Глава VI Междуцарствие. 1606

Глава VI

Междуцарствие. 1606

Убийство Поляков. Исступление народа. Переговоры бояр с Мариною и отцом ея. Труп Самозванца на Красном площади. Мнимое чудо над телом его. Молва о спасении Димитрия. Свидетельство Бера. Свойства Самозванца. Доказательства, что он не был Димитрий: слова Басманова и других свидетелей современных.

Во время бунта, несколько сот Русских окружили дом, где жил воевода Сендомирский с своими гайдуками и служителями: этот дом находился в Кремле, недалеко от царских и патриарших палат, и принадлежал некогда Борису Годунову; поставив против ворот пушки, Русские так крепко стерегли его, что не только человеку, но и собаке нельзя было выскочить. И так господин воевода не мог подать помощи своему зятю; впрочем, решился дорого продать свою жизнь, если бы на него напали.

По убиению царя и Басманова, первыми жертвами злобы народной были музыканты и песенники, люди невинные, благонравные и в своем деле искусные: все они, человек до 100, были побиты в Кремле, в монастырских домах, пожалованных им покойным государем. Потом дошла очередь до Поляков, живших в Китай-городе и других частях Москвы. Многие из них вскакивали с постелей в одних рубахах и прятались в погреба, в солому, даже в навоз; но тщетно: Москвитяне находили их и убивали, иных кольями, других каменьями или саблями; а жен и дочерей отвели к себе.

Но брат царицын, пан староста, при помощи слуг и благородных Поляков, оборонялся весьма храбро в своем доме, находившемся против пушечного двора: здесь пало много Русских. Такую же твердость явили и царицыны зятья, которые вместе с Польскими послами, вооружив до 700 человек, в том доме, где умер Датский герцог Иоанн, объявили народу, что они станут палить по городу, зажгут свой дом, сядут на коней и до последнего человека будут защищать себя, если Русские не поклянутся оставить их в покое. То же сделали и Димитриевы Польские всадники: никто из Русских не смел войти к ним на двор. Напоследок Москвитяне привезли пушки, навели их на дом царицына брата и начали палить: после двух выстрелов, Поляки согласились сдаться, только с тем, чтобы жизнь и имущество их были неприкосновенны. Русские дали слово и целовали крест. Но осажденные не верили им и хотели говорить с знатнейшими особами: тогда явился старый изменник Шуйский с товарищами и дал клятву не трогать Поляков; только просил их дня два не выходить из дома, потому, что Москвитяне злятся на них за оскорбление своих жен и дочерей.

Народ столь же милостиво поступил и с теми Поляками, которые по многолюдству могли обороняться; если же находили в доме человек 6, 8, 10, 12 и 14, всех побивали без пощады, как собак.

Несколько Поляков, сев на коней, спешили ускакать в Немецкую слободу; но к несчастью, попались к таким людям, которых в Ливонии, или Германии, казнили бы позорною смертью: то были перекрещенные мамелюки, враги христиан, преданные более Русским, нежели Немцам; Димитрий не удостоил их чести принять в свою гвардию, справедливо думая, что они, изменив Богу, не будут верны и царю. Бездельники, ожесточенные против Димитрия и Поляков более самих Русских, схватили несчастных беглецов, думавших найти у них спасение, раздели их донага и всех умертвили.

Дьявольская резня продолжалась с 3 часов до 11. Поляков погибло 2135; в числе убитых были студенты, Немецкие ювелиры и купцы Аугсбургские, имевшие много денег и всякого добра. Злодеи бросали тела убиенных на улицы, в жертву собакам и Русским площадным лекарям, которые вырезали жир из трупов. Двое суток лежали мертвые под открытым небом; в третий день убийца Шуйский приказал их подобрать и похоронить в Божьем доме. Никогда, доколе мир стоит, потомство не забудет 17 мая: как ужасен был этот день для иностранцев! Нельзя изобразить его словами; поверит ли читатель? шесть часов кряду гремел набат без умолка, раздавались ружейные выстрелы, сабельные удары, топот коней, гром колесниц и крик остервенившегося народа: «Суки, руби к…. д… Поляков!» Глас милосердия замолк в душах Москвитян: жестокие не слушали ни просьб, ни молений.

