Тупики поместной реформы

Тупики поместной реформы

Григорий Отрепьев вступил в московские пределы с отрядом, небольшим по численности и чрезвычайно пестрым по составу. Расстрига бросил вызов Годунову, не имея сторонников ни в Москве, ни в провинции. Однако прибывший с чужбины незнакомец, назвавшийся именем покойного царевича, окруженный польскими шляхтичами и донскими казаками, не только не наталкивался на отчуждение и неприязнь, а, напротив, встретил горячее сочувствие населения Московской Руси, в первую очередь южных окраин страны. За редким исключением приграничные города дружно присягали Самозванцу. К исходу 1604 года на протяжении 600 верст от запада к востоку — от Путивля до Ельца — Лжедмитрий уже признавался истинным царевичем. Ряды его воинства даже после тяжелых поражений (каковое Расстрига потерпел под Добрыничами в январе 1605 года) пополнял широкий поток новобранцев. Войско Годунова, напротив, таяло, и, наконец, дружно перешло на сторону Расстриги вслед за воеводами Басмановым, Голицыными и Салтыковым. В июне 1605 года, спустя восемь месяцев после вторжения на Русь, бывший боярский холоп вступил в столицу как победитель.

Широкая социальная база самозванщины — одна из самых впечатляющих примет Смуты 1694–1612 годов. Недовольство существующим строем пронизывало все слои общества: боярство, мелкий служилый люд, жителей посадов, городских ремесленников, крестьян, казаков — столь трагическими для государства оказались последствия поместной реформы Ивана Грозного. Новшества, предложенные царем и его советниками, между тем диктовались самыми лучшими побуждениями и в первом приближении выглядели вполне разумными. Согласно указу 1556 года, по всему государству была произведена разверстка поместий для более равномерного наделения землей служилых людей.

«Посем же государь и сея разсмотри, которые велможи и всякие воини многыми землями завладали, службою оскудеша, — не против государева жалования и своих вотчин служба их, — государь же им уравнения творяше: в поместьях землемерие им учиниша, комуждо что достойно, так устроиша, преизлишки же разделиша неимущим… И все государь строяше, как бы строение воинъству и служба бы царская безо лжи была и без греха вправду; и подлинные тому разряды у царьских чиноначальников, у приказных людей»^{1}. С каждых ста четвертей (50 десятин) землевладелец должен был поставить одного вооруженного всадника — «человек на коне в доспехе полном, а в дальний поход о дву конь». За снаряженных в поход ратников правительство соглашалось приплачивать денежное жалованье, ослушников грозилось штрафовать^{2}.

Прежде при деде и отце Грозного великокняжеские чиновники вели учет служилых людей, исходя из их действительного наличия, физического состояния и материального положения потенциальных защитников Отечества, и на основе этих данных формировалось войско. Отныне правительство решило заняться регулированием: нарезать угодья, перемещать людей, отрезать излишки, прибавлять, делить, доплачивать, штрафовать. Поместная реформа вылилась в грандиозный эксперимент по централизованному планированию со всеми его характерными пороками и изъянами. Правительство, взявшееся все предусмотреть и все отрегулировать, достигает искомого результата лишь на бумаге, на практике постоянно возникают проблемы, ставящие чиновников в тупик. Об одной из такой проблем поведал английский дипломат Джильс Флетчер: «…Если царю покажется достаточным число лиц, состоящих на таком жалованье…, то часто их распускают, и они не получают ничего, кроме небольшого участка земли, разделенного на две доли. Такое распоряжение производит большие беспорядки. Если у кого из военных много детей и только один сын получает содержание от царя, то остальные, не имея ничего, принуждены добывать себе пропитание несправедливыми и дурными средствами ко вреду и угнетению мужиков… Это неудобство происходит вследствие того, что военные силы государства содержатся на основании неизменного наследственного порядка»^{3}.

Увы, но служба царская «безо лжи и без греха», как это задумывалось реформаторами, не получалась. Правительство не обладало достаточными ресурсами — земельными, финансовыми, организационными — для выполнения взятых на себя обязательств. Значительное число помещиков терпело нужду и лишения. Буквально вслед за приговорами о службе, а именно зимой 1557/58 года служилых пришлось освобождать от обязательств по выплате процентов по долгам. Небогатые дворяне (а таковых было большинство), дабы свести концы с концами, усиливали эксплуатацию крестьян, проживавших на выделенной помещику земле. Землепашцам вряд ли мог понравиться подобный хозяин, и они все чаще задумывались о переходе к другому более рачительному землевладельцу. Это уже в свою очередь не нравилось служилому помещику, который требовал от правительства встать на защиту его интересов.

Проблемы, возникшие в ходе реализации поместной реформы, заметно обострила опричнина. Разделение страны в 1564 году на две части — земскую и опричную и соответственное разделение служилого класса, сопровождалось перемещением огромной массы помещиков из одной половины государства в другую, что усугубило положение и самих землевладельцев, и крестьян. В последней трети XVI века не менее половины помещиков и вотчинников сменило географию землевладения^{4}. Годы опричнины стали временем широкой раздачи в поместья и вотчины черносошных и дворцовых земель, принадлежавших государю. По сути дела происходила широкомасштабная приватизация земельных угодий, с поправкой на то, что владение поместьем носило условный характер.

Процесс этот интенсивно протекал как на опричных, так и на земских территориях^{5}. Как отмечает А. А. Зимин, новые владельцы, как правило, не заботились о налаживании хозяйства в полученных ими поместьях и вотчинах — оказавшиеся в земщине надеялись на скорое возвращение их старинных владений, поэтому продавали полученные земли, а опричники, знавшие, что рано или поздно наступит конец их владычеству, стремились выжимать из крестьян как можно больше доходов.

