Глава V. ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА.

Глава V. ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА.

 Совершенно иначе обстоит дело с нашими сведениями, когда мы обратимся от войны с Пирром к Первой Пунической войне. Здесь выступает на сцену первоклассный историк - человек, который питал особенный интерес к военному делу и сам оставил о нем немало поучительных страниц, - на сцену выступает здесь Полибий. Таких, как он, самостоятельных источников, можно сказать, не существует; факты у него обычно бывают глубоко продуманы, и за ними стоит его вполне заслуженный авторитет. Поэтому его всегда просто пересказывают. Однако не исключена возможность того, что при этом вкрались и некоторые ошибки. Полибий сам уже не застал Первой Пунической войны и не мог лично опросить ее современников и свидетелей. Для своей книги он пользуется главным образом двумя источниками: один из них - римский, а именно Фабий Пиктор, другой же написан был греком Филином, сочувствовавшем Карфагену. Полибий как искусный и сведущий критик подверг оба этих источника взаимному контролю, и таким путем сам заново создал картину, несходную ни с тем, ни с другим источником. Но, отбрасывая со своей стороны все спорное, он тем самым лишил нас возможности судить о подлинных качествах этих источников. Большой ценности, однако, они не могли иметь. Фабий Пиктор родился ок. 253 г. до н. э. и написал свой труд, вероятно, уже после окончания Второй Пунической войны; а мы знаем, как сильно искажаются события в устном предании уже на протяжении одного поколения. Остов внешних данных давал городской календарь, но для нас сейчас важно не это. Если принять, что Фабий использовал в своем повествовании о Первой Пунической войне стихотворную хронику Невия, то это едва ли послужит порукой за достоверность его описаний, хотя поэт сам принимал участие в этих боях. Что касается Филина, то он, правда, принимал участие в войне на стороне карфагенян35 и, таким образом, ближе стоял к событиям, чем Фабий, но, судя по отзывам самого Полибия, ему не слишком можно доверять. По таким источникам даже величайший мастер вряд ли может создать достоверное в своих подробностях историческое полотно. Об Александре у нас также в сущности нет первоисточников; но хотя Арриан подобно Полибию сообщает нам сведения из вторых рук и хотя из над двоих Полибий обладал более острым критическим умом, все же там мы находимся в лучшем положении, потому что первоисточники Арриана гораздо ценнее. Птолемей и Аристобул, которыми он главным образом пользовался, были непосредственными участниками и даже очевидцами событий в наиболее выдающиеся моменты. Фабий и, вероятно, Филин вряд ли стояли ближе к событиям Первой Пунической войны, чем Геродот ж Персидской; но у Геродота мы сами смотрим и проверяем, что можно принять и чего нельзя, а в отношении Первой Пунической войны мы вынуждены целиком положиться на суд Полибия. Но как бы высоко мы ни расценивали дарование Полибия-критика и Полибия-историка с учетом также всей важности того, что он пользовался источниками из обоих лагерей, все же приходится признать, что наши сведения о сицилийских и африканских боях покоятся на менее верной основе, чем сведения о Марафоне и Платее.

 На основании этих соображений мы отказываемся от более подробного исследования рассказов о Первой Пунической войне. Самое для нас существенное, самое главное и решающее - римская манипулярная тактика - нам уже знакомо, и этим мы обязаны отчасти тому же Полибию; тем не менее мы не можем в достаточной мере доверять ему в подробностях. Сколько бы мы ни расписывали нашу картину предположениями и гипотезами, наши знания от этого не приумножатся. Вот почему мы и в отношении этой войны довольствуемся лишь кратким обзором.

 Давно доказано, что неправильно было видеть в ней борьбу исключительно сухопутной силы с могущественной морской державой. Рим сам издревле был торговым городом, портом Лациума, и в его гербе красовалась галера; союз же, возглавляемый им, включал города исконных мореходов - города Великой Греции, от Кум и Неаполя до Тарента. Если до тех пор Рим обращал все свои силы на сухопутную войну, то происходило это от того, что его противники были сильны на суше; в противных же случаях, как при покорении в древнейший период других латинских городов или, наконец, Тарента, римляне вели свои войны как раз в союзе с Карфагеном36, что избавляло их от необходимости укреплять свою морскую мощь. Только борьба с самим Карфагеном принудила Рим подтянуться также и в этом отношении. Рим построил себе флот из пентэр, которых он раньше не имел, но мог легко создать, так как в изобилии располагал всем материалом для постройки и снаряжения кораблей.

 Полезно будет заметить, что знаменитый рассказ, будто римляне ничего не понимали в морском деле, построили свои корабли по образцу случайно выброшенной на берег карфагенской пентэры и обучали своих гребцов на остовах кораблей на суше, восходит к Полибию, который здесь явно становится жертвой чудовищного риторического преувеличения.