Один благородный Поляк, пробужденный тревогою, вскочил с постели в одной рубашке, и, взяв кошелек с сотнею червонцев, кинулся в погреб, где зарылся в песок. Русские, думая, что там закопаны сокровища, нашли его: бросив им свой кошелек, он молил об одной жизни, отдавался в плен, уверял, что не знает за собою никакой вины ни против царя, ни против народа; предлагал все свое имение, бывшее и в Москве, и в Польше; просил только отвести его во дворец, где он даст отчет в своих поступках. Его вывели из погреба; на дворе он увидел своих людей, раздетых донага и изрубленных: принужденный идти по трупам их, добрый человек погрузился в печаль неизъяснимую; с какою горестью смотрел он, как тяжки были вздохи его! Между тем встретился один Москвитянин и закричал: «Бей этого к… с….» Несчастный Поляк кланялся ему почти до земли и умолял ради Бога пощадить жизнь его такими словами, который смягчили бы самый камень; видя же непреклонность злодея, стал просить именем св. Николая и Пречистой Девы Марии. Жестокосердый Москвитянин ударил его саблею: тут вырвался несчастный из рук проводников, отскочил назад, снова поклонился и воскликнул: «О Москвитяне! Вы называетесь христианами: где же христианское ваше милосердие? Пощадите меня, ради святой веры вашей, ради жены и детей моих, покинутых мною в отчестве!» Все было напрасно: убийца рассек ему плечо; кровь полилась ручьями. Отчаянный Поляк бросился бежать; злодеи догнали и изрубили его: он умер в жестоких муках; потом бросились на труп и поссорились друг с другом за рубашку и портки убитого: я сам был тому свидетелем. Так бедный дворянин, потеряв все свое имущество, все одежды, золото, серебро, слуг, коней, оружие, лишился и самой жизни! Не радостную весть получили его дети и жена, братья и родные, друзья и знакомые.

В этот несчастный для иностранцев день, многие негодяи, ровно ничего не имевшие, нашли пребогатую добычу: нахватали бархатных и шелковых платьев, собольих и лисьих шуб, золотых цепей и колец, ковров, золота, серебра, всякой всячины, чего ни сами, ни предки их никогда не имели. Довольно было пищи и самохвалам: «Кому устоять против нас, Москвитян? нам числа нет. Целый свет не сладит: все должно покориться нам!» Так, любезные Москвитяне! Вы очень храбры, когда сотнями нападете на одного безоружного, особливо сонного; иначе и в нескольких тысячах не много найдется храбрецов.

Наконец в 11 часу трагедия кончилась: спасенным от смерти Полякам дарована пощада; в Москве водворилась тишина; иноземцы могли теперь вздохнуть свободно. Как веселятся мореплаватели после ужасной бури и свирепого рева морских волы, при наступлении ясной погоды; так радовались и мы, узнав, что убийства прекратились и что наших осталось в живых еще несколько сот человек. Когда мятеж затих, изменники бояре и князья собрались пред покоями царицы и велели ей сказать, что им известно ея знатное происхождение; кто же был тот вор и обманщик, который выдавал себя за Димитрия, должна выдать она, ибо знала его еще в Польше; и что если ей угодно возвратиться к отцу, то выдала бы все вещи, присланные бездельником Самозванцем к ней на родину и подаренные от Москвы.

Царица, немедленно отдав им не только свой гардероб, все драгоценные каменья, жемчуг, золотые изделия, но и последнее платье, которое носила (она осталась в одном спальном капоте), обещала заплатить за все издержки, если бояре тотчас отправить ее к отцу. Не говоря ни слова об издержках, Русские требовали только 55 000 рублей со всеми вещами, подаренными ей Самозванцем. Царица сказала в ответ: «Для чести Москвитян и в удовольствие моему государю, все эти деньги я истратила на путешествие, прибавив к ним столько же своих. Бояре все добро мое отобрали: у меня нет более ничего». Вместе с тем она просила прислать к ней одного из отцовских служителей, обещая доставить все, что только имеет, а остальное прислать из Польши, если дозволено будет ей туда возвратиться. Бояре согласились.

