Глава 8

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

Весной 1965-го, проведя недельку в путешествии автостопом по шотландскому Хайленду, я сел в Лох-Ломонде на поезд и отправился в Глазго. Когда я вышел из здания вокзала, меня поразило, что весь город покрыт глубоко въевшейся сажей. Надо мной нависали смутные очертания черных зданий, едкий воздух был пропитан типично шотландской смесью запахов угольного дыма и гранита.

Я заметил небольшой рекламный плакат художественной галереи Келвингроув и подумал, что ублажить глаза каким-нибудь искусством — неплохая идея для сырого воскресного полудня. В наши дни, не так давно, эта галерея получила премию за стратегическое мышление в организации музейной работы, но в то воскресенье я увидел чучело медведя, нависшее над моделью первой местной железной дороги, и стулья мастера Чарльза Ренни Макинтоша по соседству с картиной Сальвадора Дали «Видение Святым Иоанном Христа на кресте»[74]. Экспозиция была просто ошеломительной в своем любительском идиотизме.

Часы пробили пять, изгоняя забредших в музей посетителей на пожухлую траву Келвин-парка Там я пристроился к артистического вида блондинке, прогуливающейся по дорожке, и обронил какое-то ни к чему не обязывающее замечание. Она обернулась, улыбнулась, и между нами завязалась дружелюбная беседа Точнее, поначалу говорила она, а я кивал, со всем соглашаясь, хотя, по правде говоря, не мог понять ни слова Прошло несколько минут, прежде чем мои уши в достаточной мере приспособились к ее глазговскому диалекту, чтобы получился связный разговор.

Странности галереи Келвингроув и непонятная речь местных жителей привели меня в восторг. Мне нравилось ощущать себя в другой стране, и чем разительнее были отличия, тем лучше. Постоянные разъезды между Британией и Америкой в шестидесятых дали мне неограниченную возможность для сравнений и сопоставлений. Прежде всего, создавалось впечатление, что у британцев нет ничего своего. У самого нуждающегося фолк-певца в Кембридже или Гринвич-Виллидж был, по крайней мере, проигрыватель, холодильник, а многие ездили на машинах. В Англии же после покупки новой пластинки совершались целые паломничества на чью-нибудь квартиру, чтобы ее проиграть. Бутылки с молоком, которые зимой по утрам спешно забирали с оконных карнизов внутрь дома, служили напоминанием о том, что кухонное оборудование (и центральное отопление) было редкой роскошью. Подержанный 250-кубовый мотоцикл BMW, который я приобрел весной 1964-го, расширил наши возможности. Друзья запрыгивали на «тамла-мобайк»[75], и мы направлялись в Кембридж или Оксфорд или отваживались на вылазки на концерты в прежде недоступные уголки Большого Лондона.

Другой областью культурных сюрпризов были наркотики. Тонкие, как гвозди, косячки, свернутые из одного листа бумаги, в Британии встречались редко. Я благоговейно наблюдал за сооружением британской пятилистовой самокрутки со смесью табака и гашиша: поиски картонки, которую следовало свернуть в мундштук; ритуальное обжигание брикетика гашиша, тщательное облизывание бумажек; конверт от пластинки на коленях, на котором и осуществлялась сборка Большинство статей на конвертах, которые я видел, были испещрены точками — следами от горевшего гашиша.

Когда я начал встречаться с музыкантами, то заметил и другие различия между двумя культурами. Студенты британских художественных колледжей могли сначала организовать группу, а потом учиться играть на своих инструментах более или менее сносно, чтобы исполнять песни, написанные наиболее сильной личностью в команде. Результаты могли быть несовершенны с точки зрения техники, но зачастую оказывались более оригинальными, чем у аналогичных американских групп. Американцы были слишком близки к своим родным музыкальным жанрам, чтобы сделать нечто большее, нежели просто точно их воссоздать. Дилан, всегда составлявший исключение, был почти британцем в своем безразличии к вокальному изяществу или техническому совершенству во владении инструментом.

Однажды я прочитал интервью Кита Ричардса, где он рассказывал, что, когда они с Миком Джаггером познакомились, у них была одна-единственная блюзовая пластинка на двоих. Эту пластинку я хорошо знал; четырехтрековый ЕР с записью Слима Харпо на одной стороне и Лэйзи Лестера на другой, выпущенный на фирме Stateside по лицензии Excello. Они проигрывали пластинку до тех пор, пока не запилили ее так, что музыку с трудом можно было расслышать через шорох и щелчки. Поэтому саунд The Stones можно рассматривать и как переосмысление стиля Excello в духе Юго-Восточного Лондона. Если бы у них было больше пластинок, музыка группы могла бы быть менее характерной.

