, не переставая спрашивать уже у встречных. Так я колесил часа два с промежутками, так как бывали моменты, когда вдруг становилось пусто на улице и никого не было.

Наступили сумерки. Мне было тепло от маршировки туда и обратно, я повторял это движение несколько раз. Закончив свое последнее «турне», стоя на углу, я уже подумывал вернуться домой, так как никого уже не было. Вдруг вдали показались конные — подходила группа, что?то десяток всадников, по виду казаки. Выйдя на дорогу, ближе к ним, я повторил, уже как попугай, свои вопросы. Кто?то из первых ответил: «Нету здесь таких». Я уже решил просить их взять наш «сидор», но почему?то замялся. Группа прошла и стала удаляться. Сумерки стали гуще. Я повернул домой. Когда я уже подходил к дому, меня осенила мысль, которую я сразу определил как «гениальную». Я рассудил так: за все время моего пребывания на Большой Садовой я видел, что пехота шла мерным шагом, повозки шли шагом, и конные тоже шли шагом. Никто не бежал, никто не скакал даже рысью. Таким образом, если я сейчас надену коньки и побегу, то я всю армию перегоню. А бегал я на коньках тогда ветром.

С решительным видом я позвонил у парадного. Открыл дедушка.

— Ну, как?

Уже на кухне я все рассказал и для подкрепления своего плана сразу наврал, что мне сказали, что часть, где Петя и Володя, как будто на Екатерининской площади или где?то в районе базара, и поэтому я сейчас надену коньки и все им передам. И еще приврал, что меня ждут Коля и Герман — мои приятели с нашей улицы. Их братья тоже добровольцы. Бабушка заохала, но, к моему удивлению, меня поддержал дедушка. Спасло меня то, что бабушка все время бегала к Гале, которой к вечеру стало хуже. Температура прыгнула вверх, и она начала бредить и опять плакать. Короче говоря, с расширяющимися планами я стал переодеваться в свой зимний охотничий костюм, подаренный мне папой к Рождеству. Теплые суконные брюки, крепкие высокие сапоги, которые я приспособил под коньки еще в начале января, катаясь по Дону. Надел фуфайку, теплую, на вате, короткую куртку, взял папаху, белый башлык, купленные мне в прошлом году в Кисловодске теплые варежки; рассовал по карманам перочинный нож, спички, медянку. Улучив момент, на всякий случай завернул тоже в салфетку ломоть хлеба и котлету. И был готов к путешествию хоть на край света.

Уложил в «сидор» все заново — более компактно. Захватил пакет с пиленым сахаром, отсыпал в пакетик чаю, взял несколько ломтей хлеба и еще какую?то мелочь и стал стараться поскорее улизнуть, чтобы, чего доброго, кто не пришел и не сорвал моего плана.

Не знаю, было ли у меня тогда твердое намерение уйти с Добровольческой армией. Но у меня было горячее желание найти Петю и других и передать им теплые вещи, чтобы им не было холодно. И еще у меня было желание быть в походе, именно в походе. Все наши выходы на охоту, на прогулки я называл походами. Сейчас же я видел начало настоящего боевого похода и хотел быть в какой?то мере его участником, к нему прикоснуться. Но хотеть — одно, а мочь — это другое. Как я сознавал и связывал эти два понятия тогда — сейчас не помню.

Помню, что, чувствуя себя соответственно удобно и подтянуто одетым, с чувством выполнения военной задачи я покатил на коньках сначала по параллельной Большой Садовой улице, а потом уже по самой Садовой, освещенной лишь только лежащим белым покровом снега. «Сидор» своими лямками удобно лежал на спине, был не тяжел. В руках была палка с гвоздем, вбитым в конец — новый тип «оружия», усовершенствованный в последние дни. Минут через 15 — 20 я был уже на Екатерининской площади. Перед Армянским собо–ром у памятника Императрице Екатерине II стояло много повозок, стояли отдельные группы пехотинцев, несколько оседланных лошадей. На углах улиц стояли группы жителей. Я стал опять расспрашивать. Один офицер с усами сказал мне, что впереди есть конная группа, но это уже далеко. Разговаривая с ним, я заметил, что повозки опять двинулись, сворачивая влево, то есть мимо Нахичеванского базара в направлении к железнодорожной станции и даже на Кизитеринку. Озадачило меня то, что несколько подвод повернули вправо. Эта дорога вела к 29–й линии, через Дон на Зеленый остров и дальше через Старый Дон на левый берег. Для меня это оказалось «на распутье». Куда пошли или поехали наши и где этот самый авангард? С таким вопросом я обратился к бородатому казаку, поправлявшему седловку. Казак, не глядя на меня, грубо ответил: «Много будешь знать, скоро состаришься». Постояв еще минут двадцать, я установил, что большинство сворачивает влево. Я решил догонять до Кизитеринки, а там видно будет. Места те и дорогу я знал хорошо.

