Глава II Бориса Феодоровича. 1598–1604

Глава II

Бориса Феодоровича. 1598–1604

Деятельность правителя и сестры его. Избрание Годунова царем. Посол хана Крымского. Коронование Бориса. Попечение его о государстве. Намерение просветить Россию. Благосклонность к иноземцам. Густав, герцог Шведский. Врачи иноземные. Союз с Римским императором. Посол Турецкого султана. Сношение с разными государями. Иоанн, герцог Датский, жених Ксении. Честь Ливонским выходцам. Посольство от Ганзы. Строение городов. Замысел Богдана Вельского. Романовы.

По смерти Феодора Иоанновича, первостепенные вельможи начали жалеть о своей оплошности, и досадуя на проворного Бориса, говорили, что сей человек, низкий родом, не достоин сидеть на престоле. Но все это не помогло: правитель был коронован на зло Русским пузанам. При сем случае он и сестра его, Ирина, вдова умершего государя, поступили весьма хитро: царица, призвав к себе тайно много сотников и пятидесятников, склонила их деньгами и лестными обещаниями к убеждению воинов и граждан не избирать на царство, если потребуется их голос, никого, кроме Бориса, говоря, что он беспрерывно заботился о благе подданных, правил государством лучше всех прежних царей, и что он наградит щедро своих доброжелателей. Правитель и сам нашел многих приверженцев, при содействии монахов, разосланных из всех монастырей в разные города, при помощи вдов и сирот, благодарных ему за решение своих продолжительных тяжб, и при усердии бояр, которых он снабжал деньгами, обещая наградить и более, если изберут его государем. Этой цели он скоро достиг.

В продолжение траура, Годунов перестал заниматься делами: везде открылись беспорядки; не было суда, ни расправы; все пошло к верху дном. Посему, как скоро миновал шестинедельный (по Русскому обычаю) траур, находившиеся в Москве государственные чины спешили избрать царя из князей и бояр. Среди сих чинов явился Борис с жезлом и скипетром, сложил звание правителя, изъявил радость об освобождении себя от тяжкого бремени, от забот беспрестанных и, казалось, весьма равнодушно смотрел на корону. Первостепенные вельможи не могли надивиться такому хладнокровию, не зная, что таилось в его душе. Он вышел из собрания.

Князья, между тем, друг за другом подают голоса: один предлагает того царем, другой другого; а как дошла очередь до бояр, выступил из них вперед какой-то старец, понимавший видно, с которой стороны дует ветер, и от имени боярского сословия сказал: «Высокоименитые князья! Дело сие касается не одного звания, но каждого Русского; что определять все чины государственные, не будет и нам боярам противно». Тогда все чины собрались вместе и большинством голосов определили: «Хотя много князей и бояр в государстве; но нет мудрого и разумного царя. А как Борис Феодорович Годунов доселе „управлял престолом лучше всех прежних венценосцев“, то, „кроме его, никого другого иметь царем не желаем“». Тогда-то оправдалась пословица: глас Божий — глас народа; кого все избирают, тот и Богом избран.

Определение чинов, вероятно, не очень понравилось князьям и боярам: но делать было нечего; послали за правителем, Хитрец, однако, не явился; отвергнул корону (так искусно он притворялся) и ушел в Девичий монастырь, к сестре своей, Ирине, с которою желал он (так разгласили в народе) посоветоваться, на что ему решиться, постричься ли в монахи, или что-либо другое сделать. Клевреты же его спешили воспользоваться временем, убеждали народ действовать решительно, и говорили, что если дозволят Борису принять схиму, то во всем государстве не найдется другого столь мудрого правителя. «Прекратите ваши совещания», завопили толпы черни к боярам, «следуйте за нами в монастырь и делайте дело».

