Сожжение Москвы Девлет Гиреем (май 1571 г.)

Весной 1571 года крымский хан Девлет Гирей (царствовал в 1551–1577 гг.) начал новый поход на Московскую Русь. Когда вести о подготовке похода достигли Москвы, на берега Оки, к Туле и Серпухову, где обычно ставили заслоны против татарского войска, были посланы две группы войск. Первая — земская (5 полков), под командованием первого боярина земщины князя И. Д. Вельского; вторая — опричная (3 полка).

Но перебежчик, боярский сын Кудеяр Тишенков, желавший отомстить царю Ивану за казнь отца, указал ханской коннице броды, не защищенные московитами. Конница Девлет-Гирея быстро форсировала Оку, обойдя заслон с западной стороны, и двинулась к Москве. Под Серпуховым она вдребезги разбила опричный полк воеводы Я. Волынского. Узнав об этом, Иван IV немедленно сбежал со своей личной охраной (Стремянным полком) на север.

Тем временем воеводы земского и опричного войска успели отойти от Оки к Москве и заняли оборону. Начались небольшие стычки между противниками. В одной из них князь Вельский был ранен.

Однако татары не стали штурмовать позиции московитов. Вместо этого 24 мая они подожгли предместья зажигательными стрелами. Татары надеялись, что пожар облегчит им захват и ограбление города. Но было очень жарко, сухо и ветрено. Огонь быстро охватил весь посад, затем Китай-город и Кремль, взорвались пороховые погреба в Кремлевской стене и в стене Китай-города.

Пожар был столь страшен, что за 3–4 часа уничтожил весь город, уцелел только каменный кремль. Сгорели также скирды необмолоченного хлеба в окрестных полях.

Большинство жителей города сгорело в огне или погибло от дыма (например, князь Иван Дмитриевич Вельский, его жена и дети задохнулись в каменном погребе на своем дворе, где спрятались от пожара). Как пишет Генрих Штаден, очевидец пожара, «в дыму задохлось много татар, которые грабили монастыри и церкви вне Кремля». Люди пытались бежать, но во всех городских воротах и на мостах происходила страшная давка и смертоубийство.

Так, князя Никиту Петровича Шуйского зарезали, когда он пробивался через толпу по Живому мосту из Кремля в Замоскворечье.

Находившаяся в городе армия понесла огромные потери. Боеспособность сохранил всего лишь один полк князя М. И. Воротынского, стоявший на Таганском лугу и отбивавший атаки татар.

Татары, оставив горящую Москву, пошли разорять южные уезды. Они опустошили Рязанское княжество. Москва же выгорела полностью. По свидетельству очевидцев-немцев, приведенному в книге Таубе и Крузе, в ней «не осталось ничего деревянного, даже шеста или столба, к которому можно было бы привязать лошадь». Пепелища были завалены грудами обугленных трупов.

Когда царь Иван вернулся в свою исчезнувшую столицу, он приказал стрельцам и другим «служилым людям» сбросить тела погибших в Москва-реку. Трупы завалили ее от берега до берега по всему городу и на несколько верст ниже города по течению, так что река вышла из берегов! Вполне закономерно вскоре началась эпидемия: «того же году й на другой год на Москве был мор и по всем городом русским».[130]

Взяв огромную добычу и около 60 тысяч пленных, Девлет-Гирей тут же ушел назад.[131] С дороги он послал Ивану письмо, в котором объяснил свое вторжение местью за захват «Казани и Астрахани:

«Жгу и пустошу всё из-за Казани и Астрахани… Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наш юрт — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — не надобно. Желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и спознал».

Вскоре после набега Девлет-Гирей прислал в сгоревшую столицу послов — требовать от царя контрибуции («выхода»). Московский лицемер разыграл перед ними целое представление: нарядился в сермягу и баранью шубу, повелел боярам одеться таким же образом и стал плакаться послу «на бедность»:

«Видишь меня, в чем я? Так меня царь твой зделал! Все царство мое выплеснил и казу пожег, дати мне нечего царю твоему!»

По свидетельству английского посла Д. Горсея, татарский посол в ответ на это протянул Ивану «грязный острый нож» и сказал, что хан послал нож царю, чтобы он мог перерезать себе горло и тем избавиться от позора.

Но все же деваться царю Ивану было некуда, пришлось ему согласиться на то, чтобы отдать крымчакам Астрахань. Однако Девлет-Гирей настойчиво требовал еще и Казань. В следующем 1572 году он снова вторгся в московские пределы и опять перешел Оку. Увы, в этот раз ему не повезло. В 45 или в 50 верстах от Москвы, возле села Молоди, на реке Лопасня, его встретил 30 июня князь Михаил Иванович Воротынский (1510–1573). Он командовал объединенными земскими и опричными войсками. По словам Курбского, князь Воротынский был «муж зело крепкий и мужественный, в полкоустроениях зело искусный». Сражение, в котором московиты широко использовали легкие передвижные укрепления (так называемые «гуляй-города»), вылилось в вереницу ежедневных столкновений и длилось в общей сложности две недели. В ходе его погибло много знатных татар, в том числе некоторые родственники хана, а известный крымский полководец Дивей-мурза попал в плен.

Скорее всего, дело кончилось бы поражением московитов, ибо они уже израсходовали все запасы провианта и начали есть своих лошадей. Но тут помог случай. Московский наместник князь Ю. И. Токмаков направил с гонцом грамоту к князю Воротынскому, «чтобы сидели бесстрашно, а идет рать от Новгорода» ливонского короля Магнуса, числом в 40 тысяч конницы. Гонца схватили татары, под пыткой он подтвердил это ложное сообщение. Тогда Девлет-Гирей велел своим войскам возвращаться домой.

Хан вернулся в Крым, а Иван Васильевич уже в следующем году обвинил воеводу Воротынского в измене, и лично пытал его — рвал ему волосы из бороды, подгребал раскаленные угли к обнаженному телу 63-летнего заслуженного воина, распростертого на земле между двух костров. Потом едва живого князя заковали в цепи и повезли в ссылку на Белое озеро, но через день или два он скончался от страшных ожогов.

Вместе с ним был казнен князь Никита Романович Одоевский, который в битве на Молоди командовал полком «правой руки». По мнению князя Курбского, истинной причиной казни Воротынского и Одоевского явилось стремление царя завладеть их богатыми вотчинами:

«Бо еще те княжата были на своих уделах и великия отчины под собою имели: околико тысячи с них почту воинства было слуг их».