Глава LXII

Глава LXII

Мы радостно оставили Гувейру с ее шумом и пылом. Как только от нас отвязался конвой мух, мы сделали привал: на самом деле, не было нужды спешить, и двое несчастных рядом со мной испытывали такую жару, какой никогда не знали; такую, что удушливый воздух застывал на наших лицах, как железная маска. Было достойно восхищения видеть, как они боролись с собой, чтобы не заговорить об этом, и как они были способны хранить дух предприятия Акабы и держаться твердо, подобно арабам; но в этом молчании сержанты зашли далеко за пределы своих возможностей. Незнание арабского заставляло их проявлять такую излишнюю отвагу, так как сами арабы громко жаловались на тиранию солнца и духоту; но пробный эффект был благотворным, и, чтобы подыграть им, я делал вид, что получаю удовольствие.

Под конец дня мы вышли дальше и остановились на ночь под толстой оградой из тамариска. Лагерь был прекрасен, потому что за нами поднималась скала, около четырехсот футов высотой, темно-красная в лучах заката. Под ногами у нас расстилалась глина цвета буйволовой кожи, твердая и заглушающая шаги, как деревянный настил, ровная, как озеро, по полмили в каждую сторону; и на низком хребте с одной стороны стояла роща кустов коричневого тамариска, обрамленных редкой бахромой пыльной зелени, блеклой от засухи и солнечного света, они были почти того же серебристо-серого цвета, как листья олив вокруг Лебо[95], когда ветер от устья реки шевелил траву в долине, и деревья казались бледными.

Мы ехали в Рамм, к северному водоему бени-атийе: место, всколыхнувшее мои мысли, потому что даже не склонные к сантиментам ховейтат говорили мне, что здесь красиво. Завтрашний день начался бы с нашего вступления туда; но очень рано, когда еще светили звезды, меня разбудил Аид, скромный шериф харит, сопровождающий нас. Он приполз ко мне и сказал дрожащим голосом: «Господин, я ослеп». Я заставил его лечь и почувствовал, что он дрожит, как от холода; но все, что он мог сказать — ночью, проснувшись, он ничего не видел, только чувствовал боль в глазах. Блики солнца выжгли их.

^{Алленби}

День еще только начинался, когда мы ехали между двумя крупными пиками из песчаника к подножию длинного, мягкого откоса, который сливался с куполообразными холмами впереди. Они были покрыты тамариском; мне сказали, что это начало долины Рамм. Мы взглянули влево, на длинную стену скал, которая высилась отвесно, как волна в тысячу футов, к середине долины; другая арка была с правой стороны, напротив, линия крутых красных каменных холмов. Мы поехали вверх по склону, продираясь через ломкие заросли.

Пока мы шли, кустарник группировался в рощицы, спутанные листья которых принимали более насыщенный оттенок зелени, еще более чистый на фоне участков песка веселого нежно-розового цвета. Подъем стал мягким, пока долина не превратилась в закрытую наклонную равнину. Горы справа стали выше и острее, прямо в противоположность другой стороне, которая выпрямилась в один массивный красный вал. Они сливались, пока только две мили не разделяли их: и там постепенно поднимались, пока их параллельные парапеты не оказались где-то в тысяче футов над нами, убегая вперед на мили по прямой дороге.

Это не были цельные стены скал, они были выстроены по секциям, утесами, как гигантские строения по двум сторонам улицы. Глубокие ущелья, по пятьдесят футов в длину, разделяли те утесы, которые погода сгладила в виде огромных апсид и ниш, и те, что были украшены на поверхности трещинами и разломами, как будто по проекту. Пещеры высоко на обрыве были круглыми, как окна; другие, у подножия, зияли, как двери. Темные полосы сбегали по затененному фасаду на сотни футов, как будто повреждения от износа. Скалы были все в вертикальных полосах из зернистого камня; главный их ордер стоял на двухстах футов разбитого камня более темного цвета и плотной фактуры. Этот цоколь не падал складками, как ткань, подобно песчанику, а расщеплялся на низкие каменные осыпи, горизонтальные, как подножие стены.

Утесы были увенчаны гнездами куполов, не такими пламенно-красными, как вся гора, скорее серыми и мелкими. Они придавали этому притягательному месту окончательное сходство с византийской архитектурой: эта процессия скал превышала всякую фантазию. Арабские армии затерялись бы в этих пространствах, и между стенами могла ехать в ряд эскадрилья самолетов. Наш маленький караван смутился и впал в мертвую тишину, со страхом и стыдом щеголяя своей ничтожностью перед лицом этих громадных гор.

