XXXVI.

XXXVI.

Но куда я зашел? Речь идет о Безбородко.

Скоро императрица узнала об отличных способностях, обширном и проницательном уме Александра Андреевича, и скоро он из канцелярии вице-канцлера был перемещен в кабинет ея величества с возложением на него должности докладчика.

Ежедневное с 7 часов утра до 1 по полдень занятие Безбородко делами в кабинете государыни под ея глазами доставило случай Екатерине узнать ближе, можно сказать, узнать Безбородко совершенно; следствием этого была полная ея Александру Андреевичу доверенность.

Острота ума, ответы его на запросы Екатерины, всегда готовые без запинания, всегда верные, требованные по делам служения, и мнения графа Безбородко были всегда основательные, всегда сообразные, приспособленные с хитрыми ея замыслами, и государыня была от Безбородко в восхищении.

Александр Андреевич твердо, незыблемо стоял на паркете дворцовом, и все наветы ненависти и зависти были для Безбородко мимо ходяшия облачка, а не громовыя тучи; иногда прыснув неожиданно, они перепутывали ветви цветов, но при появлении солнца все приходило в свой порядок и все оставалось по прежнему на своем месте.

Так и все наговоры Екатерине во вред Безбородко уничтожались при первом с ним свидании государыни.

В театральной школе, состоявшей под начальством тогдашних вельмож Соймонова, кн. Юсупова, выросла девочка Лизанька—известная потом красотою своею, искусством игры и прелестным пением—актриса Елизавета Степановна, по муже Сандунова.

Екатерина весьма любила Лизаньку, заботилась о воспитании и образовании ея; было приказано камердинеру посылать каждый день к директорам узнать о здоровье и поведении и успехах Лизаньки и докладывать ея величеству.

Мы знаем уже, что Александр Андреевич в Яссах, в звании экспедитора в канцелярии фельдмаршала Румянцева, со всем обширным и проницательным умом своим и при том с пустыми карманами, не мог преодолеть сильнаго влечения к прекрасному полу и уверял себя в том, что он мог нравиться.

Как же было ему возможно устоять против восхитительнаго влечения в настоящем его положении?

Александр Андреевич был уже высокий государственный сановник, возведенный в графское достоинство, украшенный орденами российскими и царей чужеземных.

Более 50 тысяч душ крестьян пожаловано государынею ему в крепость и сверх этого император тогда немецкий, король прусский и парламент английский были его клиентами, слили ему золотые досканцы, чаши и блюда серебряныя, камни драгоценные и пр., и пр.

Должно, разсказывая былое, быть безпристрастну и каждому событию отдавать полную справедливость.

Было время в царствование Екатерины, когда Безбородко был ея министром, что император римский (германский) ничего не дозволял себе начинать в политике без согласия и дозволения на то Екатерины; Фридерик II испрашивал соизволения у сестры своей Екатерины II на продажу 16-ти тысяч старых, заржавленных и к употреблению негодных ружей полякам, а кабинет сент-джемский не смел, без дозволения Екатерины, вооружить военнаго флюгера и выстрелить из пушки где либо на море!—Блистательная эпоха славы русской!

Она, т. е. слава, была поколеблена в последующее время Павла Петровича.

Внук Екатерины, Александр I, в 1814 году не только возстановил славу России, но вознес ее несказанно выше; он сделался диктатором Европы и не что иное, как христианское смирение, убедило Благословеннаго не воспользоваться силою и могуществом.

Александр Андреевич страстно влюбился в Лизаньку, уверял себя, что он ей нравится, а если бы, чего он никак не хотел предположить, и не нравится, то знатность его, богатство, деньги и рабская готовность гг. директоров театра содействовать и помогать всеми зависящими со стороны их средствами пылающему вожделению его сиятельства обещали скорую и незатруднительную победу.

Но графу Безбородко содействовавшие ему Соймонов и кн. Юсупов пришли в изступление, увидев все свои приступы Лизанькою с стоическою твердостью отвергнутыми.

Безбородко прислал Лизаньке 80 тысяч асс.; она взяла их и кинула в камин. 80 тыс. государственных векселей сгорело, не выменив собою и одного даже поцелуя.

Обратились к гонению, притеснениям, оскорблениям, приносили жалобы на Лизаньку, что она упрямится, своевольничает, не слушает, не уважает начальства, не хочет учить и не выучивает роль. Государыня, выслушав все на Лизаньку наветы, отвечала доносчикам:

— „Гг., в ваших словах есть много несправедливаго. Вы говорите, Лизанька не учит, не выучивает назначенных ей ролей, а вижу и слышу на театре в Эрмитаже никто из актеров так хорошо не знает роли своей, как Лизанька! Что это значит? Разве она потому в глазах ваших виновата, что я ее люблю?"

