Глава 21

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 21

Через шесть лет после того, как Sgt. Pepper пронесся по миру, проникая, как казалось, в сознание каждого человека на планете, альбомы Кэрол Кинг и Нила Янга разошлись гораздо большими тиражами, чем битловский шедевр. Еще через десять лет продажи всех пластинок The Beaties вместе взятых покажутся сущим пустяком на фоне показателей альбома Майкла Джексона Thriller, и он купит издательские права на весь каталог песен Лен-нона и Маккартни, потратив всего лишь мелочь, завалявшуюся у него в карманах. Я основал свою компанию в ту простодушную эпоху, когда запросы были относительно скромными.

Однажды вечером (дело было предыдущей зимой) я пошел в клуб Troubadour в районе Эрлс-корт послушать певца по имени Том Ллойд, который открывал выступление Пола Саймона После концерта Саймон рассказал мне, что записал в Нью-Йорке альбом со своим другом Арти из Форесг-Хиллз, а недавно их продюсер (и это вызывает тревогу) методом наложения добавил в одну из песен попсовую партию ударных. И что теперь его зовут обратно, чтобы заниматься раскруткой этой песни, выпущенной на сингле. Полу нравилась его квартира в Лондоне, тот круг фолк-клубов, где он выступал, и совсем не хотелось уезжать. Песней этой была «The Sound of Silence», и фолк-клубы Англии никогда больше не увидели Пола Саймона.

Тод дал мне демо-запись, которую сделал со своим учителем игре на ситаре. Это был интересный сплав фолка и индийской музыки, но он не подбил меня на то, чтобы рискнуть деньгами, которых у меня не было. Однако оказалось, что у Тода есть небольшое наследство, которое ему не терпится вложить в какое-нибудь музыкальное предприятие. Он стал моим партнером по Witchseason и перебрался в мою просторную квартиру в Бэйсуотере (обходившуюся в 15 фунтов в месяц). В гостиной мы устроили офис.

Результатом моего путешествия в США в начале августа 1967-го (я возил The Incredible Siring Band для выступления на фестивале Newport folk festival) стал визит Джони Митчелл Я обещал познакомить ее с музыкальными издателями, которые могли собрать авторские отчисления с записи ее песни «The Circle Game» Джорджем Хэмилтоном Четвертым. Первая ночь Джони в моей квартире завершилась весьма эффектно, когда в шесть утра «Летучий отряд»[160] полиции взломал входную дверь. У них был ордер на обыск, целью которого были «подрывная литература, оружие и боеприпасы». Тод привлек к себе внимание полиции тем, что дал поручительство за Майкла Экс, когда лидер Шаек Power был арестован за подстрекательство к бунту. Фотография, на которой он покидает суд вместе с Майклом, появилась в Daily Telegraph, и его имя, должно быть, попало в некоторые «компетентные» блокноты. Нам пришлось стоять в прихожей в халатах, а полицейские в это время устраивали в квартире разгром. На этот раз они предпочли не подбрасывать ни наркотиков, ни гранат, но для Джони такой прием в Лондоне оказался, вне всякого сомнения, захватывающим.

За год, проведенный на фирме Elektra, я узнал много полезного, в том числе где найти лучший в Сохо кофе «эспрессо». Это знание не было получено методом проб и ошибок: в несуществующее ныне кафе недалеко от Олд-Комптон-стрит меня направил франтоватый джентльмен по имени Дэнни Холперин, который знал подобные заведения в городах по всей Европе и Северной Америке. Дэнни, следующий фрагмент пазла Witchseason, занимался дизайном рекламных модулей и каталогов для фирмы Elektra еще до моего приезда и продолжал это дело все то время, что я в ней работал.