И так, вследствие определения государственных чинов, знатнейшие духовные особы, князья и бояре, купцы и царедворцы, воины и ремесленники, отправились в монастырь, для предложения правителю царской короны. Борис велел им сказать, что он довольно послужил миру и заботился о государстве; теперь желает одного спокойствия. «Государь! Борис Федорович!» завопил народ, «сжалься, смилуйся над нами; будь нам царем-государем!» Долго раздавались сие вопли; наконец он вышел из кельи; благодарил за честь и сказал, что престол должно предложить тем князьям и боярам, которые знатнее его родом. Народ не хотел этого слышать, пал на колена, кланялся в землю, взывая и умоляя: «Государь! сжалься над нами: будь царем нашим!» Борис опять скрылся, отринув просьбу. Тут, по воле избирателей, два отрока подошли к монастырю и начали петь, довольно неприятным голосом, в надежде смягчить правителя: «Смилуйся, государь Борис Федорович! Если отцы наши прогневали тебя своими грехами, тронься молением нашим: мы еще ни в чем невиновны; хотя ради нас будь царем! По всей земле Русской блуждают овцы без пастыря: будь нашим пастырем! Бог вознаградит тебя!»

Борис явился опять, уже с сестрою, и все еще упорствовал в отказе; тогда все обратились к ней с просьбою сжалиться над блуждающими овцами и убедить брата. Царица, с низким поклоном, просила его согласиться на желание бедного народа. «Вижу», сказал наконец Борис, обращаясь к собранно, «что все сословия решились возвести меня на царство: видно так угодно Богу! Но, желая удостовериться, действительно ли на то есть воля Божья, прошу несколько недель отсрочки; между тем в июне месяце пусть соберутся все граждане под Серпуховом, для похода на Крымских Татар. Всеобщее повиновение будет знаком единодушного желания видеть меня на престоле». Так долго правитель отказывался от высокой чести, которой он давно добивался!

Повестили немедленно во всем государстве, чтобы Русские к июню месяцу собрались под Серпуховом, для встречи неприятелей и для возведения Бориса на престол: вследствие сего, к назначенному времени собралось 800 000 человек вооруженных копьями и саблями, луками и стрелами; привезли также несколько сот исправных орудий. Туда вскоре прибыли Персидский и Татарский посланники: их встретили пушечною пальбою и среди чистого поля дали им аудиенцию. При сем случае столько тратили пороху, такое было великолепие, что послы, изумленные многочисленностью войска, громом орудий, богатством и пышностью двора, называли Бориса величайшим из владык земных. Отправив их в Москву, новый царь изъявил благодарность усердному народу и согласился принять корону, дав обещание радеть неусыпно о благоденствии своих подданных. Народ пожелал ему всякого благополучия, а знатнейшие чины отправились с ним в столицу.

Наконец, 1 сентября 1598 года, приняв в церкви Пресвятой Богородицы от патриарха Русского первосвященника, царский венец, он достиг той цели, к которой втайне давно уже стремился. По выходе из храма, новый царь велел бросить черни множество денег; низшим сословиям простил годовую подать; вдовам и сиротам, своим и чужеземным, роздал деньги и съестные припасы; заключенным в темницах даровал свободу и вспоможение. Сверх того он обещал торжественно, в течение пяти лет, никого не казнить смертью, указав преступников ссылать в отдаленные области; велел строить дома для судилищ и приказов; издал мудрые законы и постановления. Желая истребить грубые пороки, он запретил пьянство и содержание питейных домов, объявив, что скорее помилует вора или убийцу, нежели того, кто вопреки указу осмелится открывать кружечный двор. «Пусть дома», говорил Борис, «каждый ест и пьет, сколько хочет: может и гостей пригласить; но никто да не дерзнет продавать вино Москвитянам; если же содержавшие питейные дома, не имеют иных средств к пропитанию, пусть подадут просьбы: они получат земли и поместья». Пленным Немцам он дозволил свободное богослужение.

Желая со временем видеть своих подданных образованными, Борис предложил государственному совету вызвать просвещенных людей из Германии, Италии, Испании, Франции, Англии, и для изучения разных языков учредить школы; но попы и монахи противились такому намеренно, объявив, что в России, невзирая на обширное пространство ея, доселе господствовало единоверие, единонравие; если же настанет разноязычие, поселится раздор и прежнее согласие исчезнет. Борис оставил свое намерение; однако ж послал в чужие земли, для образования, 18 молодых дворян: 6 в Любек, 6 во Францию и 6 в Англию. Они скоро выучились языкам иностранным; но только один возвратился в Россию, именно Димитрий, данный Шведским королем в переводчики Понту Делагарди: прочие пустились в свет и не хотели видеть своего отечества. Лифляндским купцам из Дерпта, Нарвы и Феллина, плененным за несколько пред тем лет, Борис дозволил ездить внутри государства, отправляться заграницу, промышлять и торговать, где хотели, чем угодно; дал из царской казны в ссуду, без пошлин и процентов, иному 300, другому 400 рублей, на бессрочное время, доколе сам не потребует занятой ими суммы (чего однако и доселе не случилось). Все это делалось с намерением прослыть везде благотворителем. Впрочем каждый из купцов обязался клятвою не оставлять России навсегда без дозволения, никого не увозить за границу и не распускать худой молвы о государе.