Соймонов и Юсупов едва устояли на ногах от речей царских,   не знали,  что доложить  на это государыне,  кланялись, гнулись, молчали с вытянутыми лицами, в то-же мгновение замышляли, как бы изыскать случай мстить бедной девушке и погубить ее.

Это было непреложное правило в XVIII веке всех придворных—гнать и губить всех тех, которые соделались при дворе известными не по их ходатайству и покровительству, но собственно лично своими дарованиями и уму.

Лизанька была влюблена в актера Силу Николаевича Сандунова, который всегда играл в опере Comarara (серьезная вещь) роль испанца Тита.

Лизанька и Сила превосходно играли в этой пьесе и первая, когда пела: „перестаньте (ль) льститься ложно и мыслить так безбожно, что деньгами возможно в любовь к себе склонить", всегда обращалась к стороне кресел, где сидел Безбородко.

Узнали о любви Сандунова; а когда он стал просить дозволения у директоров жениться на Лизаньке, ему было решительно отказано, и полагая причиною несогласия Лизаньки принять любовное предложение графа Александра Андреевича Безбородко в присутствии любезнаго ей Силы Сандунова, по взаимному с графом согласию, придумали удалить Сандунова из Петербурга и тем достигнуть желаемой цели.

Директорам, Соймонову и кн. Юсупову, не трудно было найти причины к обвинению беднаго актера; нашли не одну, а множество и послали за наказание в Херсон на службу в лазаретные служителя или писаря.

Однако же, это было сделано, но без ведома государыни. Сегодня бы в ночь повезли Силу в Херсон, а государыня изволила приказать на другой день представить „Comarara" в Эрмитаже. В 6 часов пополудни началась пьеса.

Государыня, заметив, что Лизанька печальна, изволила спросить: „здорова-ли Лиза?" Увидев, что роль испанца Тита играет другой актер, а не Сандунов, изволила спросить: „а где Сила?"

Государыне отвечали—сделался нездоров.

Пьеса шла своим порядком, и когда Лизанька была должна петь в пьесе: „милость сердца королева, не имей на нас ты гнева, что мы рушим твой покой, нас обидел барин злой", она встала на колени лицом к императрице и, выхватив из-за корсета просьбу, подала ее государыне.

Екатерина вспыхнула от гнева, приказала взять и подать ей прошение Лизаньки, поднялась с кресел и пошла во внутренние покои; при выходе из залы приостановилась и, шедшему немного сзади ея, дежурному генерал-адъютанту, графу Ивану Петровичу Салтыкову, изволила сказать:

— „Граф, вам поручаю Лизаньку, чтобы никто не смел ей слова укорительнаго сказать и волоском до нея дотронуться".

По возвращении в кабинет, государыня прочитала два или три раза прошение Лизаньки, в котором были изложены во всей подробности все действия графа Безбородко, Соймонова, кн. Юсупова и, наконец, что Сила не болен, но совершенно здоров, а за то, что просил дозволения у директоров вступить с нею в законное супружество, его везут теперь под стражею в Херсон, в ссылку, на всегдашнее по смерть там житье.

Государыня, прочитав последния слова прошения, закричала: Федор! (камердинер ея, Секретарев). Федор вошел. „Итальянца сюда!" [Франц Иванович Чинати— любимый ея кабинет-курьер, езжал быстро, как птица летает].

Явился итальянец (Чинати).

Государыня, отдавая ему лоскуток бумажки, на котором было написано собственною ея величества рукою: „делать без прекословия, что курьер скажет", изволила ему приказать догнать на белорусской дороге Силу Сандунова, котораго везут в Херсон,—взять его и, как можно скорее, возвратиться с ним в Петербург и прямо представить к ней. „Если бы стали тебе противиться не отдавать его, он послан под караулом, покажи письмо это", показывая на отдаваемый листок бумаги.

Происшествие это сделало большое движение при дворе и в городе ; приверженцы Безбородко и наиболее земляки его малороссы, которых он целыми табунами из Малороссии выписывал и преимущественно определял их к разным должностям, ходили повеся головы; собеседники его: Какушкин три дня вина в рот не брал, Судиенко вычитывал акафисты....

Говорили, толковали, предузнавали, предсказывали, что будет, что должно быть с Безбородко, с директорами—и никто ничего не знал.

