Л. Сосновский. Письмо Троцкому. [26 мая]
Л. Сосновский. Письмо Троцкому. [26 мая]
Дорогой Л. Д.
За все время я получил письма, датированные вами: 5 марта (с характеристикой передовицы «Правды» от 15 февраля), 17 марта (с приложением копий писем к Ищенко и И. Н. Смирнову) и, наконец, сегодняшнее от 5 мая (с приложением переписки с Преображенским по китайскому вопросу). Телеграмм было всего две. Первая ваша по приезде в Алма-Ату и вторая от 2 мая, ответная на мою первомайскую. Телеграмму же с уведомлением не получал. Наведу на телеграфе справки. Получаю радующие меня собственноручные расписки ваши и Н. И. [Троцкой] на карточках об уведомлении. Они хоть скоро совершают свой путь: 12 дней. Впрочем, последнее ваше письмо от 5 мая (ваша дата) имеет штемпель алма-атинский от 7 мая и мне вручено 24 мая, что все же скорее, чем месяц и 6 дней. Вообще, я замечаю на некоторых получаемых мною письмах разницу в дате самого отправителя и почтового штемпеля, что наводит на размышления о двойной работе ведомств (при отправке и получении). Рационализация не повредила бы и здесь: ведь все дороги ведут в одно здание... [212]
Жаль, что письма идут так медленно. Всю нашу братию волнует теперь вопрос об отношении к германским делам. Телеграмма Карла [Радека] (особенно с примечанием редакции) вызвала горячий обмен мнениями, многочисленные запросы ребят: является ли это выступление Карла изолированным или за ним последуют дальнейшие его выступления. Я получил от него в мае письмо, но он ничего не пишет о германских делах. В письме его есть одна фраза, требующая ответа, который я и попытался ему дать. Он пишет: в отношении своего пролетарского состава наше большинство оказалось несколько лучшим, чем мы о нем думали.
Во-первых, не ясно, что он подразумевает под словами «пролетарский состав». Во-вторых, я ему указал, что, когда Карл думал о составе большинства хуже, оно все же не арестовывало и не ссылало рабочих-большевиков сотнями. Лучше же стал о его пролетарском составе думать Карл именно тогда, когда аресты и ссылки большевиков-рабочих приняли массовый характер.
Что касается собственно германских дел, то приблизительно общее мнение нашей публики (судя по письмам) таково. Выступления на выборах никто не одобряет. Организация Ленинбунда почти ни у кого не встречает полностью одобрительного отношения, хотя оговариваются, что при наличности только слеп-ковской информации судить трудно. Лично я такого же мнения. Отвечали ли вы Карлу, и дошла ли до вас его телеграмма до ее опубликования?
Теперь о письме-тезисах Преображенского. Вероятно, до вас они дошли. Я сначала ответил ему телеграммой: «Поменьше торопливости, поменьше преувеличений иллюзий, вспомните 5 декабря 1923»[213]. Затем послал коротенькое письмецо, копию которого приложу в конце.
Вообще, публика гадает и спорит: есть ли новый курс (левый) и если есть, то как к нему отнестись. Молодежь (ссыльная) ведет очень горячую дискуссию (письменную). Я тоже страстный почитатель Щедрина. Под рукой у меня сейчас его сочинений нет, но я на память могу приблизительно процитировать страничку из «Убежища Монрепо»[214]. Помните, герой решает заняться «международными» делами. Он слышал, что царское российское правительство, освободив любезных «братушек» болгар, задумало осчастливить их конституцией. Он запрашивает одного болгарского деятеля: «Правда ли, что у вас будет конституция?» Тот отвечает: «Действительно, будет конституция, сиречь, Устав о пресечении».
Рубцовская газета «Степной пахарь» (Рубцовск — это новый окружной город между Барнаулом и Семипалатинском) напечатала речь Сталина на московском активе[215] в несколько выправленной редакции. В «Правде» было напечатано: «Мы должны, товарищи, держать открытым клапан самокритики». В рубцовской же газете напечатано: «Мы должны, товарищи, держать открытым капкан самокритики».