 В противоположность этому мы читаем что карфагенянам пришлось учиться сухопутному военному искусству у спартанца Ксантиппа. Моммзен и этот рассказ считает отголоском греческих басен. Нич (Nitzsch) спорит с ним, так как в мировой истории мы часто встречаем нелепости, вроде той, что проявили здесь карфагеняне. Это совершенно справедливо, - так мог думать и Полибий, заимствуя свою версию, по-видимому, у Филина; но хотя это и не представляется нам такой откровенной басней, как предание о постройке римского флота, все же свидетельство Полибия не дает нам, конечно, никакой поруки в том, что эта версия верна.

 Война закончилась победой Рима над Карфагеном как на суше, так и на море. Однако, обусловившее победу превосходство сил было не очень велико: 23 года длилась борьба, пока не выявились ее результаты, причем на суше карфагеняне до самого конца удержались в Сицилии. Разрешилась борьба не на суше, а на море. Предание утверждает, что решающую роль сыграло при этом изобретение абордажных мостов, доставившее римлянам перевес в морском бою. Нам, однако, такое объяснение кажется сомнительным. В позднейших боях об этом нет и речи, и римляне, несмотря на свое изобретение, проиграли еще одно большое сражение, а их превосходство на суше не смогло ни предотвратить поражения Регула в Африке, ни окончательно вытеснить карфагенян из Сицилии. Если в конце концов римляне все-таки одержали верх, то этим они были обязаны не столько искусству и доблести своих легионеров, сколько жизнеспособности объединенного под властью Рима большого Италийского союза, что давало возможность на место уничтоженного или разбитого флота без замедления спускать на воду новые корабли.

 В Карфагене финансовые средства были далеко не исчерпаны, как это показала впоследствии война с восставшими наемниками, а затем выплаченная Риму военная контрибуция; однако продолжение борьбы не обещало карфагенянам никаких выгод. Они, конечно, долго еще сопротивлялись бы и могли бы даже одержать не одну победу, но победы эти были бы бесплодны. Мощь карфагенян на суше была во всяком случае недостаточна, чтобы вырвать у римлян города и крепости Сицилии, а поражения только на море, как показывал опыт, не могли сломить Рим. Кроме того (если наши источники сообщают здесь полную правду), своими большими потерями на море римляне были обязаны не столько неприятелю, сколько буре и непогоде.

 Итак карфагеняне не были окончательно побеждены, но, сознавая, что полная решающая победа для них невозможна, склонились принять мир на сносных условиях. Римляне тоже не чувствовали в себе достаточно силы, чтобы добиться большего, чем давал им этот мир. Для этого они должны были бы перенести театр военных действий в Африку, а таков предприятие не обещало успеха, раз они не сумели до тех пор вытеснить Гамилькара Барку из Сицилии.

 1. В сражении под осажденным Акрагантом (Полибий, I, гл. 19) карфагеняне будто, бы выставили позади наемников 50 слонов. Под этими наемниками во всяком случае следует разуметь легковооруженных, так как среди (или позади) слонов поставлены были другие ??????. Наемники были отброшены римлянами и в бегстве увлекли за собою слонов, а также и все остальное войско.

ПОРАЖЕНИЕ РЕГУЛА В АФРИКЕ

 2. После того как карфагеняне в одном из предшествовавших столкновений (2 л. 30) были разбиты, приняв сражение в такой местности, которая была непроходима для их конницы и слонов, спартанец Ксантипп научил их будто бы как им победить римлян. Он избрал полем сражения открытую равнину и поставил 100 своих слонов перед фронтом пехоты, а всадников и легковооруженных - на обоих флангах. Поскольку мы знакомы со слонами по сражению при Гидаспе, подобный строй представлял ту опасность, что если бы слоны были обращены в бегство неприятельским обстрелом, они должны были бы смять стоявшую позади них собственную фалангу. Римляне, имевшие дело со слонами уже по меньшей мере в четырех сражениях и еще совсем недавно, под Акрагантом, захватившие их в большом числе, знали, конечно, как обороняться против них. Они выставили вперед метальщиков, а за ними пехоту необычайно глубоким строем, чтобы слоны не могли прорваться сквозь нее. Полибий хвалит такую расстановку, как вполне правильную в борьбе против слонов. Все же римляне проиграли сражение из-за большого численного превосходства неприятельской кавалерии (4 000 против 500), которая прогнала римскую и затем напала с тыла на фалангу.