Государыня, отправив курьера за Сандуновым, не изволила не только что-либо сказать Безбородко и директорам, да и не требовала их к себе. Но Безбородко и гг. театральные директора трусили.

Безбородко, с ближним своим объясняясь, говорил:

— „Да уж будьте снисходительны, возможно ли было предвидеть такое упорство, небывалое и неслыханное даже у светлейших княжен, какое оказалось в бедной воспитаннице театральной школы! Это особенное столкновение неприятных обстоятельств, надлежит укрепиться терпением".

Итальянец настиг Силу в 300 верстах от Петербурга, взял его из-под стражи и через двое суток представил государыне.

Императрица изволила приказать привесть Лизаньку, а дежурному генерал-адъютанту графу Салтыкову быть отцем посаженным, повесть Силу и Лизаньку в придворную церковь и велеть священнику их обвенчать.

На другой день приказано явиться Безбородко с докладом.

Александр Андреевич вошел в обыкновенно назначенный ему час в кабинет ея величества. Государыня приняла без малейшаго знака неудовольствия, благосклонно выслушала доклад, разсуждала о делах, а потом разговаривала о разных предметах, шутила, как будто никакого происшествия не случилось и как-бы она ничего не знала и не слышала.

Mapия Савишна Перекусихина злобствовала на Безбородко за кого-то из своих протеже, которому он не дал места в петербургском почтамте.

Вертясь вокруг государыни в уборной комнате, ворчала, как июньская муха жужжит без умолка, что „Безбородко нечестивый соблазнитель, что его бы стараго в монастырь посадить, да попоститься заставить, что стыд забыл, страха Божия в нем нет", и тому подобныя присказки.

Государыня долго слушала ворчанье любимой своей и верной служанки и, наконец, сказала ей:

— „ Марья Савишна, подумай, как мне наказывать Безбородко за это? Что про меня скажут? Велика беда, что первый министр приволокнулся за театральной девочкой? Если бы и успел, что же бы от этого государство пострадало? Прошу более мне не поминать прошедшаго".

Малороссияне по врожденному характеру склонны к злопамятствованию, мщению и способны на то, чтобы выжидать несколько лет случая, не пропустить его, воспользоваться им и, так сказать, исподволь наслаждаться мстительностью, томлением ненавидимаго ими человека.

Нельзя сказать о Безбородко, чтобы соврожденная склонность к мщению в нем господствовала, однако же, струя национальнаго характера в нем отсвечивалась.

Силу Сандунова обставили лазутчиками, следили его каждый шаг, ловили каждое его слово, подставя к нему людей, умеющих скоро ознакомливаться, приобретя дружбу, доверие, и, наконец, быть злодеями и предателями новаго своего друга.

Нет в том сомнения, что подосланные люди к Силе войти с ним в близкое знакомство и приязнь были приверженцы или искатели милостей графа Безбородко.

Месяцев шесть после женитьбы Сандунова, в беседе почтенных людей, где находился Сила Николаевич, завели с ним спор и, мало-по-малу разгорячая его возражениями, заставили его сказать, что он „сам благородный, как и все благородные".

В беседе был уже нарочито приготовлен блюститель исполнения предписаннаго законами и вместе строгий ревнитель присяги.

Услышав произнесенныя слова Сандуновым, что он благородный, встал с места своего и, обратясь к бывшим в комнате, просил их с стоическим равнодушием прислушать и засвидетельствовать, что Сандунов присвоил себе не принадлежащее ему титло благородства и потому есть самозванец, за что подлежит быть предан уголовному суду.

В это время, как нелицемерный исполнитель присяги говорил вышесказанное, вошед частный пристав полиции и, по долгу звания своего, узнав о причине пререканий, счел обязанностью должности своей взять Сандунова в подохранение под стражу, взял и представил на другой день при рапорте к начальству, которое немедленно, с прописанием криминальнаго Сандунова преступления, препроводило его для поступления с ним по законам в уголовную палату; палата того же числа и утра отправила Силу Николаевича в городскую тюрьму для содержания его там, как преступника, до постановления о нем по суду приговора.

Не прошло еще одних суток, Сандунов из приятельской беседы был уже перемещен на жительство в тюрьму, предан суду и находился в беседе преступников закона, готовящихся получить торговую казнь, т. е. быть высеченными кнутом.

Можно ли дать веру, что случившееся с Сандуновым было обыкновенное, простое, неподделанное событие! Нет, это было предначертание Александра Андреевича Безбородко, порученное к приведению в исполнение его приверженцами.