Холперин был из Торонто, где его отец занимал должность в структурах коммунистической партии Канады. Холперин-старший отбыл срок в тюрьме за подрывную деятельность. После войны он организовал совещание лидеров антиколониального движения со всей Британской Империи: Альберта Лутули из Южной Африки, Мохаммеда Али Джинна из той области, которая вскоре станет Пакистаном, Кваме Нкрумы из Золотого Берега (ныне Гана) и Ннамди Азикиве из Нигерии. Дэнни повстречался с ними со всеми. Несколько лет спустя, когда он работал в газете Toronto Globe and Май, с ним связался Азикиве. Не приедет ли Дэнни в Лагос, чтобы возглавить газету, отстаивающую идею независимости? Еще бы, конечно же приедет. Он оставил квартиру в Торонто, порвал со своей девушкой, сделал остановку в Нью-Йорке, чтобы попрощаться с матерью, и сел на «клипер» авиакомпании Pan American, следовавший рейсом Азорские острова — Дакар — Конакри — Монровия — Аккра — Лагос (реактивных авиалайнеров для дальних перевозок в то время еще не было). Самолет вырулил на взлетную полосу, но не взлетел На борт поднялась пара мужчин в коричневых костюмах, и попросила дать им возможность конфиденциально переговорить с Дэнни.

— Вы же на самом деле не хотите лететь в Лагос, не так ли, мистер Холперин?

— Конечно же, хочу!

— Нет, мистер Холперин, я не думаю, что вы действительно хотите. Это было бы большой ошибкой.

— Еще большей ошибкой было бы, если бы я не хотел. Я подписал контракт, оставил свою квартиру, порвал со своей девушкой и попрощался с матерью.

— Но если вы отправитесь туда, вы кончите тюрьмой, как ваш отец.

— Вот и прекрасно, в моем контракте записано, что все то время, что я проведу в тюрьме, будет оплачено в двойном размере.

Невзирая на то, что Дэнни мог или не мог хотеть делать, «коричневые костюмы» настаивали на том, что он не поедет в Лагос, чтобы заниматься газетой. Они обещали это своим приятелям из британского министерства по делам колоний и должны сдержать свое слово. Когда Дэнни пригрозил, что обратится к друзьям из New York Times и поднимет вокруг этой истории большой шум, они попробовали другой подход.

— Мистер Холперин, если бы вы могли работать в любой газете в любом городе мира, то какую бы выбрали?

— Думаю, что в идеальном мире я бы жил на Левом берегу[161] и писал о джазе для парижского издания New York Herald Tribune.

Один из «коричневых костюмов» покинул офис без окон в аэропорту Айдлуайлд[162], в котором происходил разговор, и сделал несколько телефонных звонков. В воздухе повисло ожидание. Раздался чей-то ответный звонок. «Коричневый костюм» ушел и вернулся с билетом первого класса на следующий парижский рейс Pan Am. А на следующей неделе Дэнни начал работу в New York Herald Tribune. Во всяком случае, так он рассказывал, и делал это очень хорошо.

На протяжении многих лет я встречал разных членов карасса[163] Дэнни. Я всегда мог опознать их по старомодному хипстерскому жаргону; «Слушай, детка, врубаешься?». Достаточно было лишь услышать это урбанистически гнусавое и манерное растягивание слов из притягательного своей архаичностью словаря битников, чтобы я спросил: «А вы случайно не знаете Дэнни Холперина?» И, скажем, Алан Дуглас — тот, что продюсировал последние сессии звукозаписи Джими Хендрикса, или Марвин Уорт, который раньше был менеджером Ленни Брюса, говорил: «Дэнни? Конечно я знаю Дэнни, чувак! Да мы же с ним в пятидесятых в Париже частенько нюхали кокаин вместе с Чарли Паркером (Джанго Рейнхардтом, Бадом Пауэллом)».

Дэнни был среднего роста, с оливковой кожей, голова его была почти полностью лишена волос и напоминала наконечник стенобитного тарана. Чуткие глаза художника были неловко расположены на лице, где главенствовала выдающаяся вперед челюсть и вызывающая нижняя губа. Быстрым широким шагом шел он по Сохо — на плечах кашемировое пальто, ногами в безупречной обуви осторожно перепрыгивает через лужи, мусор и собачье дерьмо. Дэнни имел обыкновение резко дергать руками, чтобы задравшиеся рукава пиджака снова закрыли манжеты на нужную длину, одновременно крутя шеей, словно герой фильма-нуар пятидесятых (так делал Джордж Си Скотт в фильме «Мошенник»). Он непрерывно курил сигареты «житан»[164], а его наркотики всегда были высочайшего качества. Когда он уходил, то похлопывал по щеке того, с кем прощался, говоря: «Веди себя хорошо, детка, завтра увидимся».

