LXII.

LXII.

Черты нравов XVIII-го века.—Фейерверк у одного из бояр.—Кн. Г. А. Потемкин и его окружающие.—Энгельгардт.—Под Очаковым.—Суворов.—H. M. Карамзин на Лизином пруду.

Князь Иван Дмитриевич ***, блаженной памяти, не упомню по какому-то случаю давал в доме своем на Девичьем поле бал со всеми возможными причудами: благородный театр, сюрпризы супруги своей Екатерине Александровне, урожденной М***, иллюминация и фейерверк.

Весь лучший круг пирует у князя: все графы, все князья, вся знать веселится у глупца князя-хозяина. Сюрприз был приготовлен для супруги в фейерверке: статуя, представляющая fid?lit?, въ окончании фейерверка должна быть освещена бриллиантовым огнем и на пьедестале, в транспаранте, горят стихи в честь супружеской fid?lit?. Все шло прекрасно, в фейерверке было много штук, все сидели на креслах, перед фейерверком в полукружии поставленных, и в собрании 500 человек или еще и более. Никто не заметил, что виновницы праздника не было. Известно, что по сожжении штуки фейерверка вдруг сделается темно и когда зажгут другую все предметы мгновенно осветятся. Прогорела штука, другая, третья, может быть и до десяти, наконец, после возникшей тьмы, надобно было зажечь—осветить изображете fid?lit?. Фейерверкер поднес фитиль князю Ивану Дмитpieвичy, он был должен зажечь на натянутом шнуре голубка, который понесет искру пламенной любви его сиятельства к обожаемой fid?lit?. В восторге, в восхищении зажег князь куклу-голубка. Искусно сделанная фейерверкером куколка побежала по натянутому шнурку с быстротою молнии; прибежала к fid?lit?, зажгла, и что увидели! живую fid?lit?—супругу князя Катерину Александровну за статуей с товарищем моим Б—ком, faisant une infid?lit?! Что-же?—Ничего.

Все видели княгиню, никто не ошибся, но супруга князя уверила и удостоверила, что то была une femme de chambre, и блаженной памяти князь Иван Дмитриевич поверил от всей души, что то была не княгиня, а горничная девушка.

Николай Михаилович Карамзин был сочинителем стихов в честь fid?lit?, сам присутствовал на балу, видел все происшествие и вместе с прочими уверял князя, что за статуею fid?lit? видели женщину, но то была не княгиня.

Странное событие последовало, которое следовало бы предложить на обсуждение медикам, физикам и даже метафизикам: князю Ивану Дмитриевичу дал Бог сына, то есть супруга его кн. Катерина Александровна разрешилась от бремени сыном — благополучно, но у новорожденнаго князя не доставало одного уха! Какая бы причина была виною сего недостатка?

Князь Иван Дмитриевич покойный был князь с предлинными ушами!

Князь Григорий Александрович Потемкин унижал, пренебрегал знатных обращался вежливо и выслушивал благосклонно простаго офицера; отворачивался от князя, графа, смотрел на них с презрением; любил солдат, у потреблял все усилия с своей стороны оберечь солдата, успокоить его и хорошо довольствовать, но никогда не мог достигнуть цели желания своего, не умел никогда наказать за преступление.

Он знал, что все окружавшие его грабительствуют, что родныя племянницы и фаворитки его, урожденныя Энгельгард, бездельничают вместе с правителем дел Василием Степановичем Поповым, Фалеевым, жидом Ноткою,— что племянник его Энгельгард есть из первейших грабителей. Разумел и считал всех их, как каналию.

Г*** упросил князя Потемкина дозволить племяннице его, Александре Васильевне Энгельгард, вступить с ним в супружество. Светлейший дозволил, но когда приближенные начали его поздравлять с бракосочетанием племянницы ею за NN, Потемкин, посмотрев на раболепствующую толпу, сказал:

„С чем поздравлять? Вышла (дурная женщина) за (дурнаго мужчину)".

В Кременчуге князь сказал, что он нездоров и велел всем посетителям играть в карты у него в спальной комнате.

Племянница его Т*, бывшая тогда в замужестве за М***, после смерти его вышедшая за NN, играла в пикет с полковником Сибирскаго гренадерскаго полка кн. Павлом Михайловичем Д*** и ногами под столом подавали друг другу условленные знаки, вероятно о свидании.

Князь, лежавши на диване, увидел их действия, взглянул на сидевшаго подле дивана, даннаго императрицею, камердинера Фед. Ермол. Секретарева, указал ему и закричал:

„Вон, спать хочу!"