По дороге катиться было неудобно, натыкался на подводы, надо было их огибать, а сбоку шли люди, держась руками за разные части этих колесниц. Да и снег был рыхлый. Катил по тротуарам сбоку. Это было не совсем удобно, так как я должен был задерживаться, чтобы рассматривать лица. В одном месте на меня из?под ворот бросилась большая собака с бешеным лаем, норовя укусить за ногу, но помогла палка. Обернувшись, я несколько раз ткнул ее в морду. С диким воем пес подался назад, а я поспешил вперед — от греха подальше.

До самого завода, что на окраине города, я бежал, что называется, плавно, но как только кончились тротуары и мне пришлось выйти на дорогу, стало хуже. Скольжение мое замедлилось. Который был час — я не знаю, когда уже на дороге я ухватился за край брички, которая была запряжена парой лошадей и крупной рысью, обгоняя обоз, вынесла меня на улицы Кизитеринки. Сидевшие в ней четыре фигуры в шубах не обратили на меня внимания. Спасибо бричке и ее владельцам. Расстояние, которое я прокатил на коньках, держась за бричку, я уже не одолел бы на коньках. Пришлось бы их снять, и как бы сложился мой «поход», сказать трудно. Я выиграл время и не так устал, хотя на многих ухабах пришлось делать «гопки».

В Кизитеринке были знакомые, я думал зайти спросить, не заходил ли кто из наших, но мне не хотелось расставаться с бричкой. Ведь было сравнительно легко, удобно, а главное — быстро. Меня обуяло чувство движения вперед, и как можно скорее. Я все время вглядывался по сторонам. Мне очень хотелось увидеть кого?нибудь из тех, кого я ищу.

Нагнали настоящие строевые части, идущую пехоту. Сбоку небольшие группы кавалерии, вереницы артиллерийских упряжек, орудия и все те же повозки, телеги, санки. Были пехотинцы, идущие цепочкой вдоль дороги. Дальше от дороги опять были видны всадники. Как были редки эти группы, и как мало было их! Я был уверен, что все главные силы были впереди, а это — так себе, обоз 2–го или 3–го разряда, за которым, конечно, должны быть крупные части, сдерживающие большевиков.

Не считаясь уже ни с пространством, ни со временем, я стремился вперед. По сути дела, это «вперед» была, конечно, дистанция не длинная. Но за Кизитеринкой я почувствовал, что ноги мои устали и «сидор» стал тяжелее. Впереди был какой?то затор, и моя бричка шла уже шагом. Слева стояли вереницы повозок и людей.

И вдруг все разрешилось неожиданно и быстро. В одном месте у группы деревьев и каких?то сложенных балок, сбоку дороги, пропуская всех, кто еще двигался мимо, стояло несколько военных повозок, две двуколки, оседланные лошади и довольно крупная группа солдат и офицеров. Офицеры стояли прямо у края дороги, разговаривая.

Поравнявшись с группой, в одном из них я сразу узнал офицера, бывшего у нас в большом доме и в нашем флигеле еще в декабре. Он и папа часто подолгу беседовали. Как?то, уже после Рождества, он приезжал в экипаже, и папа с ним куда?то ездил, потом ужинали у нас. Был и еще кто?то. Тогда он был, кажется, подполковником. После Корниловского похода он был полковником. Если память мне не изменяет, его фамилия Сутоплатов.

Узнав его, я от радости бросил бричку с легким поворотом вправо, но пока я катил за бричкой, упор был на пятки. Как только я отцепился, мои снегурки носами попали в рыхлый снег и я с разгону клюнул. «Сидор» мотнулся по спине вниз и сбил мою папаху с головы. В общем, это была моя последняя точка движения вперед. От нее началось движение назад.

Кто?то крикнул: «Эй, с повозки что?то упало!» Другой голос, уже около меня, сказал: «Не что?то, а кто?то». И помог мне подняться, протягивая мне мою папаху. Было неловко. Сказав «спасибо», я, ковыляя на коньках, подошел к офицерам и, приложив ладонь к папахе, произнес:

— Здравствуйте!

Полковник Сутоплатов (буду его называть так) шагнул ко мне, положил левую руку на плечо, правой приподнял мою папаху. С полным удивлением в голосе он спросил:

— Боря, ты? Что ты тут делаешь?

Я стал рассказывать, что ищу своих, чтобы передать им теплое белье, башлыки, и что никого все еще не нашел.

— Да кто же тебя послал?