Хищническая эксплуатация поместий повсеместно приводила к их разорению. Так в ярославской писцовой книге за 1567–1569 годы отмечалось, что «в Черемошской же волости, что были черные деревни в поместья за князьями и за детьми боярскими, и те в поместьях помещики опустошили и пометали»^{6}. Одновременно крестьянские хозяйства разорял все возрастающий налоговый пресс. С середины XVI века по 80-е годы государственные повинности волостных крестьян в центре России выросли почти в три раза. В. И. Корецкий иллюстрирует масштаб кризиса на примере Удомельской волости. В конце XV — начала XVI века она находилась в цветущем состоянии, насчитывая 564 Деревни, 1781 двор, в середине столетия волость стала еще многолюднее. Однако стали расти подати, в 1566 году началась раздача поместий астраханским новокрещенам, а в 1571–1572 годы — опричникам. И вот к началу 80-х годов XVI века в Удомельской волости мы находим в «живущем всего село в рядок, да 16 деревень без трети деревни»^{7}.

Схожую картину мы наблюдаем повсюду. В Псковском крае в конце 80-х годов уцелело 13,6 % поселений, существовавших в середине XVI века. Громадное, измеряемое многими десятками тысяч число деревень (от 50 до 90 % в разных районах) превратилось в пустоши. Аналогичную картину мы наблюдаем и в городах. В Новгороде Великом и Пскове, Коломне и Муроме за 70–80-е годы до 84–94,5 % всех посадских дворов остались без хозяев^{8}. Разоренные земледельцы и ремесленники бежали либо в колонизируемые районы Поволжья и степного юга, либо в крупные вотчины. Потенциал крупных хозяйств позволял их владельцам не донимать крестьян поборами и тем самым подрывать основу своего благосостояния.

Средние и мелкие землевладельцы возможно не хуже латифундистов понимали, что зажиточный селянин — основа преуспевающего поместья. Но ограниченная база малоземельного хозяйства не оставляла им пространства для маневра, у них не оставалось иного выхода, чем выжимать последние соки из подвластных крестьян. Селяне разбегались, оставляя помещика один на один с зарастающей пашней. Опустевшее поместье не могло служить источником поступления налогов в казну или материальной базой для воинника, готового в любой момент выступить в поход на коне и с оружием. В итоге в проигрыше оказывались все: и помещики, и государство, и в первую очередь обнищавшее крестьянство.

Вплоть до новаций Ивана Грозного крестьянин Восточной Руси не являлся простым арендатором чьей-либо земли, а имел собственное право, трудовое право на землю, которую обрабатывал. Независимо от того, работал он на «черной», дворцовой или боярской земле, никто не мог законным путем согнать его с участка, и его права на эту землю признавались судом до тех пор, пока он продолжал обрабатывать ее и платить налоги. Судебник 1550 года подтверждал за крестьянином право на свободу передвижения. Однако, по мнению Е. Ф. Шмурло, чрезвычайно быстрое развитие поместной системы стало причиной того, что «крепость крестьян к земле в глазах правительственной власти стала явлением желательным, которое следует поощрять, а то и прямо регламентировать законом»^{9}. В современной исторической литературе также высказывается точка зрения о связи распространения поместной системы с закрепощением крестьянства^{10}.

Поместная реформа не только спровоцировала хозяйственный кризис, дала толчок к развитию крепостничества, но и не решила задачи, ради которой она и затевалась, — создание системы формирования боеспособных вооруженных сил. Поместье, как правило, не обеспечивало помещика всем необходимым для несения воинской службы — лошадьми, экипировкой, оружием, да и сам он чаще всего оказывался не готов к тяготам воинской службы, не имея ни необходимых навыков, ни желания рисковать жизнью и здоровьем на государевой службе. Повидавший много европейских армий, профессиональный вояка Жак Маржерет уничижительно отзывался о московском поместном войске: «множество всадников на плохих лошадях, не знающих порядка, духа или дисциплины и часто приносящих армии больше вреда, чем пользы»^{11}. А вот неутешительные итоги смотра Новгородского разрядного полка в 1663 году: «Новгородцев бодрых треть, а две доли бедны; и добрые малоконны, а бедные все бесконны»^{12}.

Русские всадники. Гравюра из книги С. Герберштейна «Записки о Московии»

Другой острейшей проблемой, которую правительство безуспешно пыталось решить, стало нетство — уклонение от службы, неявка по призыву. Уже с середины 70-х годов XVI века, то есть спустя 20 лет после начала реформы, нетство и дезертирство в русском войске приобрели массовый характер^{13}. Поражение России в Ливонской войне в немалой степени объясняется этим обстоятельством. Проходит столетие и во время восстания Разина воевода Ю. А. Долгорукий сообщает царю Алексею Михайловичу неутешительные вести: «На воров малыя посылки посылать опасно, а многолюдную посылку послать — и у нас малолюдно: стольников объявилось в естях 96 человек, а в нетях — 92, стряпчих — в естях 95, а в нетях 212, дворян московских — в естях 108, а в нетях — 279, жильцев — в естях 291, а в нетях 1508 человек». Получается, что в среднем число нетчиков в 3,5 раза (!) превышает число добросовестных служак. И в это в разгар крестьянского восстания, грозившего большими бедами самому сословию помещиков^{14}.