Которая редакция точнее? И что у нас будет: самокритика или 58-я статья, конституция или устав о пресечении? По-моему, очень преждевременно ставить диагноз. Факт таков, что именно после апрельского пленума ЦК, то есть после решений о самокритике, последовали массовые аресты и высылки из Москвы, преимущественно рабочих. Очень показателен случай с Блесковым. В тех вырезках, что я вам посылал, было письмо слесаря екатеринослав-ского завода им. Петровского Блескова к Затонскому. Письмо не предназначалось для печати, но Затонский направил письмо в редакцию, снабдив лестным, почти восторженным примечанием. Если бы такое примечание (предисловие) дал оппозиционер, ну, тогда понятно: известные пессимисты, маловеры, нытики, паникеры, не видящие светлых сторон, и прочее. Но Затонский, председатель ЦКК КПУ[краины], успешно расправляющийся с оппозицией, собственноручно выдал Блескову аттестат, оценив его письмо как замечательное и подлинное выражение воли и мыслей пролетариата, как крик «изболевшей души» рабочего.
В письме Блескова есть одно место, которое, если его выхватить из письма и комментировать злостно, сближает его формулировку с меньшевистской. Он жалуется, что рабочим не дают выбирать в завком, кого они хотят. При 18 000 рабочих не находят достойного кандидата в председатели] завкома и присылают человека извне (в порядке «продразверстки», выражается Блесков). Из этого сделали меньшевистскую «свободу выборов», кронштадтские «Советы без коммунистов»[216] и т. п. «Рабочая газета» в самых резких выражениях обрушилась и на Блескова, и на Затонского. Целая страница газеты была озаглавлена «Против паникерства и нытья». Что нападение это было испирировано из ЦК, я вам тогда же писал. Мое предположение подтвердилось документально. На днях передовица «Правды», разъясняя лозунг самокритики, тоже указывала на письмо Блескова как на образец критики нездоровой, враждебной. Между тем Блесков — старый рабкор, известный редакциям. Письмо его проникнуто действительно пролетарской болью за творящееся вокруг него. Разве меньшевик стал бы целые страницы заполнять критическими указаниями на разные непорядки и вносить практические предложения? И с чего бы стал он писать лично Затонскому? Наконец, свитетельство Затонского тоже чего-нибудь да стоит. Неужто он разучился отличать злостное меньшевистское нытье от здоровой рабочей критики.
И еще одно. Сразу после помещения письма Блескова о «бумажном бандитизме», который захватывает заводы, ВСНХ Украины созвал совещание -для выяснения, есть ли на заводах указываемый Блесковым «бумажный бандитизм». Совещание признало, что, в общем, указываемое им явление есть в наличности.
А Петровский[217], выступая в Харькове на конференции рабкоров[218], заявил, что в письме Блескова он не усматривает ничего, кроме... цинизма и хвастовства. Так и сказал. Вот вам образчик монолитности украинского руководства. Затонский признает выражением подлинной воли и мыслей пролетариата. Петровский объявляет цинизмом и хвастовством. А все это читает пролетариат Украины. Читает и размышляет: самокритика или 58-я статья, конституция или устав о пресечении. Я надеялся, что вы не пропустите присланных вырезок с письмом Блескова и ответом «Рабочей газеты». По-моему, это факт огромного политического значения. Не меньшего, чем Смоленское дело.
В качестве старой газетной крысы я читаю чуть не все столичные газеты и кое-какие провинциальные. Если Лева по случаю выросших усов не бросил читать «Комсомольскую правду», он бы извлек оттуда ряд интересных деталей о Смоленском деле. Попросите его просматривать эту газету и рассказывать вам наиболее интересные сообщения.
Что самое важное в Смоленском, как и Артемовском, Сталинском (прошу не смешивать город с «мастером»[219]) и пр. делах? Не то, что уже сама ЦКК пустила в оборот термин «перерожденчество», хотя и это характерно. Самое важное в том, что нынешняя система руководства и администрирования абсолютно бессильна не только предотвратить, сделать невозможными подобные «случаи», но даже узнавать о них сколько-нибудь своевременно. Едва ли не с Дымовки[220] мы начинали узнавать о «дымовках», только благодаря разным случайностям. Убийство, самоубийство, изнасилование и т. п.— вот казусы, благодаря которым узнают, что в организации не все благополучно. Подумать только: такой густо пролетарский округ, как Артемовский, с 180 000 рабочих и соответственной численности партийной организацией, оказывается неспособным не только устранить перерожденцев, прохвостов, уголовников и пр., но хотя бы поднять перед центром этот вопрос.