Узнав о таком условии, царицын отец пригласил к себе бояр и сказал им: «Вы не хотите, господа, отпустить ко мне дочь мою, не получив прежде 55 000 рублей, которые прислал ей на дорогу царь ваш, Димитрий, желавший поддержать как свою честь, так и достоинство народа? Но вы забываете, что отправляя невесту, я истратил по крайней мере столько же: вы все у неё обобрали, и еще требуете от нас денег! У меня есть теперь 60 000 талеров и 20 000 Польских злотых: если вы отпустите меня в отечество с дочерью и со всеми Поляками, я согласен вручить вам все деньги, а остальную сумму пришлю в последствии». Бояре отвечали: «Освободить тебя еще не время. Но мы согласны прислать к тебе дочь, как скоро получим твои 80 000 талеров». «Так и быть!», воскликнул добрый пан воевода. «Я хочу жить и умереть с нею. Деньги готовы, только приведите мою дочь с ея гофмейстериною и другими женщинами». Князья и бояре удалились; чрез несколько времени привели царицу к отцовскому дому; но до тех пор не отдавали ея, пока воевода Сендомирский не выслал обещанной суммы.

Огорченный столь жестоким поступком, он сказал им: «Вы поступаете с нами бессовестно. Когда покойный зять мой пришел в Россию с малочисленным отрядом, вы признали его истинным Димитрием и тем удостоверили нас, Поляков, что он имел неоспоримое право на Русский престол; вы были виною смерти Борисовой, истребили весь род его, короновали Димитрия, велели послам своим благодарить нас за наше об нем попечение, наконец торжественною грамотой, за своею печатью, уверили нас, что он сын царя Иоанна Васильевича: это свидетельство и теперь хранится в Польше. Не я предлагал дочь свою вашему государю; он сам просил ея руки чрез вас, князей и бояр. Я же только тогда согласился отпустить ее, когда все Русское царство изъявило на то желание и когда Русский посол, пред лицом его королевского величества, засвидетельствовал право Димитрия на престол Московский. После того, можете ли говорить, что он был Самозванец и что мы, Поляки, вас обманули? Так! мы были виновны; но только в том, что слишком верили вашей клятве: вы обманщики, а не мы! Мы приехали сюда друзьями, жили среди вас в беспечном спокойствии, рассеялись по городу, иной там, другой здесь, чего верно бы не сделали, если бы замышляли какое-либо зло; а вы губили нас как злейших врагов, подобно тайным смертоубийцам; словами нас приветствовали, душою проклинали! Многие сотни горестных вдов и сирот, несчастных родителей и друзей, оплакивают смерть своих милых, погубленных вашею злодейскою рукою, и на вас непрестанные жалобы воссылают к престолу Всевышнего. Чем вознаградите их за потерю? Положим, что покойный зять мой был не сын царя Иоанна, хотя вы сами утверждали противное, чем провинились пред вами 100 музыкантов? что сделали вам ювелиры и купцы, которые никогда вас не трогали и всегда продавали хорошие товары? чем виновны жены и девы, столь жестоко вами оскорбленные? Если бы мы таили дурной замысел, не три, или четыре тысячи явилось бы там, где миллион жителей: мы привели бы целое войско. Мы приехали к вам на свадьбу, а встретили смерть! Уже ли вы думаете, что Бог оставит без наказания такое злодейство? Нет, нет! Безвинная кровь, вами пролитая, вместе со слезами вдов и сирых, вопиет к престолу Всевышнего и требует возмездия! Вы можете, если хотите, погубить всех нас: Бог будет нашим судьею! Совесть ничем нас не упрекает».

