Г. С. ПИСЬМО КАДЕТА — УЧАСТНИКА БЕЛОЙ БОРЬБЫ [284]

Г. С.

ПИСЬМО КАДЕТА — УЧАСТНИКА БЕЛОЙ БОРЬБЫ [284]

Дорогой Борис — мой однокашник!

Прочел твое письмо с большим удовлетворением. Идея хорошая — описать кадетское служение отчизне в их борьбе за Национальную Россию. Предлагаешь мне встряхнуть шестидесятилетней давностью. Хватит ли у меня бодрой напористости все вспомнить и хотя бы вкратце описать все содеянное и пережитое в те годы? Но нужно дерзнуть!..

Семнадцатый год. Первая рота нашего 2–го Московского кадетского корпуса. Слухи ползут о Распутине. Газеты насыщены всякими дрязгами и разлагающими сплетнями…

И вот совершилось — Революция, отречение Государя, красные флаги, демонстрации, семечки…

Кадетским нутром мы сразу почувствовали трагедию и пропасть, развернувшуюся перед нами и Россией.

На летние каникулы я уезжаю к отцу на Юго–Западный фронт. Там керенщина, митинги и в полном разгаре разложение… После долгого уговаривания приказ перейти в наступление (Галиция, Буковина), временный успех, а затем беспорядочное отступление и окончательный развал.

Я возвращаюсь в Москву, в корпус. Там задушевные беседы с друзьями кадетами о судьбах России. Горящие желанием как?то помочь ей, решаем организовать тайную группу по борьбе с разлагающим Россию правительством. (Какие мы были молодые, трогательные оптимисты!)

По ночам роем и расширяем под книжным шкафом нашей «Образной» помещение, где в дальнейшем будет наше убежище. Печатаем на машинке прокламации и воззвания, а в отпускные дни расклеиваем их по улицам Москвы. Это продолжается, вперемежку с учением, до октября.

Дальше восстание большевиков. Вместе с 1–м Московским корпусом решаем принять участие в борьбе. Наша 1–я рота через двери спальни со знаменем и винтовками переходит в 1–й Московский корпус. Нужно сказать, что 1–й и 2–й Московские корпуса находились в одном здании бывшего дворца екатерининских времен. Начинается оборона корпуса. Выставляются заставы и часовые в сторону парка и плаца. Только два офицера нашего корпуса присоединились к нам. Большевики, поставив орудия около военной тюрьмы, начали обстреливать Алексеевское военное училище и кадетские корпуса. У нас орудий нет, и мы отстреливаемся из винтовок. Так с переменным успехом продолжается четыре дня. Начинается нехватка в питании, к осаде наши корпуса не были подготовлены, к тому же забастовали служители и дядьки. Узнаем о трагической сдаче Алексеевского военного училища и 3–го Московского корпуса, тоже находящегося в Лефортове. Начинается агония сопротивления. Нашим начальством ведутся переговоры о ликвидации борьбы на почетных условиях. Сдача нами оружия происходит в швейцарской — груда винтовок, торжествующие и наглые лица матросни и рабочих, затуманенные глаза кадет — и все кончено! Начинается другой этап в моей жизни. Прощай, родной корпус!

Получив документы — свидетельство об отпуске, пробираюсь домой на Арбат. Радостная встреча с матерью и сестрой. В Москве ходят слухи об избиениях кадет и юнкеров. Очень тревожно, а потому оставаться в городе небезопасно. Укладываю чемодан, прощаюсь с родными и с трудом влезаю в набитый людьми товарный поезд, идущий в направление города Козлова Тамбовской губернии. Там живет мой дядя, он же и крестный, с женой. Здесь много спокойнее, волна преследований еще не докатилась до этого городка. В городе оказались кадеты и других корпусов. Знакомимся, встречаемся, делимся переживаниями. Узнаем о формировании Добровольческой армии в Новочеркасске. Созревает решение пробираться туда. Оставляю записку родным, и вечером собираемся на вокзале. Нас 5 человек. Садимся в вагон, и поезд трогается. Это было 19 ноября 1917 года, дата, оставшаяся на всю жизнь в памяти.

На полях снег, телеграфные столбы мелькают, собачий холод, вагоны не отапливаются. Но, несмотря на все, настроение бодрое, скоро Донская область. Уже на станциях видим усатых подтянутых жандармов, и, наконец, цель нашей рискованной вылазки — Новочеркасск. Обращаемся к дежурному по станции офицеру. Он звонит, ждем, через полчаса появляется офицер — штаб–ротмистр Стенбок–Фермор. Представляемся, он ведет нас строем на Барачную улицу — лазарет № 2. Там штаб формирующейся Добровольческой армии. В больших лазаретных палатах расположены добровольцы. Там и офицеры, и юнкера, и кадеты, и гимназисты. Видим генералов: Корнилова, Алексеева, Деникина.

Сдаем наше кадетское обмундирование и получаем серые солдатские шинели, папахи и винтовки. В Добрармии я записан 769–м добровольцем. Есть кадеты и нашего, и 1–го, и 2–го Московских корпусов. Неожиданно столкнулся с нашим воспитателем подполковником Матвеевым, он пришел сюда со своими сыновьями. Наша пятерка осталась во взводе Стенбок–Фермора, чему мы были очень рады.