На харьковской фабрике «Канатка» обнаружен был факт диктаторства нескольких прохвостов (терминология харьковских газет). Прохвостов сняли, а затем газета объявила, что ячейка фабрики «в общем и целом» здоровая, оппозиции давала единодушный отпор, неукоснительно идет по ленинскому пути.
По поводу признания ячейки здоровой скептически высказался в «Правде» небезызвестный Ф. Ксенофонтов[221] (тот, что установил кроме эпох Маркса и Ленина еще эпоху Сталина — помните историю с его статьей для «Большевика»). Ксенофонтов резонно спрашивает: как же можно признать ячейку здоровой, если она «непротивленчески» относится к диктаторству кучки прохвостов. Разве ленинизм мирится с непротивленчеством? Притворяющийся наивным или насквозь глупый Ксенофонтов не понимает, что он ходит около самого опасного вопроса. Ярославский в Артемовске тоже заявлял, что организация здорова, только руководили ею отборные прохвосты. Сейчас Яковлев в Смоленске декламирует такие же пошлости.
Кстати, знаете ли вы, кто был секретарем О[кружного] к[омитета] в знаменитом г. Сталино? Тот самый Моисеенко, который приобрел печальную известность «перманетными» выкриками с места на XIV съезде партии. Он орал так много, что Зиновьев сказал ему: «Если сложить все ваши «реплики», то получится самая длинная речь». Я помню отвратительную рожу этого субъекта: тип из чайной «Союза русского народа», подрядившийся изъявлять гнев доброго русского народа. Вот этот гусь и руководил Юзовкой, ныне Сталино. ЦК опубликовал ему выговор, запрещение занимать ответственные должности за пьянство, воровство, разврат. После Сталино он секретарствовал еще в Полтаве. Там его и застигло постановление ЦК о сталинской организации (бюро окружкома распущено — я вам посылал маленькую вырезку). Один сосланный из Полтавы товарищ (ныне находится в Таре с Мураловым) рассказывал, как сей Моисеенко во время дискуссии высоко держал знамя двухсотпроцентного ленинизма. Наши оппозиционеры оказались шляпами. Имея в руках материалы о преступлениях этого вождя, они постеснялись открыть рабочим глаза на порядок, при котором такие типы могут назначаться в руководители партии. Зачем, дескать, припутывать к принципиальной политике такие грязные дела. Чудаки. Затем интересно, что Сталинское дело, то есть дело Моисеенко, уже разбиралось, а Моисеенко управлял Полтавой. Газета с резолюцией ЦК прибыла в Полтаву во время пленума ОК, на котором председательствовал Моисеенко. Делегаты молчком передавали газету друг другу, а стопроцентник продолжал сидеть на председательском месте. Я вас уверяю, дорогой Л. Д., что ни у одного члена пленума не хватило бы революционного мужества сказать сему прохвосту: «Пошел вон, негодяй, тебя ЦК изгоняет с ответственных постов!» Нет, они смирно сидели с «Правдой» в руках и ждали, что будет. Когда, наконец, газета попала и ему на глаза, он, не говоря ни слова, «смылся» с заседания и смылся из Полтавы.
Вот это зрелище, как целый комитет сидит с резолюцией ЦК в руках и слушает разглагольствования уже снятого клейменого негодяя, не смея поднять голоса — может ли быть что-нибудь убийственнее. Какой Гоголь[222], какой Щедрин изобразит это сконцентрированное стопроцентное молчалинство[223]. И чего же требовать от рядовых членов этой здоровой сталинской (в кавычках и без оных) организации, когда комитетчики, даже с резолюцией в руках сидят, как загипнотизированные кролики перед удавом. ЦК, мол, далеко, а Моисеенко близко.
Говорить о здоровье организации в таких условиях — не значит ли уподобиться наивному пациенту, который заявляет доктору: я-то вообще здоров, только нос почему-то провалился?