Бояре и князья отвечали: «Не ты виноват, господин воевода! Мы также не виновны. Всему причиною твои надменные Поляки: они срамили жен и дочерей наших, бесчинствовали в городе, оскорбляли Русских, грозили нам смертью; на них восстал народ. Не нам было укротить толпу разъяренную! Не менее виноват и сам зять твой: он презирал наши нравы, обычаи, нашу веру; предпочитал нам всякого иностранца, вопреки своей присяге. Предав ему землю Русскую, мы ожидали от него благодарности, думали, что он не забудет, на какую степень возвели его, и не станет любить чужих, более своих. Если бы он не обманул нас, никто не отрекся бы служить ему, как Димитрий, хотя бы он был и Самозванец. Мы приняли его, чтобы низложить Бориса и поправить свою участь; вместо того, все пошло кверху дном: он ел телятину, жил как басурмане, и принудил нас к такому поступку, который нам ничуть не приятен. И теперь, если бы он жив был, мы сделали бы тоже самое. А музыкантов и других невинных людей, вместе с ним убитых, поистине весьма нам жалко: они были жертвою неукротимого исступления народного; мы не могли спасти их. Но прислужницы твоей дочери теперь находятся вместе с нашими женами и дочерьми: им гораздо лучше, нежели самой дочери твоей. Можешь взять их немедленно, если желаешь. Но поклянись: во-первых, не мстить нам, ни от своего лица, ни чрез своих родственников; во-вторых, примирить нас с королем Польским, коего подданные убиты во время смятения; в-третьих, доплатить остальные из числа 55 000 рублей деньги, и возвратить подаренные Димитрием твоей дочери вещи; не то готовься в темницу со всеми единоземцами. Выбирай!»

Воевода возразил: «Все, что было прислано зятем моей дочери, вместе с отцовским приданым, она привезла в Россию, и все у неё отобрано до последней шубы. Вам лучше знать, куда девалось это добро: у вас, князья и бояре, все ея девицы. Что можем дать мы догола обобранные? Вы не могли требовать и 80 000 талеров, данных мною за дочь: в числе их не было ни полушки вашей! Теперь мы более ничего не имеем. Впрочем охотно клянемся за себя и за всех родственников не мстить вам; пусть рассудит сие дело Тот, Кто говорит: мщение Мне подобает. Но согласится ли простить его величество, мы не знаем, и следовательно ручаться за него не можем; многие из убиенных были его подданные: участь их будет ему горестна. Он властен в моей жизни; я не могу вмешиваться в дела его. И так не требуйте от меня невозможного!»

Москвитяне отвечали: «Как исполнить нашего требования ты не хочешь, или не можешь, то изволь оставаться у нас в плену со всеми Поляками, до тех пор, когда узнаем мысли короля Польского, и получим от тебя остальную сумму, да сверх того вознаграждение за все издержки на войну с твоим зятем». «Будь воля Божья!» сказал воевода Сендомирский; «Он послал мне это бедственное бремя: перенесу его терпеливо. Есть предел, далее которого вредить мне вы не можете: исполняйте волю Всевышнего; мы ничего не страшимся!»

После того, бояре заключили воеводу с дочерью, сыновьями и родственниками в один дом, где содержали их под строжайшим караулом, не дозволяя ни кому входить и выходить из дома, без дозволения бояр. Прочие же Поляки, исключая королевского посланника, 31 мая были разосланы по темницам в разные города: в Новгород, Переславль, Ростов, Галич, Кострому, Белоозеро, Вологду; там они сидели на хлебе и воде и отдали за половинную цену все свое серебро, спасенное от грабителей, чтобы не умереть с голода. Наконец Димитрий II освободил их чудесным образом.

Описав выше смерть боярина Басманова, допрос и убиение царя Димитрия, бедствие Поляков, все ужасы мятежа, беспрерывный звон, непрестанную тревогу, расскажу теперь, что сделали Русские с своими жертвами. Обнаженные тела побитых Полякову, двое суток лежали на улицах; там терзали их псы и площадные лекари, которые вырезывали из трупов жир. Наконец высокоименитые бояре велели подобрать остатки тел, вывезти за город и бросить в Божий дом.