Дэнни выполнил свой контракт на создание графического дизайна для фармацевтической компании, приложив минимальные усилия. Это освободило его для работы над обложками джазовых пластинок и размещения рекламы для фирм Blue Note и Elektra. Кроме того, Холперин обустроил офис Track Records на Олд-Комптон-стрит, где член его карасса был неактивным компаньоном[165] (карманы этого человека были гораздо глубже, чем у Тода). Звали его Пит Кэмрон, он был менеджером Modem Jazz Quartet, и в то время, когда на джазе можно было заработать деньги, его дела шли очень хорошо. Также он приглядывал за Теренсом Стемпом, бывшим в британском кинематографе парнем-мечтой для всех девушек, немного занимался финансированием кинопроизводства и был владельцем изысканной квартиры в Найтсбридже. Пит Кэмрон был впечатляющим «серым кардиналом».

Дэнни представил меня брату Теренса — Крису и другому партнеру по фирме Track — Киту Ламберту. Крис Стемп был язвительным кокни, всегда быстро переходящим к сути вопроса. Кит был сыном композитора тридцатых годов Константа Ламберта; ранимым гомосексуалистом, блистательным, пьющим, непостоянным, своеобразным, трагичным… О нем уже написаны целые тома, поэтому продолжать нет смысла. При поддержке Кэмрона Ламберт и Стемп создали замечательную машину для того, чтобы сделать The Who международными суперзвездами. Они вдохновили группу на создание Tommy — альбома, турне и фильма, но когда пришел большой успех, не смогли совладать с собой. Излишества погубили их карьеры — Крис сейчас тихо живет на Лонг-Айленде, а Кит, погрузившись в бред, вызванный наркотиками и алкоголем, умер в 1981-м.

Ламберту и Стемпу нравились плакаты для UFO, и они думали, что на них можно заработать. Они не сомневались, что контракт с фирмой Polydor на распростанение их продукции может быть расширен, с тем чтобы включить в него и продажу плакатов в пластиночных магазинах по всему миру. Fairport Convention им тоже нравились и, кажется, нравился я сам. Фирма Track расширялась, поэтому нужно было вернуть обратно то офисное пространство, которое занимал Дэнни. Тогда был сделан ловкий ход — мне выдали немного денег фирлш Polydor в качестве аванса за плакаты и фолк-рок. Фирма Witchseason потратила их, чтобы снять офис на Шарлот-стрит, где Дэнни занял заднюю комнату под свои графические дела.

Казалось, это было изящное использование взаимных интересов, но в свете триумфа The Who в Монтерее, выпуск сингла Fairport Convention был едва замечен. Кроме того, мысль о том, что им нужно распространять что-то, что не приходит в картонном конверте размером 12 на 12 дюймов, ставила служащих Polydor в тупик. При этом Кит и Крис исчезли где-то в мексиканских джунглях, чтобы отпраздновать свой американский триумф употреблением пейота и грибов, и были вне досягаемости в течение месяца. Тогда я прикрыл плакатное предприятие и перевел fairport Convention на фирму Polydor к Шмольци, чтобы выпустить альбом там Хорст не создал для меня собственную фирму, как для Кита с Крисом или Роберта Стигвуда, но предоставил право помещать нащ логотип с ведьмой верхом на помеле рядом с логотипом Polydor, контроль над маркетингом и продвижением наших пластинок, щедрые бюджеты и полную свободу действий при подписании артистов. Казалось, что все в этом мире идет хорошо: не успел накрыться UFO, как у меня уже был офис в Вест-Энде и продюсерский контракт с крупной компанией грамзаписи.

