VII.

VII.

В непродолжительном времени, по вступлении Екатеринославскаго кирасирскаго полка в Москву, прибыл и шеф полка, генерал от кавалерии, многих орденов кавалер, кн. Григорий Семенович Волконский, человек вспыльчивый, бешеный, надменный и безтолковый. Нельзя сказать о нем, что он был дурак, а суждение его во всем, обо всем было странное, уродливое. К несчастию Екатеринославскаго полка, князь хотел подражать фельдмаршалу Суворову, который написал императору в ответ: „букли—не пушки, косы—не штыки". Кн. Волконский не хотел носить косы и букли не носил и прогневал ослушанием государя.

Мне было приказано исполнять должность при князе адъютанта; его адъютанты, Лавданский и Осипов, где-то остались и медлили прибыть в Москву. Если мне Бог благословит еще 73 года жить, я не забуду ни княжеских проказ, ни тех оскорблений, которым я был со стороны его сиятелъства подвержен.

В марте (1797) прибыл государь и все императорское семейство в Москву.

Предварительно торжественнаго в город въезда, император и двор его величества пребывали в так называемом подъезжем Петровском дворце, в 5-ти верстах от города, из заставы по дороге в Тверь и Петербург.

На другой день по прибытии его величества, было повелено всему генералитету, сенату и всем имеющим право приезда ко двору явиться, в 6 часов пополудни, в Петровский дворец, для принесения их величествам всеподданнейшаго поздравления с благополучным прибытием.

Того дня утром шеф полка, кн. Григорий Сем. Волконский, приказал мне быть у него в 4 часа пополудни, одетым в колете и кирасе на груди, сказав: „я поеду во дворец, ты— при мне".

Я осмелился доложить его сиятельству, что в кирасах велено быть пред фронтом, в колетах в торжественные дни на вахт-параде утром, вечером-же приказано на куртаге и бале быть в виц-мундирах.

 Князь так вспылил, что я думал дом на меня обрушится, топал ногами, кричал, называл меня молокососом, щенком и, наконец, сказал: „слышишь, в 4 часа здесь, в колете и в кирасе, да помни, что и думать осмелиться не должен возражать приказанию генерала—солдат будешь!"

В 4 часа я стоял в зале его сиятельства, одетый в колете и кираса на груди, как было приказано. Князь, сев в четвероместную карету, мне приказал сесть против него, и нас повезли; дорогою, перед каждым храмом князь ограждал себя крестным знамением, приказывая и мне тоже творить. В половине 6-го часа привезли нас в Петровский дворец.

Князь пошел в приемную залу и мне приказал за ним следовать. В зале обер-церемониймейстер, Петр Степанович Валуев, как кот с крысою в зубах, с росписью чинов собравшихся бегал и устанавливал каждаго на свое место. Составился в пространной зале, начиная от выходных дверей из внутренних покоев, большой круг.

Минут через 10 отворилась  дверь,  бежали гоф-фурьеры и шикали,  за ними  шел  дежурный  камергер;  в тот  день был дежурным граф Гр. Влад. Орлов  и был  очень неудачно одет; граф был беловолос как чухонец, бледнаго лица, глаза оловянные,  высокаго роста,  сухощавый,  и длинное его туловище огибал бледно-оранжеваго цвета бархатный, блестками покрытый, французскаго покроя кафтан, исподнее—того-же цвета и также покрыто блестками.

Едва государь изволил с ея величеством государынею-супругою в залу вступить и окинуть взором в зале предстоящих, как все услышали дежурному камергеру повеление, с указанием рукою на кн. Волконскаго, купно и на меня—нас было только двое в кирасах:

— „Дураков вон!"

Кн. Волконский, во изъявление благодарности за приветствие, низенько поклонился и я поклон сотворил, чуть не до полу, и дежурный камергер провел нас посреди залы к дверям, как оглашенных. Часа три везли нас обратно в Москву; стемнело, до города дорога не была освещена, к тому-же лед на дороги срубали, снег счищали, шагом проехать было затруднительно.

Кн. Волконский, шеф мой, во всю дорогу что-то шептал себе под нос вероятно благодарил за изъявленное благоволение, крестным знамением себя не ограждал, от дворца до города храмов Божьих нет, и в городов за темнотою нельзя было церквей благовременно видеть.

Но его сиятельство кн. Григорий Сем. Волконский был человек набожный, богомольный: он, проходя пред храмом Господним, преклонял колено, не разбирая, была-ли тут грязь или лужа; когда не мог приложиться к иконе, князь клал на себя знамение креста и, поцеловав персты свои, дуновением посылал, так сказать, поцелуй в прямой дирекции к иконе; у дверей в соборах Успенском, Архангельском, когда соборы были заперты, крестясь, целовал замки.

Чрез день после полученнаго благоволения, шеф, все штаб-и обер-офицеры кирасирскаго полка были на вахт-параде у Петровскаго дворца; в полку служили два брата, подполковники Ермолины.

Павел Петрович, проходя по фронту офицеров, вдруг изволил пред старшим Ермолиным остановиться и, посмотрев пристально, сказал ему:

—   „Вы,   сударь,   служили  в Новотроицком кирасирском полку?"

—  Служил, в, в., отвечал Ермолин.

—   „Погодите, погодите, сударь, вспомню: вы были полковым квартирмейстером? "

—  Был, в. в.

—   „Фамилия ваша Ермолин?"

—  Точно так, в. в.

—   „Помните, как мы об устройстве полковаго амуничника хлопотали?"

—  Помню, всемилостивейший государь, отвечал Ермолин, со слезами от восторга радости.

Государь протянул руку Ермолину и, взяв его за руку, сказал: „рад, сударь, очень рад, встретив стараго знакомаго".

