Карл Б. УОЛЛ ОХОТА НА ШПИОНА

Карл Б. УОЛЛ

ОХОТА НА ШПИОНА

Это настоящая шпионская история, только в ней нет ни накладных усов, ни плащей, ни кинжалов. Нет и красавицы типа Мата Хари. В ней также нет отчаянных схваток на краю утеса, и в ней даже никто ни разу не выстрелит. Но этот случай из анналов Федерального бюро расследований принадлежит к числу наиболее интригующих. Это дело о розысках неизвестного человека, затерявшегося в безбрежном море 8-миллионного населения Нью-Йорка.

Ночью 20 февраля 1942 года бдительный почтовый цензор, просматривавший корреспонденцию для Португалии, вытащил из очередного конверта лист с машинописным текстом. На первый взгляд он был совершенно безвредным — просто письмо какого-то человека своему старому другу. Но на конверте был указан адрес, отмеченный одним из наших агентов-контрразведчиков за границей как немецкий шпионский «почтовый ящик».

Несколько часов спустя в Вашингтоне в лаборатории ФБР специалист по симпатическим чернилам провел по чистой стороне листа смоченным в химическом растворе тампоном. На белой поверхности стали медленно проступать написанные от руки печатные буквы непривычного германского шрифта. Послание содержало информацию о войсковых транспортах и грузовых судах, собираемых в порту Нью-Йорка для готовящегося конвоя. Если бы оно попало в руки врага, над тысячами жизней солдат и моряков и десятками тысяч тонн важных грузов нависла бы смертельная угроза.

Шпиона было необходимо изловить. Но лабораторный анализ дал только одну слабую зацепку: фальшивое письмо было напечатано на трехрядном портативном ундервуде. Сотрудники принялись за почти безнадежное дело — проверку проданных и взятых напрокат в Нью-Йорке пишущих машинок.

Через десять часов поступило второе письмо, затем третье. Они тоже были отправлены из нью-йоркских почтовых отделений. Значило ли это, что шпион живет в Нью-Йорке? Но как он выглядит? Когда полицейские принимаются за поиски преступника, у них, как правило, есть хоть какие-то его приметы — у ФБР сейчас не было ничего.

Как-то ночью один особый сотрудник, в раздумьях склонившийся над копиями писем, вдруг сообразил, что отдельные их фрагменты могут быть правдой. Он понимал, что большая часть каждого письма является выдумкой, но не связанные между собой детали и описания повседневной жизни шпиона вполне могли соответствовать действительности. С растущим волнением сотрудник быстро набросал сведения, казавшиеся правдивыми, и у него получилось следующее.

«X» был женат. Он владел собственным домом, а также собакой, которая болела чумкой. Он имел работу и каждый будний день уходил из дома между семью и восемью часами утра. Он был уполномоченным гражданской обороны и недавно поменял свои очки.

В огромном Нью-Йорке существовало 98 338 человек, занимавших такую должность. Услышав об этом, ведущий дело сотрудник усмехнулся:

— Да, изрядное количество уполномоченных гражданской обороны, но это все же меньше, чем 8 миллионов Джонов Доу. Во всяком случае, теперь мы ухватили его за коготок.

С неукротимой решимостью сотрудники ФБР приступили к выполнению героической задачи — проверке каждого из 98 338 уполномоченных. Какая часть из них была жената? Какая часть имела дома, собак? Многие ли носили очки? После перехвата еще нескольких писем образ «X» обрисовался более отчетливо. К списку его характеристик было добавлено следующее: он имел во дворе дома огородик, его дом был заложен, и ему угрожало лишение права его выкупа, он хотел купить птицеводческую ферму.

По-прежнему шпион продолжал маячить неясной тенью, но он уже не был просто одним из многих миллионов. В результате непрерывной ежедневной и еженощной кропотливой работы сотрудников ФБР круг подозреваемых сужался: 98 000... 88 000... 81000. Но даже 81000 человек было очень много.

Ночью 14 апреля было перехвачено 12-е письмо. В нем имелось такое явно безобидное ностальгическое место: «Здесь очень тепло, и на деревьях набухли почки. Весна все время напоминает мне о той чудесной неделе, что мы провели на побережье в Эшториле...» Эшторил! ФБР знало об этом городке-курорте в нескольких милях от Лиссабона. В нем размещался немецкий шпионский центр сбора, обработки и распространения информации.

На срочно собранном совещании стали решать, каким способом лучше всего проверить всех иностранцев и граждан США, въезжавших в страну начиная с весны 1941 года. Не имелось ни снимка, чтобы сверять его с фотокарточками на паспортах, ни имени, ни отпечатков пальцев. Тут один из сотрудников хлопнул себя по коленям:

— У нас же есть прекрасный образец почерка «X» — его подпись на письмах «Фред Льюке». Имя, конечно, не настоящее, но изменить свой почерк почти так же трудно, как отпечатки пальцев.

— Каждый человек, въезжающий в Соединенные Штаты,— продолжал он,— должен заполнить таможенную декларацию. Почему бы нашим парням не просмотреть картотеку таможенного управления в Нью-Йорке и не сравнить почерки на заполненных декларациях с подписью «Фред Льюке»?