Но каким бы свободным ни был поводок, на котором руководители Polydor держали Хорста, в один прекрасный день он натянулся и потащил его обратно в штаб-квартиру фирмы в Гамбурге. Начав с нуля, за два года, проведенных в Лондоне, Хорст завладел двенадцатью процентами английского внутреннего рынка и подписал очень прибыльных артистов. Но, возможно, он слишком увлекался ночной жизнью. Что было еще более не по-немецки, он расходовал прибыль на пышные рекламные кампании и новые проекты, вроде моего собственного. Пришло время, когда стерлинговая чековая книжка должна была оказаться в более воздержанных руках, чтобы в соответствии со стародавней (а сейчас повсеместно распространенной) корпоративной фантазией попытаться сократить издержки, контролируя поступления. Когда Хорст уехал, каждый месяц мои счета за студию оплачивались, деньги на накладные расходы выдавались, но контракт по-прежнему еще только предстояло подписать.

Я продвинулся до середины в работе над альбомом, когда мне представили окончательный вариант. От всей той свободы действий, которую обещал мне Хорст, ни осталось и следа. Документ был составлен вполне традиционно: все права достались крупной компании, а обязанности — мелкой. Я решил поехать в Гамбург и отстоять свои интересы с помощью Хорста, поскольку от бюрократов, которые ею заменили, я ничего не мог добиться. Я понимал, что шансов не много, но у меня была еще одна, скрытая причина для такой поездки. Предыдущим летом в Гайд-парке на митинге в поддержку легализации марихуаны я повстречался с одной немецкой парой. Уве Неттельбек был журналистом, писавшим материал о лондонском Подполье для газеты Die Zeit. Его жена Петра, сидевшая в инвалидном кресле-каталке, к которому она оказалась прикованной после того, как упала и сломала позвоночник семью годами ранее, была ошеломительно красива. Я пригласил их провести вечер вместе, и мы отправились в Speakeasy, клуб в полуподвальном помещении. Он закрывался позже других, и в нем разрешалось подавать спиртные напитки позже установленного времени, поэтому там торчал весь поп-Лондон. Наверху лестницы Уве вынул жену из кресла и передал ее мне со словами: «Ты бери Петру, а я возьму коляску».

От верхней ступеньки до нижней я шел как завороженный. И кажется, я такой был не один. Уже после того, как она получила увечье, Петра стала ведущей на немецком телевидении, рассказывающей телезрителям программу вечера, читающей сводки новостей и представляющей телешоу. За те два года, что она провела в этой роли, в нее влюбилась вся страна. Потом она встретила Уве, вышла за него замуж, ушла с телевидения, стала фотографом и родила двух дочерей. С моей точки зрения, пара была очаровательной; они пригласили меня приехать в гости, и вот теперь я решил поймать их на слове.

Я привез с собой пленку с начерно сведенными вариантами песен, над которыми работал Я собирался проиграть их Хорсту в надежде, что это вдохновит его заступиться за меня перед своими хозяевами. Там было несколько записей Fairport Convention, показывающих, насколько группа изменилась с приходом Сэнди Денни, и кое-какие песни одного неизвестного молодого певца, которого я только начал записывать. Той зимой Fairport Convention приняли участие в проходившем в Roundhouse концерте-марафоне против вьетнамской войны. Последствия решения Эшли Хатчингса остаться, когда все остальные ушли, можно видеть и по сей день. В три часа утра он услышал молодого певца по имени Ник Дрейк. Несколько дней спустя Эшли вручил мне номер его телефона, сказав: «Ты должен позвонить этому парню, он очень интересный».

Хорст взял меня с собой на обед у озера, а потом мы слушали пленку. Ему понравились записи Fairport Convention, и он был под впечатлением от Ника, но был бессилен мне помочь. Я посмотрел на часы и сказал, что через десять минут мне нужно быть внизу, чтобы встретить машину, которая должна меня забрать.

— Не глупи. Сядь, выпей, они ведь могут позвонить.

Я встал и пожал ему руку. Я должен был быть внизу.

Хорст требовал, чтобы я объяснил почему.

— Потому что тот человек, который за мной заехал, не может выйти из машины и дойти до дежурного администратора, чтобы спросить меня.

— О чем это ты? Кого это ты такого знаешь в Гамбурге, кто не может выйти из автомобиля?

Для Хорста это был судьбоносный момент. Когда я сказал ему, кто заехал за мной в своем «фольксвагене» с ручным управлением, он был поражен:

— Ты знаешь Петру Неттельбек?!