В 1599 году, узнав, что Густав, герцог Шведский, сын короля Эриха, в молодости путешествовавший в Германии по желанию своей матери, живет в Риге весьма скудно, почти без всякой прислуги, Борис хотел явить ему царское великодушие и пригласил его к себе чрез посла, но тайно; приказал великолепно встретить на границе, поднести царские дары и предложить к услугам всей силы России, если он хочет отмстить вероломным Шведам и желает овладеть отцовским престолом: царь задумал выдать за него единородную дочь свою. Герцог не принял вспоможения, объявив, что скорее сам погибнет, нежели согласится опустошать отечество и губить народ; говорил много и других неуместных слов, из коих было видно, что он или слишком заучился, или чрез меру сокрушался. Ему, сверх того, не хотелось расстаться со своею любовницею, замужнею женщиною, бежавшею с ним из Данцига. Этим он навлек на себя презрение его величества и не мог уже получить руку царской дочери. Впрочем, Борис дал ему Углич, где он получал приличное содержание. Густав умер в царствование Василия Шуйского, и пред кончиною жаловался на любовницу, которую называл виною всех своих действий. Немецкий пастор Леве, из Нейштата, похоронил его 22 февраля 1607 года, в Кашинском монастыре Димитрия Солунского.

В 1600 году Борис вызвал из Германии несколько аптекарей и докторов медицины. Сверх того, по желанно царя, Английский посланник уступил ему своего собственного медика, родом Баварца, Христофора Рейтлингера, врача весьма искусного, знавшего разные языки. Доктора же, прибывшие в Россию из Германии, были: Давид Васмер, Генрих Шредер из Любека, Иоанн Гилькен из Риги, Каспар Фридлер из Кенигсберга, да студент медицины Эразм Венский из Праги. Все они должны были пользовать только государя, не смея лечить никого из посторонних; самый знатный боярин не иначе получал от них пособие, как с дозволения его величества. Определив им по 200 рублей годового жалованья, царь велел давать каждому из них ежемесячно немолотый хлеб для всего дома, по 60 возов дров и по 1 бочке пива; ежедневно по 1 штофу водки и уксуса; чрез два дни значительную часть свиного сала; ко всякому обеду присылал с царского стола в подачу по три и четыре блюда превосходного кушанья (блюда же были столь огромны, что самый сильный человек едва мог нести одно из них); давал, кроме того, по 12 и по 11 рублей деньгами, и по окончании месяца, свежий харч, для вседневного употребления; подарил им из собственной конюшни по 5 лошадей (на них отпускалось ежемесячно столько овса, сена и соломы, что легко можно было прокормить и семь лошадей), по хорошей верховой лошади для езды летнею порою в дворцовую аптеку, по другой для употребления зимою в санях, по две каретных к услугам их жен, когда они отправлялись в церковь, и по одной ломовой для домашней работы. В заключение, пожаловал каждому по 30 и по 40 душ крестьян.

Если случалось царю принимать лекарство и оно помогало, то каждый доктор получал кусок бархата или камки на кафтан и несколько дорогих соболей; не оставались они без хорошего подарка, если, с дозволения царского, успешно пользовали какого-нибудь знатного боярина. Одним словом, они были в такой чести, что сами казались князьями и боярами. Государь нередко рассуждал с ними о важных предметах, особенно о делах религии, и просил их не забывать в молитвах о благе души его. Они имели все, кроме церкви; наконец Борис внял их просьбе и дозволил выстроить храм лютеранский в Немецкой слободе, расстоянием от Москвы на четверть мили. Они собрали значительную сумму (самый бедный Немец не скупился пожертвовать часть своего имущества), и выстроили в честь Бога такую церковь, что Борис предпочел ее своим, Русским, похоронив в ней брата короля Датского, Иоанна; при сем случае он велел построить над храмом колокольню, где звонили в воспоминание о покойном принце и его единоземцах, умерших в России.