Ведь в Артемовске, Сталине, Смоленске мы видели форменный паралич многочисленной организации. А Шахтинский процесс. Я с глубоким вниманием читал весь обвинительный акт по делу. Впечатление такое, точно дело происходило в какой-то пустыне. Ни партии, ни профсоюзов, ни Советов, ни РКИ, ни органов ВСНХ — никаких препятствий. Ведь это жутко. Вспоминается ленинская брошюра «Удержат ли большевики власть»[224]. Сколько там ставки на каждого рабочего, каждого солдата, каждую работницу в деле строительства советской власти. А тут на одиннадцатом году — и такая пустыня в Донбассе.
Возвращаюсь к моим размышлениям о системе. Дорогой Л. Д., об этом надо подумать и с точки зрения будущего. Помимо режима сталинизации остается также вопрос о том, насколько государственно-профсоюзно-кооперативно-торгово-партийно-комсомольская система обеспечивает возможность видеть что-нибудь сверху.
Вот Смоленск. Во главе всей губернии стояла форменная банда. Снизу ни один рот не открывался для того, чтобы разоблачить банду перед ЦК и ЦКК. Целые тысячи молчаливых укрывателей с партбилетами (злобные обыватели называют в применении к таким деятелям партбилет «хлебной карточкой»). А сверху целые тучи инструкторов и прочих деятелей ездят обследовать, ревизовать, инструктировать Смоленскую губернию — каждый по своей линии (ВКП, КСМ, ВЦСПС, наркоматы, коопцентры всех видов). Мне кажется, по какой бы линии я ни приехал в город, где управляет спевшаяся и спившаяся банда, о проделках которой вопиют даже камни, я бы учуял, что в губернии — неблагополучно. Если таков губком и ГКК, чего же ждать от хозяйственников, торговых и кооперативных деятелей, соприкасающихся с нэпом. И еще одна печальная странность: во всех этих делах (Артемовск, Сталино, Смоленск, за исключением Шахтинского) никакой роли не сыграло ГПУ. Об этом стоило бы поговорить особо. Итак, инструктирующая, обследующая, ревизующая саранча ничего не видит и ставит подписи под благополучными «в общем и целом» актами.
Другая саранча сидит в центре над отчетами, сводками, таблицами из смоленско-артемовско-сталинских трущоб и сводит все это во всесоюзные благополучные отчеты, подготовляемые к съездам, на которых произносят теперь шестичасовые речи. Какой-нибудь Рухимович[225] даже на съезде комсомола выступает с необозримыми диаграммами о промышленности. Если вспомнить, что у Ломова[226] в Донугле Управлением нового строительства целиком овладели нынешние подсудимые, то цена этой статистике о новом строительстве все-таки пониженная. А ведь сколько денег стоит вся эта фиктивная и полуфиктивная отчетность о смоленско-артемовском-сталинском хозяйстве. Я, конечно, не проповедую упразднение цифири, но думаю, что на этом пути лежат большие миллионы, потребные на индустриализацию, жилища, культуру. А взамен этой обманной информации надо искать путей к живому и более правильному осведомлению о действительности. До чего доходит бессмыслица... Я видел как-то в ВСНХ, как легко устроено движение бумаг из отдела в отдел. А вот что происходит дальше. В ВСНХ есть маленький человечек, который только и делает, что наклеивает марки на исходящие из ВСНХ пакеты и сдает их на почту. Этакий советский Акакий Акакиевич[227]. И вот Акакий Акакиевич стал деньги, отпускаемые на марки, пропивать, а пакеты сваливать в большой шкаф. Длилось это около трех месяцев. Около половины всех исходящих из ВСНХ пакетов лежали в шкафу. Вскрылось дело, когда пьяницу прогнали и когда кто-то заглянул в его шкаф. Пакеты преспокойно лежат. И механизм работы таков, что самопроверка исключена. Попробуйте при сборке автомобиля не навинтить одной гайки — это вскроется еще до выпуска машины из цеха. А тут посылали срочные, весьма срочные пакеты (например, о подготовке к сплавной кампании), и лежащие в шкафу пакеты ни капельки не потревожили ни вверху, ни внизу ни одного винтика в механизме ВСНХ. Идут ли пакеты, лежат ли пакеты, «а дон Померанцо все пишет и пишет...»
