5.3. Трансформация по османскому образцу: введение Поместной системы

5.3. Трансформация по османскому образцу: введение Поместной системы

Возвращаясь к ситуации, сложившейся на Руси после экосоциального кризиса 1420 – 50-х годов, необходимо отметить, что он наиболее тяжело отразился на Северо-Западе Руси, на Новгородчине. Население значительно уменьшилось, поля было некому обрабатывать, в хозяйствах бояр ощущался недостаток рабочей силы. Сохранилось свидетельство управляющего одной из вотчин, который писал, что половины вотчины пуста, а оставшиеся крестьяне хотят уйти.[1135] Как отмечалась выше, в Пскове простой рабочий мог купить на дневную плату 24 кг ржи – это была очень высокая плата, в 3–5 раз больше, чем в XVI столетии. На Руси сложилась та же ситуация, что и в странах Европы после Великой Чумы: нехватка сельскохозяйственных рабочих заставляла лендлордов платить им большую плату или… пытаться принудить их к работе силой. В Англии и Франции попытка вернуть крестьян в крепостное состояние привела к большим восстаниям и закончилась неудачей, но в Польше и Литве закрепощение стало реальностью.[1136] В 1447 году Судебник короля Казимира IV оформил вотчиную власть землевладельцев над их крестьянами. «Поистине земледельцы обременены жесточайшим рабством», – говорил королю профессор Краковской академии Ян из Людзиска.[1137] К концу XV века было отменено право давности при розыске беглых крестьян, крестьян продавали, меняли, закладывали.[1138] Между тем Новгород, изнемогая в борьбе с Орденом, все теснее сближался с Литвой; с 1430 года новгородцы приглашали на княжение литовских князей, вассалов короля Казимира. «Литовская» партия в Новгороде состояла из бояр, которым очень нравились порядки Литвы и Польши: уже в 1440-х годах в договоре новгородцев с Казимиром было установлено правило возвращать хозяину всех беглых крестьян наравне с холопами. Бояре заключали между собой договора и обязывались не принимать к себе крестьян из чужих поместий.[1139] В 1471 году бояре принудили новгородцев пригласить королевского наместника; Казимир вступил в управление Новгородом и – характерная подробность – обязался не принимать жалоб от холопов и смердов на своих хозяев.[1140]

В московских землях складывалась иная ситуация. В обстановке разрухи бояре и монастыри часто присваивали запустевшие «черные» земли: «…Пустоши волостные разоймали бояре и митрополиты… и нам, господине, было не до земель, людей было мало, искати некому», – говорится в одном из актов того времени.[1141] Когда спустя несколько десятилетий население увеличилось, крестьяне стали отстаивать свое право на отнятые у них земли в судах; судебные процессы приняли массовый характер – и великий князь Иван III встал на сторону крестьян, решая дела в их пользу.[1142]

Переход Новгорода в литовское подданство вызвал немедленную реакцию Ивана III. В мае 1471 года великий князь созвал на совещание своих братьев, митрополита и воевод, чтобы обсудить произошедшее. Очевидно, в то время Иван III еще не чувствовал себя самодержавным монархом и в важных случаях советовался с боярами и со «все воя».[1143] Летом 1471 года великокняжеское войско разгромило новгородцев на реке Шелони и заставило их отказаться от присяги Казимиру. Борьба великого князя с Новгородом имела социальный подтекст: его противниками выступали бояре из «литовской партии», а «меньшие люди» были по большей части на стороне Москвы.[1144] Иван III обещал боярам «не вступаться» в их вотчины – однако после мятежа в 1479 году великий князь казнил несколько «великих бояр» из числа заговорщиков и конфисковал их земли. По-видимому, эти земли были розданы первым помещикам, о которых упоминает жалованная грамота 1482 года.[1145] Решительная реформа была произведена зимой 1487 / 88 года: в ответ на некий (возможно, мнимый) «заговор» Иван III выселил всех богатых новгородцев, отправил в Москву 7 тысяч «житьих людей» и вселил на их место москвичей. Это событие летопись назвала «выводом» новгородцев.[1146] Практически все земли Новгорода – кроме немногочисленных крестьянских земель – были конфискованы; затем была проведена перепись и осуществлено первое массовое наделение воинов поместьями.[1147]