Следующим утром специалисты по почеркам, вооруженные фотокопиями образца почерка разыскиваемого шпиона, приступили к своей работе с тысячами и тысячами таможенных деклараций. Весной 1941 года в Штаты из Лиссабона хлынул большой поток беженцев, и заполненные формы пестрели причудливыми каракулями и закорючками, вписанными людьми всевозможных национальностей — поляками, немцами, французами, голландцами, русскими, литовцами...

Экспертиза почерков относится к разряду точных наук, заключения экспертов основываются на слабейшем изгибе буквы «е» или петельке буквы «1». Поэтому каждый бланк следовало исследовать очень тщательно. Многие дни, складывавшиеся в месяцы, перебирали эксперты казавшиеся бесконечными кипы бумаги.

9 июня 1943 года, в девять часов вечера, когда было проверено уже 4880 форм, особый сотрудник взял в руки очередную, 4881-ю декларацию и стал ее изучать. Едва он посмотрел на подпись в конце листа, всю его накопившуюся за день усталость как рукой сняло. Сотрудник навел на нее увеличительное стекло — да, тут был тот же изгиб «е», тот же наклон «F», точно такой же скос у «s». В следующую секунду его коллеги вздрогнули от торжествующего вопля.

Той же ночью эта подпись была перефотографирована в лаборатории ФБР в Вашингтоне, отпечатана в увеличенном размере и сличена с подписью на шпионских письмах. Теперь эксперты были уверены совершенно. В 1.45 ночи в нью-йоркском отделении ФБР, занимающемся сбором фактического материала, зазвонил телефон и последовал запрос: «Проверьте имя Эрнст Ф. Лемиц». Справились по списку уполномоченных гражданской обороны. Там значилось: Лемиц — 123 Оксфорд-плейс, Томпкинсвилл, Статен-Айленд, Нью-Йорк.

Меньше чем через час по сходням парома, курсирующего между Манхэттеном и Статен-Айлендом, уже сходили особые агенты. До самого утра они вели наблюдение за домом на Оксфорд-плейс, а в 7.15 из его дверей вышел длинный худой человек в очках. Один из агентов осторожно последовал за ним и увидел, как человек завернул в ресторан, стоявший неподалеку от дома.

Несмотря на ранний час, ресторан был полон портовыми рабочими, солдатами, моряками. Агент зашел внутрь. Его объект, надев грязный фартук, мыл шваброй пол. На вид ему можно было дать лет пятьдесят пять, у него были кроткие бледно-голубые глаза и редкие растрепанные темные волосы. Увидев его в толпе, вы никогда бы не обратили на него внимания — совершенно непримечательный человек, просто серый воробышек в воробьиной стае.

В ресторане слышались разговоры о грузах, передвижениях кораблей, датах отплытия и прибытия судов. Агент выпил чашку кофе и вышел.

В течение следующих шестнадцати дней и ночей со шпиона не спускали глаз. Особые агенты, переодетые матросами и изображающие из себя словоохотливых завсегдатаев баров, выявляли изобличающие факты один за другим — изобличающие, потому что они точно совпадали со сведениями, выписанными из шпионских писем. Соседи были рады возможности поболтать:

— Эрни? Конечно, я знаю Эрни. Он уполномоченный гражданской обороны в нашем квартале — слышали бы вы, как он вопит на жильцов за то, что они не затемняют окна! Эрни относится к войне серьезно.

— Эрни? Добросердечный малый. Его собачка умерла от чумки прошлым летом, и, глядя на него со стороны, можно было подумать, что он потерял лучшего друга.

— Эрни Лемид? У него один из лучших на острове огородиков во дворе.

— Банк лишил его права выкупа его дома.

— Конечно, я знаю его. Он обычно останавливается здесь пропустить стакан пива по дороге домой. Очень спокойный малый. Он все время говорит о птицеферме, которую собирается купить на днях.

Постепенно петля затягивалась. 27 июня 1943 года, через один год, четыре месяца и семь дней после того, как было перехвачено первое письмо, Лемица доставили в отделение ФБР и предъявили его письма и все остальные с таким трудом собранные доказательства. Груз фактов был слишком велик, и он подписал полное признание.

Впервые этот человек приехал в Соединенные Штаты в 1908 году в качестве клерка германского консульства в Нью-Йорке. После этого он неоднократно возвращался в Германию и во время последней поездки, в 1938 году, был завербован разведкой нацистов, обучен пользованию симпатическими чернилами и другим разнообразным премудростям шпионского ремесла. Весной 1941 года ему было приказано вернуться в Америку, найти постоянную работу и, изображая из себя благонадежного гражданина, затеряться среди миллионов.

В своем признании Лемиц указал на другого шпиона, Эрвина Харри Де Шпреттера. Оба второразрядных агента предстали перед судом и по законодательному акту о шпионаже в военное время были приговорены к тридцати годам тюремного заключения.

Как хорошо играл Лемиц свою роль Джона Доу, обнаружилось в течение нескольких последовавших за его арестом недель, когда к миссис Лемиц стали приходить соседи, чтобы выразить ей свое сочувствие. Одна женщина, у которой сын служил в армии, сказала:

— Я не думаю, что случилось что-нибудь серьезное. Ведь Эрни Лемиц и мухи не обидит.

Но для ФБР поимка этого сутулого, с тихими манерами шпиона вылилась в одну из самых нудных и утомительных работ за всю вторую мировую войну. Выследить колоритного шпиона в плаще и с кинжалом — дело не самое сложное. Агент же, который ездит в подземке и носит калоши, может, и не производит впечатления, но поймать его в тысячу раз труднее.