XLII.

XLII.

С каждым днем, с каждым часом, с каждою минутою в 1797—1800 гг. гнев Павла Петровича распространялся шире, как изверженная волканом лава быстро пробегает пространство, ширеет и все истребляет на пути своем.

В первые 10 или 15 дней владычества его сотни людей, и преимущественно coсловия дворянскаго, соделались жертвою его неукротимаго гнева! Он не рубил голов; но затечение в крепости, в смрадном удушающем подземелье, ссылка на житье в пустынях, вечно покрытых снегом, среди диких звероловцев—лучше-ли отсечения головы? Ах! одну минуту ужаса, несколько секунд страдания, доколе еще бьются жилы, дымится кровь на плахе и, в покатившейся голове с помоста, язык лепечет невнятные, глухие стоны—должно предпочесть заточению и ссылке, должно почитать благодеянием.

Отец налагал оковы на сына своего; мать, сестра не смели оплакивать участь павшаго в опалу, и в то время, как фельдъегерь мчал в кибитке скованнаго сына или брата в крепость или ссылкув степи дитя, родственники были званы на бал, на веселения, должны были казаться веселыми.....

Достойная и заслуженная кара дворянству русскому, глумившемуся тогда и до сего в гнусных чувствах и желаниях быть деспотами над крепостными их крестьянами.

Екатерина II неведомо по каким побуждениям, к удивлению целаго света, даровала дворянству права важныя, разделявшия с нею власть,— права избирать блюстителей закона, охранителей порядка, благоустройства и общественнаго спокойствия из среды своей, независимо от власти предержащей. Даровала хартию, представляющую дворянам полную и неограниченную свободу действовать в отношении лично себя и достояния, как им заблагоразсудится: служить по произволу в отечестве своем или в другом государстве; оставить навсегда отечество без всякой укоризны и преследования: жить в чужой стране и получать невозбранно доходы с своего имения; сказала: „дворянин на теле да не накажется", сказала более — мудрое, Божеское изречение, сказала: „без суда никто да не накажется". Повелела и предоставила право поверенным дворянства требовать от всех предержащих властей яснаго и подробнаго сведения в случаях, когда кем бы то ни было, по какому то ни было обстоятельству будет дворянин лишен свободы и будет более трех дней находиться под стражею. Уполномочила, когда дворяне будут иметь надобность в дополнении или в отменении закона, в учреждении вновь чего-либо, слать к себе поверенных своих (депутатов).

Дворянство русское (Говорится о дворянстве XVIII-гo века), искони в тине невежества грязнувшее, преданное лености, пьянству, сладострастно, не умели или не хотело разделить прав своих с народом (т. е. освободить крестьян от рабства)—пожелало тогда—увы! и доныне еще (1835 г.) желает сохранить гнусное право быть властелином неограниченным над рабами, крепостью, как цепью, скованными, продавать их как утварь, как домашний скот. Cиe скаредное, презрительное желание дворян в то же время, когда права были им дарованы, обезсилило их, можно сказать, разрушило, уничтожило, и права остались—как бы только для памяти напечатанными, в существе же без силы и действия. Народ или крепостные рабы, оставшись попрежнему под игом рабства, пребыли попрежнему непримиримыми врагами дворянам (1835 г.).

Народ восхищался, одобрял, выхвалял все деяния, над дворянами совершавшияся в 1796—1800 гг. В народе при Павле Петровиче не шепотом—вслух говорили относительно дворян: „вот он требует (?) их, варваров, отжили они красные дни!"

Не предполагайте, однако, того, что Павел Петрович ласкал, старался привлечь к себе народ, приобресть любовь его—нет! Bсe были, по глаголу писания, в равном достоинстве, и кто ему в минуты гнева его попадался в глаза или кто, к несчастию своему, приходил на память, того он и карал..... В

доказательство неошибочнаго о  сем заключения разскажу  следующее событие.

Полковник Михаил Антонович Гарновский—чудо своего времени: довольно будет сказать то, что он на восьми или девяти языках, кроме природнаго, изъяснялся, как бы природный того языка, на котором, из им знаемых, случалось ему разговаривать; писал отлично хорошо на всех. Императрица Екатерина II его любила, уважала, отличала; Гарновский всегда, во всякое время, имел право входить без доклада в кабинет к государыне.

Князь Потемкин — фаворит сначала, потом истинный друг, единственный друг ея—был безкорыстным, нелицеприятным другом Гарновскаго; чтил, уважал в нем ум, познания и отличныя качества души, любил его, как брата; может быть во всю жизнь свою Потемкин любил искренно одного только Михаила Антоновича (Обширныя Записки-письма М. А. Гарновскаго о событиях при дворе Екатерины II, 1786—1790 гг., напечатаны в „Русской Старине" изд. 1876 г., томы XV и XVI.    Ред.). Гарновский приходил к Потемкину в кабинет в халате, сюртуке, как был вставши с постели, в то время, когда пред князем, валявшимся небрежно на диване, стояла с подобострастием толпа— князей, графов, вельмож, царедвордцев, воинов, покрытых сединами и лаврами!

Нужно было Гарновскому говорить с князем одному, Потемкин приказывал предстоявшей толпе: „подите вон, нам дело есть!"—почтительно кланялась толпа и спешила оставить князя с Гарновским заниматься делом.

Родственники Потемкина, племянники по женам, князья— Долгорукий, Юсупов, Голицын, графы—Скавронский и Браницкий и убийца князя Голицына по велению светлейшаго—Петр Ампилиевич Шепелев, поставляли себе за большую честь, когда Гарновский поговорит с ними, приласкает.