Эта небывалая до тех пор на Руси акция имеет огромное значение – она положила начало созданию поместной системы, системы, которая легла в основу нового российского государства. Специалисты подчеркивают, что поместная система представляла собой качественно новую военную организацию, что она появилась внезапно и сразу же получила широкое распространение.[1148] Новое международное положение Москвы требовало создания новой армии. В середине XV века Золотая Орда окончательно распалась, и ханства-наследники сошлись в долгих междоусобных войнах. В 1480 году, опираясь на союз с Крымом, Иван III отразил вторжение астраханского хана Ахмата и формально прекратил выплату дани татарам. Однако опасность набегов сохранялась; татары сохраняли военное превосходство, обусловленное мобильностью кавалерии и использованием мощных луков. Чтобы устоять в новом раунде войны с Великой Степью, независимому Московскому государству требовалось очень сильное войско. Между тем в начале правления Ивана III Москва не имела отлаженной военной системы.[1149] Войско великого князя представляло собой старинное ополчение, состоявшее из детей боярских и «городовых полков», к примеру, в 1469 году Иван III послал на Казань «из Москвы сурожан и суконников, и купчих людей, и прочих всея Москвичей, кто пригожи, по силе…»[1150] Необходимо было проведение военной реформы – и понятно, что советники великого князя искали образец для такой реформы.

Вопрос об истоках поместной системы является предметом давних споров историков. Некоторые специалисты считают, что эта система была заимствована из Византии. Волею судеб история России была тесно связана с историей Византийской империи – обе страны соединяли узы общей религии, православия. После падения Константинополя Россия стала последним оплотом греческой веры и сюда устремились беглецы с Балкан. В 1472 году великий князь Иван III женился на Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Вместе с Софьей в Россию прибыло много греков. К. А. Неволин и В. Б. Ельяшевич считали, что Софья и окружавшие ее греки могли подсказать Ивану III мысль о введении поместий по образцу греческой пронии.[1151] Однако исследования В. И. Саввы показали, что влияние Софьи преувеличивалось современниками; Софья долгое время находилась в немилости и не имела голоса при решении государственных дел.[1152]

Нам представляется, что источник поместной системы следует искать не в давно разложившихся и забытых к тому времени византийских институтах, а в более близких порядках могущественного соседа – Османской империи. Как отмечалось выше, «вывод», «сюргун», был обычным последствием османского завоевания, и все дальнейшие мероприятия Ивана III на Новгородчине – перепись населения, земельный реестр, фиксация налогов и наделение воинов поместьями – в точности копировали османскую процедуру присоединения завоеванных земель к Империи. Точно также и условия владения поместьями в точности копируют условия владения османским «тимаром». Так же, как в Турции, русскому воину за его службу давали от государя поместье с крестьянами – однако это поместье оставалось государственной собственностью; помещику причитались лишь платежи, зафиксированные в переписных листах. Поместье было небольшим, молодой воин, «новик», получал не больше 150 десятин земли – около десяти крестьянских хозяйств, это примерно соответствовало османскому «кылыдж тимару». Так же, как в Турции, каждую весну воины собирались на войсковой смотр и затем отправлялись в поход или на сторожевую службу на границе – служба была практически постоянной. Если воин на смотру или в походе вызывал недовольство командиров, то поместье могли отнять; если помещик проявил себя в бою, то «поместную дачу» увеличивали (у османов эти добавки назывались «хиссе»). Воинские командиры, бояре и воеводы, получали до 1500 десятин земли, но были обязаны приводить с собой дополнительных воинов – наемных слуг или боевых холопов – по одному человеку с каждых 150 десятин (у османов – одного человека с 1–2 тысяч акче дохода). Дворянин, получавший отставку по старости или из-за ран, имел право на часть поместья, «прожиток» (у османов – «текайюд»). Если сын помещика поступал в службу вместо умершего отца, то он мог наследовать отцовское поместье – но не все, а лишь в тех размерах, которые полагались «новику» (то есть «кылыдж тимар»).[1153]

Первыми, кто еще в XVII веке обратил внимание на сходство русских помещиков и турецких тимариотов были Юрий Крижанич и Яков Рейтенфельс;[1154] позднее на это сходство обращали внимание такие известные историки, как Р. Г. Виппер и Г. В. Вернадский.[1155] Действительно, детальные совпадения в организации поместной и тимарной систем, в проведении переселения и переписей не оставляют сомнения в том, что русское поместье является копией турецкого тимара. Таким образом, поместная система, лежавшая в основе российского государства, была перенята у Османской империи.