Все поднялись, откланялись спине его светлости, — князь, закричавши вон, обернулся лицом к стене.

Как скоро все разошлись, князь приказал Секретареву принесть ему три длинных свежих прутика, какими гоняют преступников солдат сквозь строй, хорошенько свить и связать их, чтобы ловчие было хлестать. Когда Секретарев принес князю прутья, его светлость сказал Федору Ермолаевичу:

„Татьяну сюда в дезабилье".

Татьяна была уже дезабилье, но вошедший Секретарев разрушил все обещанныя себе удовольствия... С досадою Татьяна спросила Федора Ермолаевича:

„Да чем это дядюшка нездоров?"

—  Не знаю, отвечал Секретарев. „Да что делает дядюшка?"

—  Изволит лежать на диване.

Татьяна досадовала, но пошла. Когда Т*** вошла в спальню к дядюшке, светлейший сказал:

„Федор, запри дверь".

Татьяна показала вид целомудрия, хотела что-то сказать, но не успела, — князь хлестал ее с плеча шпицрутенами. Татьяна визжала, просила помилования, умоляла дядюшку, взывала к нему — „помилуй, за что?" Князь, обломавши прутья на плечах и спине племянницы, с преспокойным видом сказал ей:

„Разве тебе недовольно? Пошла вон!" и лег на диван, приказав позвать Попова.

Когда Попов вошел, князь сказал ему ордер: „Д*** отправиться, с получения часа не мешкав, на Прут осмотреть место положения и ожидать моего повеления там".

В гостиной комнате оставшиеся посетители ужинать слышали визг Татьяны.

На другой день на балу мученица Татьяна должна была плясать более других, чтобы не прогневить дядюшки.

Энгельгард, Василий Васильевич, родной брат племянниц-фавориток князя светлейшаго, командовал кирасирским князя Потемкина полком, в котором было 10 тысяч кирасир. Энгельгард миллионы накрал, командуя полком, вздумал просить дядюшку поместить его губернатором.

Потемкин при всех бранил Энгельгарда:

— „Чего ты, дурак, просишь? Три губернии не доставят тебе столько, сколько ты от полка воруешь! Довольно тебе 10 тысяч лошадей!"

Князь Репнин затеял заговор противу князя Потемкина под Очаковым, обвиняя его в бездействии и трусости и намереваясь (?), составил совет из генералов отказать князю начальство над войском.

Князь про это знал, мало безпокоился, будучи уверенным, что солдаты и офицеры, любившие его до обожания, не послушали-бы повеления военнаго совета генералов и что он одним словом своим мог заговор разрушить и заговорщиков велеть разстрелять. Но эхо о замысле Репнина и генералов дошло до ушей Екатерины.

Испуганная императрица писала Потемкину, умоляла его снять осаду Очакова, разместить войско на квартиры и поспешить к ней в Петербург.

Потемкин показал и оправдал себя, что он не трус: взяв с собою весь генералитет, поехал осматривать циркуляционную линию и остановился под ядрами 50-пушечной Гассан-пашинской батареи разговаривать с князем Репниным.

Ядра сыпались с Гассан-пашинской батареи градом. Шапочки (фуражки) подымались произвольно волосами у всех на головах,—князь Репнин побелел, как полотно.

Потемкин, продержавши генералов полтора часа под ядрами, поехал шагом в свою ставку, повторяя слова:

— „Да где-же храбрецы-то? Все побледнели, как ........ с перегону".

Bcе господа-заговорщики проглотили bon mot князя, не поморщившись, будучи сердечно рады, что он поехал от ядер Гассан-пашинской батареи.

Суворов, дерзнувши осуждать действия законнаго государя своего (Павла Петровича), ползал, пресмыкался, раболепствовал пред князем Потемкиным.

Князь Потемкин обыкновенно принимал всех генералов в ставки своей в халате, в туфлях на босу ногу и без исподняго платья; дозволял себе при всех то, что только можно дозволить себе одному в комнате.

Суворов являлся  пред князем Потемкиным  в солдатской одежде, на голове каска;   вытягивался,  отдавал по солдатски почтение,  подняв правую руку ко лбу,   повертывался направо кругом и топал правою ногою.

Князь Потемкин отвечал ему всегда на это словами: — „Полно, перестань дурачиться, чучело!" Суворов с рабскою покорностью выслушивал брань князя и продолжал дурачиться,   как  то делают  шуты в домах знатных господ,—забавлял князя Потемкина.