Через несколько дней нас грузят в теплушки и отправляют для поддержки наступающих на Ростов. Запомнилась Балабановская роща — это первый бой Добровольческой армии. Под вечер занимаем Ростов. На ночь нас размещают в «Московской» гостинице на Садовой улице. Залы превращены в спальни. Среди укладывающихся спать есть и женщины. Я смущаюсь — напротив укладывается хорошенькая девушка из Петрограда. Это первые сюрпризы в новой жизни, постепенно привыкаешь и прилаживаешься.

Утром город пробуждается и жизнь бьет ключом. Ростовское офицерство, попрятавшееся при большевиках, облачается в форму и фланирует по Садовой и наполняет рестораны. Расклеены афиши, призывающие записываться в Добровольческую армию. Но успех относительный, большинство предпочитает продолжать «фланировать» и выжидать. К сожалению, сказываются последствия керенщины, надломившей и частично разложившей офицерство.

В Ростове остались дней десять. Принимали участие в разоружении запасного батальона пулеметчиков. Операция прошла бескровно, приобрели много оружия и пулеметов, что, конечно, для нас было важно, так как пулеметов у нас не хватало. Потом пришел приказ вернуться снова в Новочеркасск. Там мы были размещены в Казачьем военном училище. В городе было еще спокойно, но уже чувствовался нажим с севера, где на границах Войска Донского уже начиналась борьба. Помнятся торжественные похороны в соборе очередных жертв, в главном зеленой молодежи… Неизгладимое впечатление осталось от этих похорон, когда в строю отдавали честь и почет павшим в борьбе за отчизну.

Неожиданно меня вызвали в штаб, на Барочную, № 2, и там я должен был явиться к полковнику Тр…, офицеру лейб–гвардии Волынского полка. [285] Он бывший кадет нашего корпуса, до революции я бывал в гостях у его сестры. Он дает мне поручение — отправиться в Москву и связаться там с X. и передать ему пакет. На следующий день я сажусь в товарный поезд, переполненный солдатами, возвращающимися с Кавказского фронта. У меня документы солдата запасного батальона, разоруженного нами, как я уже упоминал, в Ростове. По виду я настоящий революционный солдат — грязный, в шинели без хлястика, с мешком на плече. Поезд идет на Царицын и ползет до него целые сутки. Среди солдатни есть и озлобленные против «офицерья», они грозят расправиться безжалостно с ними и «белой кадетней». Мой сосед, изрыгающий свою ненависть к нам, к моему везению, не чувствует в моем лице кадета, а то пришлось бы очень плохо.

Наконец Царицын. Оставляю поезд и брожу по городу, попадаю на рынок. Покупаю кое?что из еды и возвращаюсь на вокзал. Там, после упорных попыток влезть в поезд, уговариваю машиниста взять меня на паровоз. Он разрешает мне устроиться на куче угля на тендере. Это мне стоило коробки папирос «Месаксуди» (одна из лучших табачных фабрик старой России). Когда мы были в Ростове, хозяин этой фабрики пригласил нас к себе и, расставаясь, подарил каждому по несколько пачек папирос. Так я доезжаю до Козлова, слезаю и дохожу до дома крестного. Радостная встреча, привожу себя в порядок и через день, снабженный мукой, салом и хлебом, направляюсь в Москву. Путешествие проделываю на крыше вагона, а это холодная зима восемнадцатого года. В Москве на вокзале при выходе стоят весы, и нужно бросать свой мешок на подставку весов и взвешивать — что выше дозволенного, отбирается. Это борьба с «мешочничеством». На мое счастье, 12 часов ночи, полутьма, незаметно подкладываю ногу под весы и тем облегчаю мой мешок. Меня пропускают, ничего не отобрав, и я выхожу на Казанскую площадь. Раздобыл извозчика. И наконец, я у нашего дома на Сивцевом Вражке. Стучу, переполох… зажигается свет — и бесконечные поцелуи мамы и сестры.

Через день иду по указанному адресу и передаю пакет. Вступаю в тайную организацию, состоящую из ячеек в пять человек. Из всей организации я знаю только членов нашей пятерки. Только один из нас имеет связь с одним из вышестоящих. Начинается другая деятельность. Проникая с черного хода в наш корпус, нахожу с десяток кадет моего класса, обрисовываю положение на Дону и призываю к борьбе. Организуется ячейка по нашей работе. Конечно, в такой деятельности было много риска, но Бог миловал, и до мая 1918 года все проходило для нашей пятерки благополучно. Но в мае один из наших кадет был арестован, и необходимо было исчезнуть из родной Москвы. С одним юнкером Елизаветградского училища пробираемся на Брянский вокзал и втискиваемся в поезд, идущий к границе с Украиной. Не доезжая границы с Украиной, вылезаем и пешим порядком проходим нейтральную зону в 5 километров. Дальше уже свободная от большевиков Украина. На следующей станции видим первых немецких часовых и гетманских жандармов. Изобилие белого хлеба и молока. Подкрепляемся и садимся в поезд на Киев. «Московско–Донская» эпопея счастливо закончена.