Складочная сумма была столь значительна, что Немецкие прихожане, воздвигнув Божий храм, могли на остатки ея содержать, кроме прежних пасторов, полоненных вместе с ними в Ливонии, еще двух проповедников, Германа Губемана из Вестфалии и студента Мартина Бера из Нейштата: они, прибыв в Россию 1600 года, не жалели трудов своих на учение и дела богоугодные; в скором времени составился хор из 6, 7 и 8 человек, в коем и господа медики участвовать не стыдились. Немцы плакали от умиления, что дожили в Москве, по милости Божьей, до столь счастливого времени.

В самом начале своего правления, Борис заключил союз с Римским императором Рудольфом, и, отправив его величеству в подарок, на несколько сот тысяч рублей, дорогие меха черно-лисьи, куньи, собольи, изъявил готовность выставить 10 000 воинов против Турков, на помощь христианам. В то же время султан Турецкий прислал в Москву своего посла, с весьма значительными дарами, предлагая дружбу и мир Борису Феодоровичу. Царь не принял даров и отвечал султану, что не хочет быть другом закоренелому врагу христианства, неприятелю любезного брата своего, императора Римского, что во всю жизнь свою не примирится с Турками и будет вредить им, сколько сил достанет. Вместе с тем отправил султану свиную шкуру для шубы и большой кожаной мешок, обтянутый серебряною парчою, туго набитый свиным навозом. С тех пор ни один Турецкий посол в Москве не являлся.

Кроме того, Борис Федорович заключил вечный мир с королем Шведским, перемирие на 21 год с королем Польским, дал слово не воевать с Татарами и сделался другом ныне царствующему королю Датскому, решившись отдать за королевского брата, герцога Иоанна, единородную дочь свою. Герцог прибыл в Москву; но, чрез шесть недель по приезде, умер горячкою. Его похоронили, как выше сказано, в Немецкой церкви с приличным великолепием; до сих пор уцелела гробница, где покоятся его бренные остатки, хотя церковь и сожжена вторым Дмитрием; имущество герцога, привезенное им из отечества, также и царские подарки, все было послано в Данию, вместе с находившимися при нем господами и служителями, коих царь наградил щедро, не забыв и последнего конюха.

4 октября 1601 года, Борис принял под свое покровительство многих Ливонцев, покинувших родину по следующим причинам: Ливония издревле зависела от Польши; потом, быв оставлена Поляками на произвол судьбы, она подпала власти Шведского герцога Карла, который почти всю ее покорил; когда же счастье ему изменило, и Поляки снова овладели той страною, разбив Шведов при Эларе и Кокенгаузене, тогда многие честные люди, бросив свои поместья, искали убежища, вместе с женами и детьми, в крепостях Сесвегене, Мариенбурге и Кириенбурге. Но как ветхие замки, лишенные войска, не могли оградить их от злобы неприятелей, то 35 Ливонских дворян и граждан отправились в крепость Нейгаузен, находившуюся близ Русской границы, в надежде найти пристанище и защиту от преследовавших Поляков.

Комендант ея, Ливонский дворянин Отто Фитингоф, возведенный в достоинство герцогом Карлом, не хотел принять изгнанников, под предлогом, что в крепости была теснота, хотя вскоре после того для Поляков нашлось довольно места. И так, по милости этого коменданта, бедные странники должны были перейти на Русскую сторону и искать убежища в Печорском монастыре. Игумен, известив о том царя Бориса Федоровича, испрашивал повеления, что делать с пришельцами: оставить ли их в покое, или прогнать за границу? Царь велел немедленно дать им убежище, объявить благоволение, уверить их в своем участии к бедственной судьбе их, угостить в монастыре от своего имени и предложить, не угодно ли будет им отправиться в Москву, где он даст им втрое более того, что они потеряли в Ливонии. Игумен исполнил приказание в точности. Только Ливонцы не желали ехать в Москву: они любили свободу и не хотели быть рабами; посему, изъявив признательность за царскую милость, за христианское сострадание и великодушные щедроты его величества, просили одного убежища на краткое время и остались близ монастыря в одной деревне, где было пристанище.