Когда я представил их друг другу на подъездной дорожке перед зданием, Хорст вел себя как стеснительный подросток. Он пригласил ее и Уве быть его гостями на концерте Фрэнка Заппы на следующей неделе, предложив им лучшие места. В доме Уве и Петры, построенном по их собственному проекту в Люнебург Хит, я провел великолепные выходные. Я курил забористую травку на покрытой газоном крыше, наслаждался парадом замечательных блюд (первым из череды, растянувшейся на четыре десятилетия) за их столом, общался с их умными и красивыми дочерьми.

Знакомство с Неттельбеками делало Хорста вхожим в тот богемный мир, которого ему так не хватало после изгнания из Лондона. Уве и Петра были в центре радикальной жизни Германии, в политическом и культурном смысле. Хорст засыпал их приглашениями и ездил к ним за город. Вскоре Уве получил продюсерский контракт с фирмой Polydor, и вел свои дела с такой выдержкой, будто бы имел здесь большой опыт. Он создавал прекрасные пластинки, записывая группы, которые навсегда изменили лицо немецкой музыки: Faust и Slapp Happy. Об обеих написано бесконечно много в журналах для коллекционеров и специалистов, и к их пластинкам (в особенности к выпущенному на прозрачном виниле первому альбому Faust) сейчас относятся как к золотому песку. Но в то время пластинки этих двух групп практически не продавались. Хорст продолжал тратить на них деньги впустую, пока руководство фирмы Polydor не произвело окончательный подсчет. Меньше чем через три года с того момента, когда я познакомил его с Петрой, Хорст Шмольци остался без работы.

Возможно, это рассказ о кисмете[166], но он не из разряда печальных. Хорст основал независимую фирму и приобрел права на певца по имени Роджер Уиттакер. Этот певец начал выдавать одну за другой успешные пластинки, которые на протяжении семидесятых разошлись миллионными тиражами. Джими Хендриксом он не был — больше напоминал Берла Айвза[167] — но принес Хорсту целое состояние.

Когда я вернулся в Лондон, меня поджидал мой собственный момент кисмет. Занимаясь сведением альбома What We Did On Our Holidays, я пытался сосредоточиться на музыке и не беспокоиться из-за отношений с Polydor, но это было нелегко. Я ненавидел новых представителей фирмы и контракт, который они лше навязывали. Непокрытые авансы в сумме составляли более 10000 фунтов стерлингов — внушительная сумма для 1968 года, в особенности если у вас нет хитов. Как-то раз я приехал в студию Morgan Studios на записи и, входя в здание, прошмыгнул мимо кого-то выходящего. Мы оба остановились: «Вы не Джо Бойд?» — «А вы не Крис Блэкуэлл?»

Блэкуэлл был единственным сыном Бланш Перейры, наследницы состояния, сделанного на пальмовом масле, и поместья на северном берегу Ямайки, прямо по соседству со «Светляком» (Firefly), имением Ноэла Кауарда[168], и «Золотым глазом» (Goldeneye) Иэна Флеминга[169]. Местное предание гласит, что она была преданным другом одного и возлюбленной другого. Когда в начале восьмидесятых я гостил в «Золотом глазе», мы с подругой получили от Бланш Перейры приглашение зайти на чашку чая. Когда мы пришли, то увидели слуг, приводивших в порядок лужайку и поливавших сад. Внутри дома на мраморных столешницах стояли морские раковины — и в каждой была свежая орхидея.

Бланш приняла нас в своей спальне, поскольку пребывала в плохом самочувствии. Она восседала на кровати под балдахином, наблюдая за нами, пока мы осматривали комнату; в это время принесли чай на серебряном подносе. Комната была полна картин и фотографий, на многих из которых был Крис. Хозяйка увидела, что я смотрю на большое фото бравого молодого человека в военной форме, перепоясанного портупеей и в фуражке младшего офицера.

«Отец Криса. Чертовски красивый мужчина, вы не находите?»

Их брак не продлился долго, но произвел на свет сына, вызывавшего всеобщую любовь. Поскольку Бланш была португальско-еврейского происхождения, сам Блэкуэлл, в соответствии с традицией, тоже считался евреем. Красивый и светловолосый, он без усилий вращался в том мире, где всем заправляли коммерсанты, имевшие ближневосточные корни. Крис, не знавший бед молодой человек из привилегированного класса, казалось, был выше таких низменных материй, как «ремесло». Глава Atlantic Records Ахмет Эртеган, турок по происхождению, прозвал его «убийцей с лицом ребенка».

