XIV.

XIV.

Ужасно вспомнить! четыре года ожидать ежеминутно бедствия, быть во всегдашнем треволнении духа, не быть уверенным—правильны-ли, точны-ли данным повелениям действия в исполнении, ибо все зависело от каприза, прихоти, как видим избалованнаго ребенка, который царапает лицо кормилице за то, что подаренная ему кукла не отвечает на его лепетанье. Такой быт хуже каторги—нет! несноснее смерти! Не хочется умереть, разстаться со светом, да это бывает один раз—и все кончилось. Непроницаемая занавесь опустилась и отделила навсегда известное от неизвестнаго. В утешение оставшимся на поприще известном поют громко: „идеже несть болезни, печали и воздыхания, но жизнь безконечная". Каждое утро, от генерала до прапорщика, все, отправляясь на вахт-парад, шли как на лобное место. Никто не знал что его там ожидает. Ссылка в Сибирь, затечение в крепость, затворение и всегдашнее безмолвие, как в могиле, в номере неизвестных.

Бывали награды и милости, щедро расточаемые на вахт-парадах, жаловали в генералы за то, что громко, по нашему, прокричит командныя слова. Стая фельдъегерей и несколько кибиток были при вахт-параде в готовности схватить несчастнаго и мчать его туда, куда ворон и костей его не занес, — собственныя, изустно мне сказанный, слова Павлом Петровичем в Москве, 1797 года, в военной зале дворца в Лефортовой слободе.

Прошло много лет после ужаснаго четырехлетия; я. кочующая голова, приютился на несколько месяцев в Москве Белокаменной, в том граде, где я в первый раз в жизни моей заплакал.

Вижу на стене дома г. Шипова у Никольских ворот преогромнейшую вывеску, представляющую индийскую змею боа. Я вошел в комнаты, где жительство имела змея боа, за рубль серебром. M-r francais de nation officieusement поместил меня, по его мнению, на лучшее, а по моему худшее место, с котораго я видел отвратительнейшия действия алчнаго боа. Поверите-ли, какое сравнение вдруг в мысль мне, как из глубокой пропасти, вскочило, когда я увидал боа глотающаго живых кур, индеек, козленков и баранов. Вот так нас, сравнивал я, в продолжении 4 лет на вахт-парадах глотали (разные Аракчеевы и т. п. временщики).

При восшествии на трон молодаго монарха Александра Павловича все исключенные были приняты в службу, заключенные в затечение и сосланные в Сибирь на житье или в каторжную работу не по суду, а по особому повелению в прежнее царствование, которых могли отыскать—освобождены и возвращены.

По списку известных считалось генералов, штаб и обер-офицеров, также гражданской службы чиновников—12 тысяч душ.

Следовательно, в продолжении 4 лет несчастных было по 3000 на год, каждый месяц 250, каждый день 80 человек слишком, 10 лиц осталось—на части человека делить нельзя.