Я пояснил, что думал их найти на Екатерининской площади, с разрешения бабушки. Попутно рассказал обстановку дома и то, что, кроме меня, никто этого сделать не мог. И что без теплого им не обойтись. Он повел меня к сложенным бревнам. Подошли другие офицеры. Тут же стояло несколько юнкеров, кадеты. Сев на бревно, я стал снимать коньки с сапог. Сейчас они мне мешали. Снял «сидор» и держал его в руках. Сутоплатов (его имени отчетливо не помню) спросил: «Это все в мешке?» Я ему сказал, что там все в отдельных пакетах с надписями фамилий: моему дедушке Турчанинову, Пете Кобыщанову, Володе Посохину и студенту (его фамилию так и не могу вспомнить). Девочки наши свое забрали все, уходя в госпиталь в разное время. Он взял мешок, положил его на тут же стоявшую повозку. Рядом стоявший офицер сказал, что он знает всех и что они впереди. «Вещи им передадим, как только встретим».

Я поднялся с бревен, держа в руках свои коньки и палку, подошел ближе к полковнику и тихо спросил:

— Можно мне около вас остаться?

Он как?то кашлянул, потом, глядя на меня, проговорил:

— Так, так. Посиди еще немного, отдохни. Мы сейчас будем двигаться.

Повернувшись, что?то сказал. Несколько солдат или юнкеров с офицером подошли опять к дороге. Сам же полковник с офицером, который до того стоял рядом с ним, позвав его с собой, пошел к другим повозкам. Около меня стояли совсем молодые ребята — несколько юнкеров, солдат–добровольцев, кадеты, среди которых я заметил двоих. Когда я вставал, то обнаружил, что ростом эти двое далеко не выше меня, а один если не ниже, то такой же. Так что я не исключение и могу быть военным не хуже их. Я ведь верхом умею ездить, стреляю неплохо, все ружейные приемы знаю, плавать могу, и на коньках бегаю лучше многих, и ростом выше, чем другие шиб–зики в наши двенадцать лет, а на турнике десять раз самого себя выжимаю. Все это я прикинул, глядя на кадет и готовясь отстоять свое намерение усилить их войско своей персоной.

Окружившие меня расспрашивали, где я учусь, в каком классе, где живу, кто из родственников моих здесь в армии. На все вопросы я охотно и подробно отвечал. Один юнкер сказал: «А вы мой тезка». Тут подошел Сутоплатов, отозвал двух добровольцев, что?то им сказал. Те ответили: «Слушаюсь», подошли к двуколке, сели на сиденье, поставили винтовки между ног и подъехали к дороге. Потом он подошел ко мне и при всех довольно громко сказал, насколько я помню, так:

— Вот что, Борис, я знаю, ты смелый и энергичный молодой человек, знаешь военное дело и понимаешь создавшуюся для нашей армии обстановку. Я тебе даю очень важное боевое поручение. Ты должен его выполнить с честью и немедленно. Возьми этот пакет, спрячь его хорошенько. Вернись домой и передай маме на хранение. Как только папа поправится, он должен его прочесть. Если тебя где задержат и этот пакет найдут, не бойся. Там написано просто и так, что никто ничего не поймет, кроме твоего папы. Если спросят, кто тебе его дал, скажи, что подобрал на улице. Обещаешь мне это выполнить? Это очень важно для всех нас.

Все это я выслушал со смешанными, охватывающими меня чувствами. До некоторой степени я был горд. Мне давалось «важное» задание. С другой стороны, я успел почувствовать себя здесь как?то уютно, среди тех, к кому я стремился и с кем хотел быть, видя в них и во всей этой обстановке отражение того героического, красивого, о чем я так много успел прочесть, слышать и даже видеть. Кроме того, уже по здравом размышлении, мне не очень?то улыбалось тащиться обратно в город, где уже не было белых, по ночным пустым улицам добираться домой, хотя я и сознавал, что там тепло, уютно, а главное, что мои волнуются. Возвращаться мне казалось все же страшным. Об этом я ничего не сказал. Взял тонкий конвертик, положил его за подкладку папахи и хотел уже сказать «до свидания» и уйти, проглотив какую?то горечь и готовые слезы, набегавшие от какой?то охватившей меня грусти, как Сутоплатов сказал, обняв меня за плечи и подводя к двуколке у дороги:

— Все будет хорошо. Садись, Боря, с ними. Они тебя, сколько можно, до самого Нахичеваня доставят. А может быть, и дальше, смотря, где наши последние части. А там уже, дружок, на своих коньках доберешься. — И, больше чувствуя, чем видя мое смущение, поцеловал меня в щеку, помог взобраться на двуколку и сказал: — С Богом!