Бедные Поляки заключили праздник совсем не так, как начали: начали пир слишком весело, а кончили чрез меру печально. Димитрий же и Басманов не удостоились чести пролежать во дворце до вечерни: как скоро затих мятеж, неистовая чернь, привязав к ногам их веревки, потащила обнаженные трупы кругом всего дворца, чрез ворота Иерусалимские, на площадь, где находятся суконные лавки: там положили царя на стол, а Басманова на скамью, так, что ноги Димитрия лежали на груди его любимца. Между тем пришел из дворца один боярин, бросил царю на живот маску, на грудь волынку, а в рот всунул дудку, и притом сказал: «Долго мы тешили тебя, к… с… и обманщик! Теперь сам нас позабавь!» Другие же бояре и граждане, приходившие смотреть убитых, секли труп Самозванца плетьми, приговаривая: «Сгубил ты наше царство, разорил казну, дорогой приятель Немцев!» А бабы Московские, бесстыдно ругаясь над телом Димитрия, поносили царицу такими словами, что и сказать не возможно. Басманову было легче: с дозволения бояр, Иван Голицын, сводный брат умершего, взял с площади труп его и 18 мая похоронил подле его сына, за Английским подворьем. Димитрий же трое суток оставался на площади и был предметом ругательств.

В третью ночь, около стола показался свет: когда часовые хотели подойти, свет исчезал; и снова являлся, как скоро удалялись. Испуганные таким явлением, они тотчас донесли о том высоким господам, которые на другое же утро приказали отвезти тело в Божий дом, за Серпуховские ворота. Когда везли его, поднялась ужасная буря, но не во всем городе, а только по дороге в Божий дом, и едва миновали ворота на Кулишке, самые внешние, с тремя башнями, вихрь сорвал с одной башни кровлю и повалил деревянную стену до Калужских ворот. Потом сделалось чудо в Божьем доме, куда бросили тело Димитрия вместе с другими мертвецами: утром оно очутилось при входе; близ него сидели два голубя, которые тотчас улетали, если кто-либо приближался, и опять садились на труп, когда никого не было.

Бояре приказали завалить мертвеца землею; но он не долго оставался в могиле: 17 мая нашли его на другом кладбище, далеко от Божьего дома. Ужас напал на всех жителей Москвы: одни считали Димитрия необыкновенным человеком, другие диаволом, морочившим людей; иные же чернокнижником, научившимся адскому искусству у Лапландцев, которые велят убивать себя и после оживают. Наконец 28 мая решились его сжечь, и пепел развеяли по воздуху.

Уже в первый день мятежа, Поляки распустили молву, что умерщвлен был не Димитрий, а простой Немец, на него похожий: это сказка, которою Поляки думали со временем воспользоваться. Сочинитель сей книги, знав Димитрия лично и видев его мертвым, может уверить, что Русские умертвили и сожгли того самого человека, который правил государством, и который уже не воскреснет. Пусть явятся еще трое Самозванцев под именем Димитрия: все они будут обманщики.

Димитрий отличался многими превосходными качествами и необычайною храбростью; но вместе с тем, имел и важные недостатки: был очень беспечен и высокомерен; за что, без сомнения, навлек на себя гнев Божий. Гордость его была так беспредельна, что он приходил в ярость, когда получал сведения об измене Москвитян; затмевая пышностью всех своих предшественников, он величал себя именем царя царей. Телохранители должны были становиться на колени когда выходил к ним царь, или являлась царица: и Богу такую честь не всегда изъявляют! Над ним-то сбылось изречение пророка Исайи: Высоции укоризною сокрушатся, и высоции смирятся.

Заключенная царица не могла, без слез раскаяния, вспомнить, о своем высокомерии и неблагодарности к Богу, который возвел ее, дочь простого пана, на столь высокую степень; посему приписывая и свое несчастие, и бедствие супруга этому греху, она дала обет никогда не быть высокомерною, как скоро получить свободу. Да исполнит Бог, ради Христа Спасителя, ея желание! Аминь. Не худо было бы всем государям заглядывать в это трагическое зеркало, и, заметив в себе подобный недостаток, заранее исправлять его, не дожидаясь гнева Божия. Справедливо говорит пословица: что было раз, случится и вдругоредь.