Михаил Антонович приобрел великое, по выражению того времени несметное, богатство, но не грабежом казны государственной, не дележем с поставщиками и подрядчиками Фатеевым, Струговщиковым, жидом Ноткиным и сотнею других, им подобных, как то делали племянницы князя Потемкина и преимущественно графиня Браницкая, заставляя дядюшку, с помощию и содействием правителя канцелярии Вас. Степан. Попова, подписывать и утверждать подряды; офицер Свербеев (Николаевич-Яковлевич) доставлял Браницкой собранные по условию с подрядчиков, как положено было, по рублю или по два с четверти муки, по два или по три рубля с рога, то есть за каждаго вола деньги.

Гарновский был послан Екатериною в Лондон увезть оттуда знаменитую по происхождению рода, богатству и красоте герцогиню Кингстон (См.  в „Русской   Старине"   изд. 1877 г.,   том XVIII,  стр.  79—108, историко-биографический очерк Е. П. Карновича „Герцогиня Кингстон"         Ред.).

Герцогиня оставила мужа своего, вела с ним процесс; процесс в парламенте не то значит, что у нас в уголовной палате, правительствующем сенате и даже государственном совете. Развязка дела для Кингстон была весьма неблагоприятна,—предстояло протянуть шею под топор палача. Герцогиня искала покровительства императрицы Екатерины. Государыня соизволила на искания Кингстон, по уважению того, что (защита этой авантюристки) славы ея не повредит, самолюбия окружавших ее придворных дам не оскорбит, ибо тогда, как и всегда — (не съуметь жить) значит быть глупою, не умеющею жить в кругу большаго света, быть недостойною высокаго, знатнаго, образованнаго общества.

Кингстон обладала миллионами; с водворением в Poccию она внесет с собою великое богатство. Где, когда и кто богатому не рад? — Такого места на свете нет, человека от сотворения мира не рождалось.

Гарновский, как выше сказано, отправился в Лондон; кроме повелений государыни о Гарновском послу ея в Лондоне, графу Воронцову, императрица снабдила Гарновскаго собственноручным письмом к Фоксу. По прибытии в Лондон, Гарновский явился к герцогине, был у Фокса.

В короткое время Кингстон не могла быть без Гарновскаго, она страстно в него влюбилась. Гарновский сделался Фоксу более, нежели хороший приятель, и успел Фокса привлечь совершенно на сторону Российской державы.

Может быть Екатерина и Россия единственно обязаны дружеской связи  Гарновскаго  с Фоксом   в том,   что во время войны со Швециею,   когда министерство английское готово было и предлагало объявить России войну, послать флот в Балтийское море и соединенно со шведским действовать противу России, Фокс один сему предложению противился и, наконец, в последнем заседании парламента, когда должно было решиться— воевать против России или нет. Фокс прочитал письмо Гарновскаго, в котором  Гарновский писал ему, что государыня изволила приказать ему уведомить г-на Фокса о том, что если английское  правительство объявит ей, — всегдашней  союзнице Англии,  войну, то и в таком  случае  ея величество,  уважая взаимныя пользы обеих наций, уважая связи, между двух народов существующия и временем целаго столетия освященныя, повелит пропустить английские купеческие корабли с товарами безпрепятственно,  среди  двух  сражающихся  флотов,  во все гавани ея империи.

Предложение объявить России войну в парламенте было отринуто.

Екатерина повелела бюст Фокса воздвигнуть в Эрмитаже.

С помощию Фокса, с содействием хитраго, пронырливаго священника при российском посольстве Самбургскаго, герцогиня Кингстон, в сопровождении Гарновскаго, бежала на корабле из Англии, и тем только могла спастись от смертной казни на эшафоте.

По прибытии Кингстон в Петербург, Екатерина приняла ее дружески; (дружба герцогини) с Гарновским была уже известна в Петербурге.

Гарновский употребил всю власть любовника на то, чтобы герцогиня осталась жить навсегда в России. Все шло — как нельзя лучше желать.

Кингстон час от часу влюблялась более в Гарновскаго; он заставлял ее упрочивать навсегда оседлость свою в России; герцогиня купила большое имение в Лифляндии, начала строить огромныя палаты в Петербурге (Ныне казармы л.-г. Измайловскаго полка), наделяла Гарновскаго сотнями тысяч талеров, бриллиантами, жемчугами и считала себя счастливейшею из смертных! Но счастие смертных на земле подобно облаку тонких утренних паров, которое от слабаго дуновения зефира раздробляется и исчезает.

Умнейший, образованный, опытный, дальновидный Гарновский, друг Потемкина, удостоенный высокаго благорасположения и милостей государыни, любимый страстно и облагодетельствованный герцогинею Кингстон, взглянул в балете на прелестную танцовщицу Матрешу—и все забыто.

Герцогиня в отчаянии, терзаюсь любовною страстию, изменою любовника, не  хотела долее  оставаться в России, уехала во Францию, где не могла забыть  страстно  любимаго ею Гарновскаго, через несколько   времени умерла,—но перед выездом своим из России все имение недвижимое и движимое, все драгоценныя вещи свои, серебро, словом—все укрепила Гарновскому. Государыня на Гарновскаго изволила прогневаться.... Гарновский через три дня после того увез танцовщицу, и в имении князя Потемкина, Островках,  за пороховыми заводами, в 40 верстах от Петербурга, с Матрешей обвенчался. Объявлена Гарновскому опала, запрещено являться к государыне. Гнев  Екатерины  был  непреклонен.  Потемкин   неоднократно писал императрице о прощении Гарновскаго, но не получил удовлетворения. Однако же Гарновскому Екатерина делала поручения, чрез него посылала письма свои князю Потемкину, принять же его попрежнему не хотела (Об отношениях М. Гарновскаго ко двору императрицы Екатерины см. в „Рус. Старине", в его Записках, „Р. Ст." 1876 г., томы XV и XVI.      Ред.).