В середине шестидесятых Америка переживала конфликт поколений. Родители, чьи дети возвращались из школы или колледжа с длинными волосами и мятежными настроениями, часто впадали в шок. От детей отрекались, их не выпускали на улицу по вечерам, сажали «под замок», избивали, стригли, читали им нотации, отправляли к психиатрам, в военные училища или клиники для душевнобольных. В Британии я заходил в пабы, где длинноволосые парни с серьгами в ушах пили свою воскресную пинту пива рядом с папашами в матерчатых кепках[76]. Казалось, что при этом ни одни, ни другие не испытывают ни малейшего беспокойства. Американцы были настолько не уверены в своем, зачастую недавно завоеванном, положении в жизни, что не могли понять новое поколение, отвергающее то, что было заработано родителями с таким трудом. А британцы, казалось, чувствовали, что в жизни может измениться очень немногое, независимо от того, насколько длинные волосы отрастут у их ребенка. Я, человек с американскими эгалитаристскими инстинктами, раздражался каждый раз, когда какой-нибудь комик, а то и ученый муж заводил речь о том, что некоторые родители из рабочего класса не желают, чтобы их дети получали образование «выше своего положения». Британское же общество в большинстве своем казалось вполне счастливым и довольным в сравнении с Америкой, обеспокоенной проблемами социального статуса.

Но самым главным откровением для меня стала публика на концертах. Зрители, заполнявшие Club 47 в начале шестидесятых, не слишком отличались от тех, что приезжали на Ньюпортский фолк-фестиваль: учащиеся колледжей, выходцы из среднего класса. И их было не так много до тех пор, пока Дилан не всколыхнул стоячие воды. Большинство жанров черной музыки отвечали в белой Америке вкусам меньшинства В 1962-м я привел группу друзей на концерт музыки госпел в Южном Бостоне. Зрители были радушны, но изумлены нашим появлением: белые лица практически не встречались на черных концертных площадках.

В июне 1964-го я стоял у авансцены в лондонском зале Hammersmith Odeon. Звездами шоу в тот день были The Animals, The Nashville Teens, The Swinging Blue Jeans и специально приглашенные гости — Чак Берри и Карл Перкинс. Берри был легендой, но тюремные сроки за растление несовершеннолетней и уклонение от уплаты налогов вывели его за пределы мэйнстрима американского музыкального бизнеса, который определенно должен был быть респектабельным и по возможности белым.

Я уже встречался с администратором зала во время турне Caravan, так что теперь он разрешил мне встать с фотоаппаратом перед сценой этого прекрасного концертного зала в стиле ар-деко и «пощелкать» выступавших. Когда Берри начал двигаться своей «утиной походкой», зрители бросились к сцене, и я оказался зажатым между десятками девочек-тинейджеров и оркестровой ямой. Это был самый страшный кошмар американских консерваторов из среднего класса белые девочки-подростки, исступленно и пронзительно вопящие от присутствия Чака Берри.

В этот момент я заметил за кулисами знакомый силуэт человека в «фирменной» шляпе. Я уже читал в Melody Maker, что этот музыкант собирается начать клубное турне, поэтому у меня невольно вырвалось: «Э, да ведь это Джон Ли Хукер!» Девчонки вокруг меня принялись вопить: «Джон Ли? Джон Ли? Где?! Где же он?!» Я указал в сторону кулис Они начали скандировать: «Мы хотим Джона Ли, мы хотим Джона Ли!», и их призыв был быстро подхвачен половиной зала — сотнями ребят. Берри выглядел раздосадованным, потом уступил и знаком вызвал Хукера из-за кулис выйти на поклон перед зрителями. Люди стояли на стульях, кричали и приветствовали его. Хукер помахал нам рукой, а затем снова предоставил сцену Берри.

В этот момент я решил, что буду жить в Англии и продюсировать музыку для этой аудитории. По сравнению с тем, что я увидел, Америка казалась пустыней. Зрители не были какой-то привилегированной элитой, это были просто ребята, поклонники The Animals. И они знали, кто такой Джон Ли Хукер! В 1964 году ни один белый в Америке — конечно, за исключением меня и моих друзей — понятия не имел, кто это такой.