Нужно ли его писание? На Старой площади[228] у Сталина аппарат вырос как-то до 1200 человек. А что делается в Херсоне, знал в Москве один я. То же и об Одессе, то же о Владимире (дело знаменитого Асаткина, замятое его покровителями, не худшее, чем Смоленское: там обнаружился двухмиллионный фонд в распоряжении секретаря губкома для подкупа аппарата, чтобы был послушен секретарю). То же о многих городах.
Нет, помимо внутрипартийной демократии, надо еще свежими глазами посмотреть, как «фукцирует» всяческий наш аппарат. С этой точки зрения не худо вспомнить даже наш оппозиционный механизм в период дискуссии. Одна комната, одна девица, один телефон. И против нас весь Левиафан[229] Угланова с районами и некоторыми «подсобными» учреждениями, что находятся неподалеку от начала Мясницкой улицы. И все же сражались.
Однако об этом можно оставить пока разговор.
Прочел ваши сообщения о хлебных делах в Алма-Ате. Не удивите, дорогой друг. У нас в Барнауле и в Семипалатинске хлебные хвосты уже вошли в обиход. Хлеб выдают только по книжкам и по норме (10 кг на едока в месяц). Масла нет уже два месяца в этой колыбели маслоделия. Уже я был свидетелем неприятного громкого разговора в здании исполкома между кучей гражданок, выражавших некоторое недоумение по поводу трудностей в приобретении хлеба и муки. В одном из магазинов ЦРК[230] пострадали окна, хотя ЦРК не повинен ни в чем. Райкомы отмечают, что ячейки в нарушение отличных календарных планов агитпропработы предъявляют спрос на докладчиков преимущественно по хлебному и мучному вопросу. Покуда семьи у меня еще здесь [нет] (задержала скарлатина малыша), мне самому нужно в день одну только французскую булку в 200 грамм весом. Увы, иногда ее тоже не могу достать. Местный «Тайме»[231] недавно с триумфом извещал о резком усилении подвоза муки: за день было отмечено четыре воза. Между тем, год был среднеурожайный, и заготовки дали свыше 6 млн. пудов, да еще миллион хотят собрать сейчас.
Прочел сегодня армавирскую газету. Там тоже сообщают публике, что «функционируют слухи», будто хлеба нет, и граждане почему-то формируют длинные хвосты у лавок.
В Кызыл-Орде, по сообщению «Советской степи», ужасный мясной кризис: в городе нет мяса, и никто не может твердо сказать, когда будет и почему нет.
А до нового урожая еще далече, по крайней мере в Сибири.
Хотел бы рассказать вам об ужимках Сафарова и др., подавших заявление в ЦКК о возврате в партию. Прямого раскаяния там нет, почему и маринуется оно с 31 марта. Но зато есть готовность бороться с теми, кто делает попытки «использовать трудности внутрипартийного положения в целях воскрешения колебаний старого троцкизма...» (Стиль, как видите, совершенно ярославский[232]). Там же есть пошлая ужимка насчет тех, кто объявляет термидор почти свершившимся фактом.
По этому случаю вручаю Вардину, как одному из подписателей сего документа, некролог о нем самом. Хотя я и принадлежу к богом избранному племени, но только сегодня из остроумного письма ко мне нового аборигена Рубцовска тов. Н. Блискавицкого узнал следующую интересную деталь из обряда еврейских похорон. Перед тем как покойника понесут на кладбище, синагогальный служка наклоняется к его уху, громко называет его по имени и возвещает: знай, что ты умер. Это — во избежание недоразумений. Так вот, прежде чем охладевший труп бывшего оппозиционера внесут в слепковский крематорий, надо известить его: знай, что ты умер.
На этом и кончу. Только что получил свежий номер новосибирской газеты. И там на первой странице, на первом месте бодрый заголовок о том, что хлеб есть, хлеб будет и неизвестно, почему граждане стоят днями в хвостах. В Семипалатинске было хуже с безработными.
Привет.
[26 мая 1928 г.]