Разногласие в суждениях о Димитрии, которого одни признают сыном царя Иоанна Васильевича, а другие иноземцем, побудило меня разведать истину.

1. Однажды просил я Басманова убедительно сказать мне, имеет ли всемилостивейший государь наш законное право на Русский престол? Басманов, в присутствии одного Немецкого купца, отвечал мне, по доверенности, следующее: «Вы, Немцы имеете в нем отца и брата; он жалует вас более, чем все прежние государи; молитесь о счастье его вместе со мною! Хотя он и не истинный царевич, однако, государь наш: мы ему присягнули; да и лучшего царя найти не можем».

2. Таким же образом открыл мне правду один аптекарь, служивший лет 40 сперва старому тирану, потом сыну его, после того Годунову и, наконец, Димитрию: он знал хорошо юного царевича, имев случай видеть его ежедневно. Аптекарь уверял меня, что Димитрий не сын Иоаннов; что царевич был похож на свою мать, Марию Федоровну, а царь ни мало с нею не сходствует.

3. То же самое говорила мне одна благородная Ливонка, взятая в плен Иоанном и впоследствии освобожденная в 1611 году. Она была повивальною бабкою старой царицы и находилась при Дворе безотлучно, воспитывая царевича.

4. Вскоре по убиении Димитрия, я отправился в Углич, с Немецким купцом Берндтом Хепером, родом из Риги. На пути, в одной деревне, мы встретили стопятилетнего старца, служившего в Угличе дворцовым сторожем. Разговорясь с ним об умерщвленном государе, мы просили его неотступно объяснить нам, действительно ли царь был сын Иоаннов? Старик, убежденный нашим обещанием никому не открывать слов его, встал с своего места и, перекрестившись, сказал: «Убит государь весьма храбрый; в течение одного года он заставил трепетать всех соседей. Умертвив его, Москвитяне поступили очень неблагоразумно: ибо сами возвели его на престол; конечно, он не всегда наблюдал наши обычаи, но тем не менее надлежало действовать осторожнее. Он был человек разумный; однако не сын Иоанна Васильевича: тот зарезан в Угличе, уже 17 лет, и верно истлел давным-давно. Я сам видел его мертвого, лежавшего на том месте, где он всегда игрывал. Суди Бог князей и бояр наших, погубивших двух царей кряду: время покажет, будем ли счастливее!»

5. Многие Поляки уверяют, что Димитрий был побочный сын короля Стефана Батория. Предводитель Польских войск, осаждавших Троицкий монастырь, Ян-Петр Сапега однажды за столом, выхваляя храбрость Поляков и доказывая, что они превосходили ею самых Римлян, между прочим, говорил: «За три года пред сим, вооруженною рукою мы посадили на Русский престол бродягу, под именем сына царя Иоанна Грозного; теперь в другой раз даем Русским нового царя и уже завоевали для него половину государства: он также будет называться Димитрием. Пусть их лопнут с досады: орудием и силою мы сделаем, что хотим!» Я сам это слышал.

6. В Угличе князья и бояре вообще не любили юного царевича, потому что в нем, еще отроке, обнаруживались признаки жестокосердия; люди же незначительные не могли похитить его из дворца.

7. Русские, особливо знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие земли; разве царь их принудит. Они думают, что одна Россия есть государство христианское; что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в истинного Бога; что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто кончает жизнь свою на родине. Но если бы Русские вверились иностранцам, многие высокие особы спасли бы и себя, и детей, и имение от бедствий войны долголетней. Они этого не сделали, полагаясь на защиту св. Николы; так пусть их терпят все, что он им ни посылает! Из вышесказанного, очевидно, что Димитрий был не сын Иоаннов, а иноземец; Русские же признали его царевичем только для того, чтобы свергнуть осторожного Бориса, которого иначе нельзя было бы низложить с престола.