По окончании вахт-парада, все окружили Ермолина, разспрашивали о давнишнем знакомстве его с государем.

Ермолин разсказал, что этому совершилось 32 года, когда он был квартирмейстером и имел счастие видеть тогда в Новгороде вел. князя, и что с того времени, находясь всегда в армии и походах, государя не видал.

„Милость царская, как роса утренняя", говорит пословица, а все пословицы суть истины, потому суть истины, что народ усвоил их ceбе и они стали достоянием всех вообще и каждаго в особенности.

Император Павел высочайше повелеть соизволил выключить из ученаго словаря несколько слов русских и не употреблять ни в речах, ни в письмоводстве: стражу называть— караулом, отряд—деташементом, исполнение— экзекуциею, объявление— публикациею, действие — акциею.

Вследствие сего особаго повеления, шеф лейб-гренадерскаго полка, Лобанов, заставил священника полковаго на заутрени воскресной петь в ирмосе вместо „на божественной страже богоглаголивый Аввакум"— „на божественном карауле!" Но пословицы Шишко да Павел (?) уничтожить не мог.

Обратимся к милости царской, изъявленной подполковнику Ермолину, который 48 годов носил звание офицера, за храбрость получил ордена Геория и Владимира, за штурм Очакова—золотой крест, названный Очаковским; сам государь узнал его чрез 32 года, вспомнил о его усердной акции при устроении амуничников, сказал ему при тысячи соглядатаев, что он очень рад, встретив стараго знакомаго, и чрез два дня после милостивейшаго приветствия и ласковаго слова—обоих братьев, подполковников Ермолиных, повелел выключить из службы, с лишением чинов, отобранием орденов и изгнанием за город! Что было причиною жестокаго наказания Ермолиным—осталось неизвестным.

Вот как это случилось.

На третий день после милостивейшаго приветствия на вахт-параде, Павел Петрович продиктовал приказ: „Екатеринославскаго кирасирскаго полка, подполковники Ермолин 1-й и Ермолин 2-й исключаются из службы, с лишением чинов, с отобранием патентов и орденов", и изустно добавил: „выгнать их за город!" и 48 лет службы, —и какой службы, в походах, сражениях, на штурмах,—как будто никогда и не существовало! И еще пословица про судьбу—как бык слизнул! Говорили тогда по углам, что выключка Ермолиных есть следствие следующаго события.

В Москву был прислан гатчинской выделки генерал-маиор Марк Абрамович Костылев, родом однодворец, поступил на службу с забритым лбом, скотина была ражая, командовал лихо, за галстух заливал по молодецки. В Москве Абрамович вступил в законное супружество со дщерью богатаго купца, Луки Долгаго, котораго дом состоял в расположении квартир кирасирскаго полка, на Большой Ордынке, против церкви Всех Скорбящих. Генерал Костылев жил по родству у тестя, а не по назначению квартиры; одному из (офицеров) Ермолиных квартирная коммисия выдала билет на постой квартиры в доме купца Долгова. Ермолин пришел в дом купца Долгова предъявить билет квартирной коммисии, но, к несчастию его, пришел в благой час.

Генерал Костылев и тесть его, купец Долгов, за полчаса до прихода Ермолина возвратились от своего родственника с обеда. Его превосходительство в это время был уже в объятиях Морфея и храпел так громко, как трубач сбор в трубу надувает, а тесть его, купец Долгов, во хмелю неугомонный, куралесил на дворе, ругал прикащиков, тузил работников, как то бывает в хозяйственном распоряжении; в самом разгаре деятельнаго упражнения Долгова, когда он таскал за волосы своего молодца (сиделец, работник), отворилась калитка и вошел Ермолин. Разгоряченный вином, разъяренный гневом, купец оставил голову молодца и, подойдя к Ермолину, нагло спросил его: „тебе что здесь надобно?"

Ермолин отвечал: „мне надобно видеть хозяина".

— „Я хозяин, сказал Долгов, говори, что тебе надобно".

Ермолин, посмотрев на пьянаго купца, отвечал ему: „когда ты хозяин, вот тебе билет на отвод мне в твоем доме квартиры".

Долгов взял билет и, не прочитав, сказал Ермолину: „ступай за мною—я тебе покажу квартиру".

Ермолин пошел, не возражая  ничего на грубое  обхождение хозяина; Долгов привел Ермолина в коровник и сказал: „вот твоему благородию квартира, велю выбелить, знатная будет светлица для твоей милости".

Спрашиваю, кто бы не осердился за такия дерзкия и оскорбительныя слова? но Ермолин на это предложение отвечал Долгову: „ты пьян, купчишка, проспись прежде и потом прочитай билет, так будешь знать с кем ты дело имеешь", и пошол со двора от Долгова.

Через день после сего происшествия Ермолины были, как выше изложено, выключены из службы.

В день торжественнаго въезда Государя в Москву, в субботу Ваии (Вербная суббота), всем штаб и обер-офицерам Екатеринославскаго кирасирскаго полка высочайше повелено никуда из квартир полка не отлучаться и чтобы никто из них не смел видеть где либо сию процессию высочайшаго въезда.

Митрополит Платон встретил императора пред Успенским собором, окруженный 200 или более семинаристов, одетых в белые стихари; они устилали путь ветвями (вербами) и пели: „осанна, благословен грядый во имя Господне!" Император Павел, прибыв для венчания своего на царство, въехал в Москву, когда Христос въехал в Иерусалим. Возложил царский венец на главу, когда Иисус Христос, Спаситель наш, воскрес (Светлое Христово воскресение). По преставлении, тело Его предано (земле) в тот день, когда тело Христа во гроб заключили (страстную пятницу).