После идиллического детства на колониальной Ямайке Крис был послан учиться в Хэрроу[170]. Отказавшись продолжить свое обучение в университете, он осел в Лондоне и начал понемногу заниматься недвижимостью и оптовой торговлей электробытовыми товарами. У его клиентов на Хэрроу-роуд было много покупателей из Вест-Индии. Услышав, что Блэкуэлл отправляется домой погостить, один из них подсказал привезти оттуда какие-нибудь местные пластинки, поскольку дефицит ямайской музыки в Лондоне затруднял продажу проигрывателей. Крис вернулся с чемоданом, полным сорокапяток в стиле блю-бит[171], которые разлетелись за считанные дни. Во время своей следующей поездки он решил узнать о ямайском музыкальном бизнесе больше. Вскоре он курсировал туда и обратно, перевозя уже не виниловые пластинки, а предоставленные по лицензии мастер-ленты. Фирма грамзаписи Island продала десятки тысяч пластинок по всей Хэрроу-роуд, не говоря о Брикстоне, Хэндсуорте, Мосс-сайде и Токстете[172].

Когда Крис Блэкуэлл сам начал заниматься продюсированием музыки, в его руках оказалась песня, которая имела хитовый потенциал, слишком большой для того, чтобы его могла реализовать небольшая фирма Island. Эту песню исполнила Милли Смолл, четырнадцатилетняя девушка из Тиволи-Гарденс, одного из беднейших районов трущоб Кингстона, и называлась она «Му Boy Lollipop». Выпущенная по лицензии фирмой Philips, она стала международным хитом, и Pepsi-Cola пригласила Милли провести рекламное турне по Африке и Латинской Америке. Крис отправился вместе с ней, словно тетушка-компаньонка, и наслаждался каждой минутой поездки. В конце гастролей в Кингстоне Милли ждал прием, достойный героини. Автомобильный кортеж извивался, пробираясь сквозь толпы людей, кричавших приветствия и размахивавших флагами. Это был первый международный успех Ямайки с момента получения независимости. В конце концов кортеж достиг лачуги Милли в Тиволи. Она выпрыгнула из лимузина и бросилась навстречу матери с распростертыми объятиями. Пожилая женщина пугливо попятилась назад от самой известной персоны на Ямайке и отвесила ей низкий поклон. «Добро пожаловать домой, мисс Милли» — сказала она, протягивая ей руку.

В этот момент обычно высокая самооценка Криса резко упала: он чувствовал, что это его честолюбие отдалило мать и дочь друг от друга В будущем он станет менеджером, проявляющим исключительную заботу о своих артистах. Он предоставит максимально возможную степень свободы сначала Стиву Уинвуду, а потом Бобу Марли. Она была необходима музыкантам, чтобы жить своей собственной жизнью, следовать велениям сердца и никогда не сверять каждый свой шаг с условиями Сделки.

Крис Блэкуэлл подписал Spencer Davis Group и по лицензии предоставил права на них маркетинговой машине фирмы Philips. Когда Уинвуд ушел из группы, чтобы основать Traffic, Крис решил, что настал подходящий момент для того, чтобы Island Records сама вступила в игру. Он только-только успел выпустить сингл группы Traffic Paper Sun, первую «белую» пластинку фирмы, когда наши пути пересеклись в здании студии Morgan. Крис сказал мне, как сильно ему нравятся Fairport Convention, и упрекнул в том, что я не привел их к нему, прежде чем пойти в Polydor. Когда я сказал, что, возможно, еще не слишком поздно, мы договорились встретиться за ужином следующим вечером.

Сидя в итальянском ресторане, мы набросали условия сделки на ставшей затем притчей во языцех бумажной салфетке. Блэкуэлл берет на себя финансирование Witchseason, заменяя Polydor, а я получаю ту степень свободы, которую мне обещал Хорст. Мы составили кон тракт в полном объеме и подписали его с условием, что его действие не начнется до того момента, пока банковский чек в размере 10000 фунтов стерлингов, выписанный на имя Polydor и переданный мне, не будет предъявлен обратно в банк для оплаты.