В следующие дни, посетили их бояре и монахи, которые советовали им отправиться в Москву, уверяя, что они, по милости царя, не будут раскаиваться. Однако ни один Немец на предложение не согласился. Чрез несколько дней, пришел к ним из монастыря переводчик, природный Русский, знавши язык Немецкий, коему научился он в Швеции, где был прежде в плену: воспоминая с живейшею благодарностью одолжение Немцев и стараясь сам оказать им услугу, он со своей стороны убеждал Ливонцев не отвергать царского предложения, говоря, что война Шведов с Поляками не скоро может прекратиться, что презирая милость государя, странники навлекут на себя его негодование, исполнив же его волю, будут счастливы; притом открыл им, по доверенности, что игумен и Печорские дворяне получили царское повеление следующего содержания: просить Немцев неотступно ехать в столицу; если же они на то не согласятся, не отпускать их в отечество, задержать, как лазутчиков, и прислать в Москву скованными.

Эти слова привели в удивление бедных людей; они весьма сокрушались и проклинали Фитингофа, который не принял их в крепости, а Поляков между тем впустил. «Не было нам места в Ливонии», думали они; «еще теснее будет в России, где иностранцы или навсегда должны остаться, или испытать всю тяжесть царского гнева». Наконец посоветовавшись друг с другом, они решились из двух зол избрать меньшее: объявили игумену, что согласны ехать в Москву, если только там не будут считать их пленниками. Игумен старался их утешить, советовал не думать ничего дурного и клялся Христом Богом, что они не встретят никакой неприятности.

Успокоенные несколько клятвою, унылые Немцы явились в монастырь, где игумен и монахи говорили им приветствие царским именем; поместили их на постоялом дворе и содержали иждивением государя так, что никто из них не истратил ни гроша, как в самой обители, так и во время пути чрез Псков, Новгород, Тверь и другие города; ежедневно давалось им столько вина, пива, меду, кушанья рыбного и мясного, вареного и жареного, что всего было вдоволь и в излишестве. Псковской воевода Андрей Васильевич Трубац, провождаемый всеми гражданами, встретил Немцев с особенною почестью; спрашивал, кого как зовут, не исключая ни жен, ни детей, ни служителей, какого кто звания, чего лишился в отечестве, и сделав всему ведомость, послал ее вперед к государю. Потом угощал их истинно по-царски 8 дней кряду; советовал им продать своих лошадей и взять вырученные деньги себе, говоря, что для них довольно у царя подвод; сверх того, одарил их шубами. И так, во имя Божие, они отправились в Москву на казенных подводах и благополучно прибыли в столицу 21 ноября. Царь велел немедленно отвести им боярские дома, недалеко от дворца на Арбате, и снабдить их всем необходимым для хозяйства: дровами, рыбою, мясом, солью, маслом, сыром, вином, пивом, медом, хлебом. Сверх того, каждому дому назначен был пристав для разных покупок.

23 декабря, Немцы получили приказание нарядиться в лучшее платье, для представления государю на другой день по утру. Многие из них желали отказаться от сей чести, говоря, что не смеют предстать пред его величество в своей бедной одежде; но царь велел им сказать, что им нечего стыдиться, что он желает видеть их, а не платье, и что, приехав к нему, по его высокому приглашению, они получат все нужное.

24 декабря, Немцы явились во дворец. Государь сидел со своим сыном в приемной зале; его окружали князья и бояре, в парчовых платьях, украшенные золотыми цепями и дорогими каменьями. Потолок, стены и пол были обиты дорогими коврами Турецкими. Немцев подводили к государю по старшинству лет: сперва старых, потом средних, напоследок молодых. Они кланялись ему и сыну его по своему обычаю. Царь сказал им чрез переводчика: «Поздравляю вас, чужеземцы, верноподданные Римского императора, и вас, Немцы из Ливонии и Шведского королевства, с прибытием в мое государство; радуюсь благополучию вашего путешествия; меня трогает несчастье, которое принудило вас покинуть родину и собственность; вы получите втрое более того, что потеряли в своем отечестве. Вас, дворяне! я сделаю князьями; вас, граждане! боярами; ваши жены и в моем царстве будут свободны; одарю вас землею, слугами, работниками; одену в бархат, шелк и золото; наполню пустые кошельки ваши деньгами; я вам не царь, не господин, а истинный отец; вы будете не подданные, а Немцы, дети мои; никто, кроме меня, не станет судить и рядить ваших споров. Дарую вам свободу в обрядах богослужения. Присягните только Богом и верою своею не изменять ни мне, ни сыну моему; не уходить тайно к Туркам, Татарам, Персам, Шведам, Полякам; не скрывать, если узнаете какой против меня замысел; не посягать на мою жизнь ни ядом, ни чародейством: тогда получите такую награду, что об ней будет говорить вся Римская империя!»