Теория диффузионизма дает ответ на причину этого заимствования: Османская империя была сильнейшей военной державой тогдашнего мира, и ее военную систему копировали многие государства. Эту систему заимствовали и православные княжества на Балканах, Валахия и Молдавия. Молдавский господарь Стефан III в 1470-х годах конфисковал земли многих бояр и раздал их воинам-«витязям». Румынский историк Н. Стоическу прямо указывает на сходство реформ Стефана III и Ивана III,[1156] и можно предположить, что идея введения поместной системы пришла на Русь из Молдавии. Дело в том, что Россия и Молдавия были близкими союзниками; символом этого союза был брак наследника престола Ивана Молодого и молдавской княжны Елены, заключенный в 1483 году. Можно предположить, что идею введения поместной системы подсказал Ивану III один из послов, побывавших в Молдавии. Среди этих послов обращает на себя внимание дьяк Федор Курицын, возглавлявший в 1482–1484 годах посольство в Венгрию и Молдавию. Федор Курицын привез из этой поездки «Повесть о Дракуле», переработанное и переведенное им на русский язык сказание о волошском господаре Владе Цепеше.[1157] «Повесть о Дракуле» известна тем, что здесь впервые в русской литературе появляется традиционный образ восточного монарха, поддерживающего справедливость посредством жестоких расправ. «И толико ненавидя во своей земли зла, яко кто учинит кое зло, татьбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив», – говорит «Повесть» о порядках, установленных Владом Цепешем[1158] (разумеется, эти порядки были заимствованы из Турции). Параллели между этими порядками и Судебником 1497 года позволяют специалистам утверждать, что именно Курицын был инициатором введения в Судебник суровых восточных наказаний.[1159] Курицына считают одним из руководителей московского правительства тех времен: «Того бо державный во всем послушаше (ибо его князь во всем слушался)», – писал о Курицыне Иосиф Волоцкий.[1160] Именно Курицын зачитал в 1488 году послу Священной Римской империи Поппелю знаменитую декларацию московского самодержавия: «Мы божьею милостью государи на своей земле изначала, а постановление имеем от бога…»[1161]

Возвращаясь в 1484 году из Венгрии в Россию, Курицын был задержан турками в Белгороде на Днестре. Белгород был молдавским городом, и как раз перед этим он был захвачен турками: «В то же время… взяли турки Белгород и увели лучших людей», – говорит молдавская летопись.[1162] Московский посол оставался в Белгороде довольно долго и должен был увидеть все последствия завоевания: вывод населения, проведение дефтера и испомещение сипахи. В 1485 году Курицын вернулся в Москву,[1163] а зимой 1487/88 года неожиданно последовал вывод населения из Новгорода, и началась поместная реформа.

Конечно, идея реформы могла принадлежать разным людям. Федор Курицын принадлежал к «молодому двору», придворной группировке, сложившейся вокруг наследника, Ивана Молодого и его жены Елены Волошанки. В эту группировку входили также князья Семен Ряполовский, Иван и Василий Патрикеевы и многие вельможи меньшего ранга. Все эти люди могли узнать об османских порядках непосредственно от княжны Елены – фактом является лишь то, что именно «молодой двор» оказывал на политику Ивана III решающее влияние.[1164] Другой, враждебной «молодому двору», группировкой было окружение Софьи и ее сына Василия; к этому окружению примыкали церковные круги во главе с новгородским епископом Геннадием и игуменом Волоколамского монастыря Иосифом Волоцким. Святые отцы были встревожены тем, что от «молодого двора» исходили проекты конфискаций, затрагивавшие и церковные земли. Пострадавший от этих конфискаций епископ Геннадий обвинил Курицына в ереси, в сношениях с обнаруженными в Новгороде «еретиками». Однако Иван III не обращал внимания на эти обвинения; в противовес копившим богатства иосифлянам он стал поддерживать «нестяжателей», старцев из заволжских монастырей, говоривших, что монахи должны кормиться от трудов своих. В 1490 году умер Иван Молодой – по-видимому, он был отравлен слугами Софьи; великий князь наложил опалу на свою жену, потому что «к ней приходиша бабы с зелием».[1165] Наследником престола стал сын Ивана Молодого Дмитрий; в 1497 году Дмитрий был коронован в качестве соправителя. Два года спустя началась война с Литвой, и Василий (бывший тогда наместником в Новгороде) поднял мятеж против своего отца. Василий угрожал перейти к литовцам и требовал, чтобы его назначили наследником вместо Дмитрия. Иван III был вынужден согласиться; Дмитрий и Елена были заключены в тюрьму, а «еретики» подверглись гонениям. Дело было, конечно, не в «ереси» – Василий хотел под любым предлогом расправиться со сторонниками Дмитрия и Елены. Иван III не мог спасти своих верных сподвижников – с ним случился удар, у него «отняло руку и ногу и глаз»; ему твердили, что это «кара господня» за поддержку «еретиков» и попытки отнять земли у церкви. В Москве и Новгороде запылали костры; брат Курицына Иван был сожжен в деревянной клетке; о судьбе Федора не сохранилось известий.[1166]

Люди, вдохновившие Ивана III на преобразование России по османскому образцу, погибли на кострах и в тюрьмах – но их дело продолжало жить. Иван IV завершил реформы своего деда, и Российское государство приобрело многие турецкие черты – так что европейцы не без основания считали Россию страной Востока. «Образ правления у них весьма похож на турецкий, – писал английский посол Джильс Флетчер, – которому они, по-видимому, пытаются подражать, сколько возможно, по положению своей страны и по мере своих способностей в делах политических…»[1167]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.