Люди из Polydor думали, что я пришел подписывать их контракт, поэтому имели в своем распоряжении фотографа, который должен был запечатлеть этот момент для специализированной прессы. Когда я сказал им, что контракт не подписываю, они прогнали фотографа, стали цокать языками, льстить и уговаривать, потом рассердились: «А как же те десять тысяч фунтов, которые вы нам должны? Вы же понимаете, что не сможете от этого отвертеться». Для меня это был сигнал, что пришло время выложить на стол тот самый банковский чек После Крис заставил меня описать выражения, появившиеся в этот момент на лицах представителей Polydor. Несколько дней они тянули, пытаясь уговорить меня изменить свое решение, но в конце концов обналичили чек и отпустили меня. Fairport Convention и Ник Дрейк стали артистами фирмы Island.

Ранние годы существования Island были легендарными. В конце шестидесятых этот маленький офис стал источником, откуда успешные музыканты появлялись один за другим: Traffic, Jethro Tull, Кэт Стивенс, Spooky Tooth, Free, King Crimson. Артисты из моего списка, включавшего Fairport Convention, Ника, Сэнди Денни и Джона и Беверли Мартин, внесли в чистую прибыль Island довольно скромный вклад, но наш успех у критиков упрочил ее репутацию самой продвинутой фирмы грамзаписи в Британии.

Крис приобрел здание старой церкви рядом с Порто-белло-роуд и оборудовал в нем пару студий. В одном конце располагались офисные помещения, а квартира его самого была втиснута в противоположный угол здания. Центральное место в офисе фирмы занимал огромный круглый стол, за которым располагались все сотрудники. Машинописное бюро и отделение для переговоров находились всего в нескольких шагах от него. Работа велась очень интенсивно, и информационное взаимодействие не имело аналогов — обмен письмами по электронной почте не может сравниться с разговором или обсуждением, происходящими непосредственно. Кресло Криса было такого же размера, как и у остальных сотрудников. Island стала первой британской фирмой грамзаписи, у которой был свой собственный продвинутый имидж. Пластинки с розовым «яблоком», отпечатанные в конце шестидесятых, сейчас находятся среди наиболее востребованных виниловых сокровищ на интернет-аукционе eBay.

Стиль работы Криса с годами не изменился. Он всегда носит теннисные туфли и джинсы, никогда не надевает галстук и очень редко — пиджак. Он несет с собой ауру продвинутого владельца плантации, который никогда не повышает голос и никогда не думает прямолинейно. Мы с Крисом любили пререкаться — или друг с другом, или объединившись против кого-нибудь третьего. Всякий раз как мы пересматривали наш договор, мы приходили ко все более и более сложным схемам финансирования. В конце одного особенно напряженного разговора, продолжая настаивать на своем, Крис вдруг повернулся ко мне и сказал: «А теперь скажи, сколько тебе нужно на самом деле». И выписал мне чек на сумму, гораздо большую, чем та, что была предусмотрена в контракте.

Однажды Джон Гейдон, Дэвид Энтховен (менеджеры King Crimson) и я провели с Крисом воскресный день в загородном доме. Там мы устроили мини-олимпиаду, в программу которой входили игры, в которые можно было играть на заднем дворе и в помещении: крокет, настольный теннис, заплыв в бассейне, бадминтон и бэк-гэммон[173]. Мы переходили от игры к игре, борьба всегда была напряженной, но результат оставался неизменным. Я не встречал людей с такой же неистовой жаждой победы, какая была у Криса.

Witchseason основала антрепренерское агентство и издательскую фирму и медленно увеличивала штат своих сотрудников, чтобы вести растущий бизнес. Это была достаточно эффективно работающая, деятельная контора, укомплектованная людьми, которые любили музыку и работали не покладая рук. Мэриан Бейн, моя помощница, соединяла работу всех воедино. Но мы никогда не продавали достаточного количества пластинок. Пока Island продолжала нас авансировать, все было хорошо, но на горизонте всегда маячила одна из двух возможностей: хит или день расчета Нетрудно догадаться, что случилось раньше.