По восшествии на трон императора Павла, когда к Суворову приехал генерал-адъютант Котлубицкий, одетый по новой форме, с повелением одеть армию по новоданному образцу, привить косы и ставить букли,—Суворов, при собрании генералов, всех штаб и большей части обер-офицеров, выбежал из кабинета своего по обыкновению своему в шароварах, без мундира, в одной рубашке, на голове каска и начал на Котлубицкаго по собачьи лаять, прыгать вокруг него и, между лаем, кричать:

,,Воняет,  воняет,  прусак,   прусак!   помилуй   Бог! воняет, курите, курите!"

Котлубицкий не пришел ни мало в замешательство, стоял преспокойно,   держав  в руки повеление, и повторял  бесновавшемуся вокруг него Суворову:

—  „Вашему сиятельству—повеление", протягивая руку, чтобы Суворов принял  куверт,  но вероятно фельдмаршал  был (не таков)—долго не хотел принять куверта, продолжая лаять на Котлубицкаго и вокруг него прыгать.

На другой день у развода Суворов читал проповедь свою солдатам:

—  „Пуля дура,   штык  молодец!  Береги пулю   на  закусочку,  пусть лежит в дуле всю кампанию.  Натиск — раз, два, три, на штыки не задерживай. Курочка, перепелочка, все, братцы, наше! ура! чудо богатыри!  Берегись солдат лазарета, немецкаго лекарствица, есть  травка-муравка,  конский  щавель, есть, братцы, в артелях свои карасики. Берегись солдат лазарета,   немецкаго лекарствица,  как огня,  а немцы лекаря — немогузнайки, ускромейки, вонючки! ура! ура!ура! чудо богатыри!"

По произнесении вышенаписанной галиматьи, Суворов снял с себя все ордена, зарыл их в землю, пропел три раза по петушиному „кукареку" и закричал: „прощай, слава России! ты умерла. Прощайте, детушки, чудо-богатыри! Прощайте!"

Не показывали-ли все действия Суворова, что он хотел возмутить (??) всю армию, привесть войско в неповиновение (??).

Суворов никогда не думал (??) о продовольствии армии, оставлял каждому на собственное попечение заботиться о пропитании себя и всякое грабительство, всякое насилие оставлял ненаказанным (??!).

Неприятное происшествие историографа нашего Николая Михайловича Карамзина на берегу Лизина пруда близ Симонова монастыря. Вдовствовавшая тогда княгиня Прасковия Юрьевна ***, урожденная княжна ***, дочь князя Юрия Никитича — дурака высшаго разряда, человека глупости истинно необыкновенной, вдова княгиня Прасковия, по долговременному вдовствовании, вступила во второй брак за дворянина Петра Александровича К—ваго.

Вдовствовавшая княгиня Прасковия жаловала чтение сочинений историографа. Николай Михайлович тогда не был еще историографом, пописывал просто, без высокаго титла. Она была с Карамзиным коротко знакома, и он, лишившись способности грешить, начал, как сам то напечатал, жен чужих добру учить.

Было летнее время; читать и ночью душно, жарко в будуаре, а читывал княгине свои сочинения сам историограф. Княгиня, историограф и, неразлучная в то время подруга княгини, девица М*** собрались поехать к Симонову монастырю и там на берегу Лизина пруда выслушать чтение Николая Михайловича — сочиненный им роман „Бедная Лиза". Поэты прихотливы: послали к Лизину пруду ковры, подушки, и, как было жарко, дамы дозволили чтецу снять ; фрак и надеть халат китайский. Чтение спокойно продолжалось, спокойствие ничто не нарушало! Начало темнеть, читать было не видно.

Слуги княгинины, чтобы не безпокоить близостию господ, стояли с каретою вдалеки за монастырем. Две дамы и историограф, прекратив чтение, наслаждались прохладою вечера, и, вероятно, Николай Михайлович их добру учил, как вдруг приходят к Лизину пруду человек восемь молодых купеческих сидельцев.

Сорванцы, посмотрит на историографа и на дам, спросили их: „что вы тут делаете?"

Николай  Михайлович  начал им что-то  ораторствовать; только двое из удальцов схватили историографа и сказали ему, чтобы он не пикнул,  а если отважится отворить рот, — они отправят  его  в пруд разговаривать с Лизой. Между тем другие—тяжко оскорбили княгиню Прасковью и г-жу М.

По окончании наставлений, преподанных княгине и госпоже М***, озорники, пожелав им и Николаю Михайловичу спокойной ночи и приятнаго сна, ушли благополучно, куда им было надобно.

С того времени Николай Михайлович читал,  а княгиня слушала   всегда   дома.   Читать   под   открытым   небом   не хорошо: туча найдет — помешает, комар кусает — надоедает, а удалые сорванцы хуже еще и тучи, и комара.