Ливонский дворянин Детлеф фон Тизенгаузен, муж весьма красноречивый, произнес от имени всех Немцев краткую речь, в коей благодарил царя за милостивое, отеческое предложение, и клялся, что все они будут до гроба верны отцу своему, государю Всероссийскому. Царь ответствовал: «Молитесь, Немцы, Богу о моем здоровье, пока я жив, вы не будете ни в чем нуждаться», и указав на жемчужное ожерелье свое, примолвил: «и этим поделюсь с вами». Потом протянул к ним руку с жезлом и дозволил каждому целовать ее; царевич также всех допустил к своей руке. За тем приглашены они к обеду.

Русские господа удалились из залы; остались только царские советники; внесли стол и поставили прямо против государя и сына его. Пожилые и знатнейшие из Немцев должны были занять места так, что царь всех их хорошо мог видеть; а младшие сидели к нему спиной. Всем прислуживали бояре. На столе, покрытом скатертью, находился белый, вкусный хлеб, с солью в серебряных солонках. Пир начался таким образом: в первой ноше подано было столь много блюд, что на столе, при всей обширности его, не осталось почти места, где было бы можно положить кусок хлеба. Носили кушанья до самого вечера. Много было всякого сорта пива, меду и вин иностранных. Царь поставил первое блюдо пред собою и, отведав, сказал: «приглашаю вас, любезные Немцы! на мою царскую хлеб-соль». «Даруй, Господи! здравие и благоденствие царю, отцу нашему!» отвечали они почтительно, встав с своих мест и благословляя царскую трапезу; таким же образом приветствовал он Немцев при первом бокале, назвал каждого по имени и примолвил: «пью за ваше здоровье; следуйте моему примеру!»

Бояре старались напоить гостей; но гости хотели быть умеренными, узнав от приставов, что царь любил трезвость и ненавидел пьянство. Царь, заметив это, рассмеялся и спрашивал их, почему они не веселятся и не пьют за здравье друг друга, как у них водится? Когда Немцы отвечали, что они, благоговея пред его величеством, не смеют предаваться шумному веселью, и что пред лицом его должно быть трезвым, он возразил: «Я вас потчиваю, как хозяин; веселитесь, как угодно, не опасаясь нарекания; пейте за мое здоровье! Лошади готовы: когда настанет время, вас отвезут невредимо». Сказав, государь встал, чтобы идти к царице; для гостей же велел принести напитки в серебряных бочках с золотыми обручами, и поручил боярам употчевать их так, чтобы они забыли все житейские горести: воля царская была исполнена, и Немцы большею частью не знали, как домой добрались.

28 декабря их призвали в Розряд (государственную канцелярию) и разделили на четыре статьи: в первой были старшие и знатные дворяне, коим объявили, что царь, отец их, благоволил осчастливить каждого из них своею милостью: сверх ежемесячного содержания, жалует им по 50 рублей в подарок, по венгерскому кафтану из золотой парчи, по куску черного бархата, по связке дорогих соболей, для приличной одежды, да по 50 рублей годового жалованья и по 800 четвертей земли с сотнею душ крестьян, в потомственное владение. Все это они получили на другой день. Ко второй статье причислены были дворяне средних лет; каждому из них пожаловал государь: 30 рублей в подарок, 30 рублей годового оклада, кусок красной камки, 40 соболей, парчовой кафтан и 500 четвертей земли с 50 крестьянами. В третьей статье находились молодые дворяне и заслуженные воины; каждый из них получил 20 рублей в подарок, столько же в годовой оклад, кусок простого бархату и кармазину, 40 соболей и поместье с 30 крестьянами. Четвертая состояла из молодых людей, большею частью из слуг; каждому из них дано было 15 рублей в подарок, столько же на жалованье, кусок кармазину и желтой камки, небольшая связка соболей и 300 четвертей с 20 крестьянами.