Пейзажи в детских снах бывают такими же широкими и безмолвными. Мы оглядывались в нашу память, ища образа, в котором люди шли между подобными стенами по такому же открытому пространству, как то, перед которым эта дорога должна была кончаться. Позже, когда мы часто ездили по стране, мой дух нередко уводил меня с прямой дороги, чтобы очистить мои чувства этой ночью в Рамме и этим переходом через его освещенную восходом долину к той сияющей равнине, которой никогда не позволяло мне достичь мое робкое опасение. Я говорил: «Дойду ли я в этот раз за Хазаиль и узнаю ли его до конца?» Но, по правде говоря, мне слишком нравился Рамм.

Сегодня мы ехали часами, а панорама становилась все более обширной и величественной в своей упорядоченной планировке, пока справа не открылся провал на поверхности гор, к нашему новому удивлению. Провал, где-то в триста ярдов шириной, был щелью в этой стене; и вел к амфитеатру, овальному по очертаниям, мелкому спереди и с длинными коридорами справа и слева. Стены были обрывисты, как все стены Рамма, но представали еще более великими, так как впадина лежала в самом центре возвышающейся горы, и ее малый размер делал высоты подавляющими.

Солнце зашло за западную стену, оставляя впадину в тени; но его закатный блеск затоплял умопомрачительно красным цветом крылья с каждой стороны прохода, и пламенную массу дальней стены через огромную долину. Дно впадины было из сырого песка, на котором рос темный кустарник; в то время как у подножия всех скал лежали валуны крупнее, чем дома, иногда, действительно, похожие на крепости, которые обрушились с высоты. Перед нами тропа, вытоптанная до бледного оттенка, вилась зигзагом по каменному цоколю к точке, от которой поднималась основная поверхность, и там осторожно сходила к югу по мелкому уступу, огражденному случайными лиственными деревьями. Между ними из трещин, скрытых в скалах, поднимались странные крики; эхо, превратившееся в музыку, от голосов арабов, что пасли верблюдов у источников, в трехстах футов над землей.

Дожди, падающие на серые купола вершин гор, казалось, медленно впитывались в пористые скалы; и мой ум проследовал за ними, изучая эти горы из песчаника вниз, дюйм за дюймом, пока они не сходили в непроницаемую горизонтальную кладку цоколя, сбегая по вершине струйками под давлением, взрываясь на поверхности скал перевалом из двух каменных слоев.

Мохаммед свернул в левое крыло амфитеатра. На дальнем его краю находчивые арабы расчистили место под нависающей скалой; там мы разгрузились и обосновались. Темнота сошла на нас быстро в этой высокой тюрьме; и мы почувствовали холод воздуха, напоенного водой, на своей коже, опаленной солнцем. Ховейтат, которые смотрели за грузом взрывчатки, собрали своих верблюдов и увели их с криками, проверяющими эхо, горной тропой, чтобы напоить их, не возвращаясь раньше времени в Гувейру. Мы развели костры и приготовили рис, который добавили к тушенке сержантов, пока люди, делавшие мне кофе, готовились к приему посетителей.

Арабы в палатках за лощиной, где были источники, видели, как мы входили, и спешили узнать от нас новости. В течение часа у нас побывали главы кланов дарауша, зелебани, зувейда и тогатга, произошел крупный и не слишком радостный разговор. Аид, шериф, был повержен своей слепотой и не мог снять с моих плеч обязанность развлекать гостей; и работа с такими особыми требованиями не давалась мне. Эти маленькие кланы, сердитые на абу-тайи, подозревали, что мы потакаем желанию Ауды завоевать верховенство над ними. Они не желали служить шерифу, пока не уверятся, что он поддерживает их самые крайние требования.

Гасим абу Дамейк, прекрасный наездник, который вел горцев в дни Аба эль Лиссан, казался наиболее злобным. Он был мрачным человеком с высокомерным лицом и улыбкой на тонких губах, достаточно добросердечным, но сварливым. Сегодня он пылал завистью к товейха. В одиночку я никогда не смог бы его победить, поэтому, чтобы нейтрализовать его враждебность, я принял его как соперника и вступил с ним в яростный словесный бой, пока он не замолчал. Аудитория со стыдом покинула его и склонилась, пусть хоть немного, в мою сторону. Их переменчивые суждения начали подсказывать вождям, что надо бы выйти в путь со мной. Я воспользовался случаем сказать, что Заал будет здесь утром, и что мы с ним примем помощь от всех, кроме даманийе, помощь которых станет для нас невозможной из-за слов Гасима, их придется стереть из книги Фейсала, вместе с заработанными ими наградами и благоволением. Гасим, поклявшись, что сейчас же присоединится к туркам, убрался от костра в большом гневе, пока осторожные друзья тщетно пытались сдержать его язык.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.