Вместе с тем объявлено было Немцам, что после такой награды, царь имеет право требовать от них обязательства быть готовыми на войну с врагами, если он их потребует. Таким образом, по милости Бориса Феодоровича, иной бедняк в короткое время сделался богачом. Немцы, до сих пор угнетенные горестно, не помнили себя от радости и прославляли великодушие Русского государя.

В 1602 году прибыло в Россию посольство от города Любека, состоявшее из бургомистра Конрада Гермерса, ратсгера Генриха Керхринга и секретаря Иоанна Брамбахия, с просьбою от имени всей Ганзы даровать ей полную свободу в торговле с Россией, возобновить старинные привилегия купцов Ганзейских и восстановить в Москве прежнюю их контору. Борис Феодорович отвечал посольству, что с Ганзою он не хочет иметь никакого дела, ибо вовсе ея не знает; с Любеком же, городом известным и уже получившим в России значительные торговые выгоды, не уклоняется быть в дружбе и добром согласии; вследствие чего, дает ему право учредить контору на прежнем основании. Столь доброе расположение царя могло бы доставить Любеку важные выгоды, если бы Россия наслаждалась спокойствием.

Одним словом, царь Борис старался управлять государством так, чтобы имя его славилось в землях отдаленных, и чтобы держава его процветала в мире, и благоденствии. Он любил строить новые города и поправлять старые: обвел Москву белою каменною стеною, а Смоленск весьма высокою и крепкою, в 23 фута толщиною; построил, сверх того, на южной границе, для защиты от Татарских набегов, две крепости, из которых одну назвал своим именем, Борисоградом, а другую, во имя всех царей, Царевым городом. При всем том Бог не благословил правление сего государя, потому, что он достиг престола коварством и злодеянием. Небесное правосудие жестоко наказало его, воздав ему по делам: все семейство его погибло.

Жестокий враг Немцев, Богдан Вельский, виновник многих неистовых дел царя Иоанна Васильевича, первый возмутил спокойствие Годунова: посланный им на Татарскую границу, для надзора над строением Борисограда, Вельский исполнил царское поручение; но, достроив крепость, объявил, что Борис Феодорович есть царь Московский, а он Борисоградский. Впрочем изменник недолго величался пышным титулом: Борис велел привезти его в таком уборе, который приличествовал не государю, а гнусному бунтовщику, и который Богдану был весьма кстати. Помня клятву, в течение пяти лет никого не казнить смертью, царь даровал преступнику жизнь, но велел описать все его имение, отпустил всех крепостных людей его на волю, с правом служить кому хотят, и приказал своему капитану, Шотландцу Габриелю, бывшему, до приезда вышесказанных докторов, лейб-медиком, вырвать у самодельного царя, Богдана, длинную густую бороду; после чего сослал его в Сибирь, где, вероятно, пропала у него охота выдавать себя за царя.

По усмирении этого крамольника, явились другие зложелатели Борису; то были четыре брата Никитичи, которые, как выше сказано, по смерти царя Феодора, могли бы взойти на престол, если бы не отказались от скипетра и не упустили его из рук своих. Они были раздражены поступками царя с Богданом Вельским; однако таили свою злобу и всегда казались покорными; между тем наученные неудачею Вельского, замышляли иным средством избавиться от Бориса, отравою. Собственные их слуги открыли умысел: Никитичи лишились всего, что имели, и были сосланы, подобно первому изменнику.

После сего происшествия, царь сделался весьма осторожен: бережно употреблял пищу, и для своей безопасности учредил телохранителей из нескольких тысяч стрельцов: они должны были оберегать его во дворце днем и ночью и провождать всюду, даже в церковь. Одним словом он вел такую жизнь, что бояре не могли вредить ему ни ядом, ни железом. Тогда злоумышленники, оставив прежнее оружие, убийство и отраву, прибегнули к другому коварству; а исполнителем своего замысла избрали настоящего демона, при помощи коего совершили чудеса. Справедливо говорить один писатель: «И сам Стигийский Плутон не отважится на то, что сделает неутомимый чернец и коварная старуха».