 3. Хотя Полибий совершенно недвусмысленно приписывает поражение Регула в Африке не слонам, а коннице, однако, по его собственному дальнейшему рассказу (гл. 39), именно страх перед слонами в течение двух лет удерживал римлян от сухопутных боев в Сицилии. Наконец, карфагеняне со своей стороны решились (гл. 40) напасть на римлян непосредственно под Палермо, на укрепления которого опирался неприятель. Стрелами, дротиками и копьями, метаемыми частью со стен, римляне наносили карфагенским слонам такой чувствительный ущерб, что те в конце концов обратились вспять на собственные войска и этим привели их в расстройство; тогда римляне со свежими силами предприняли вылазку из города и довершили поражение.

 4. Картина боя, в котором Гамилькар победил мятежных наемников (гл. 76), очень неясна. В общем, однако, описания упорно подчеркивают, что в конце концов карфагеняне одержали верх в этой опасной войне благодаря слонам.

 5. Что цифровые данные, относящиеся к Первой Пунической войне, - в особенности громадные флоты, спущенные якобы обеими сторонами, - также подлежат сильному сомнению, выяснил еще Белох в своей "Bevцlkerung" (стр. 379 и 467). Фабий Пиктор принимает сохраненное преданием число кораблей, включающее также и множество мелких суденышек, за число одних только пентэр и по нему подсчитывает численность экипажа.

ПОКОРЕНИЕ ЦИЗАЛЬПИНСКОЙ ГАЛЛИИ

 6. Переходом от Первой ко Второй Пунической войне служит покорение римлянами галльской Верхней Италии. Сообщения Полибия об этих событиях довольно ясны, и ученые, разрабатывавшие историю римского военного дела, всегда широко пользовались его рассказом. Но как раз здесь мы ни на минуту не должны упускать из виду, что Полибий - не первоисточник; те же источники, которыми сам он пользовался, имели самую различную - в большинстве случаев ничтожную - ценность, а он сам нередко, - по небрежности ли или будучи ослеплен красочностью легенды и остротою вымысла, - забывает критику и передает вещи, которым мы, вопреки его авторитету, не должны доверять. Все, что он сообщает нам во второй книге о боях между римлянами и цизальпинскими галлами за время от 238 до 222 г., несомненно, взято у Фабия Пиктора, который мог рассказывать о событиях как современник и - в большинстве случаев - как очевидец. Тем не менее этот рассказ внушает мне очень мало доверия.

 7. В сражении при Теламоне, читаем мы у Полибия, галльские гезаты (трансальпийские наемники, примкнувшие к своим верхнеиталийским родичам) сняли с себя одежду и нагими вступили в строй - отчасти из бахвальства, а отчасти из опасения, что одежда будет цепляться за колючий кустарник и стеснять их в пользовании оружием.

 Когда же завязался бой и римляне стали метать свои дротики, то те из галлов, которые сохранили на себе одежду, плащи и штаны, имели в ней хорошую защиту, а нагие гезаты, которым при их статном росте галльский щит не доставлял никакого прикрытия, сильно страдали от ранений. Если сразу же бросается в глаза странность, что плащи и штаны лучше предохраняли от римских дротиков, чем щит, то совершенно непонятно, почему обстрел дротиками явился для гезатов "неожиданным": ведь автор непосредственно перед тем говорит, что римляне начали метать дротики "по своему обыкновению".

 По дословному смыслу рассказа (II, 30), можно было бы даже принять, что гезаты были побеждены просто римскими застрельщиками - легковооруженными копейщиками, которых высылали вперед врассыпную перед фалангой.

 "В это время метальщики копий, как обычно, выступили вперед из римских легионов и начали бой энергичным и частым метанием дротиков. Римляне сменили своих метальщиков копий и двинули на неприятеля свои манипулы" (Полибий, II, 30).

 8. В следующем сражении против инсубров (Полибий, II, 33) римские трибуны предписали будто бы своим бойцам особый способ борьбы. Они убедились, что галлы страшны главным образом при первом их натиске и что галльские мечи пригодны только для удара, но никак не для укола, а вдобавок настолько плохо выкованы, что после первого же удара искривляются как по длине, так и по ширине; чтобы нанести второй удар, воин должен сперва наступить на клинок ногою и снова выпрямить его.

 И вот, учтя это обстоятельство, трибуны дали гастатам пики триариев. Галлы искривили об эти пики свои мечи и не успели их еще выпрямить, как римляне снова ринулись на них со своими остроконечными клинками и опрокинули врага.

 Очевидно, победить бойцов, снабженных такими мечами, как эти галлы, нетрудно для каждого хорошо вооруженного воина, и тут не требовалось бы никаких особенных хитростей. Но какое отношение имеет приведенная здесь военная хитрость к опасности первого натиска галлов, и почему они должны были искривлять свои клинки о римские копья, вместо того чтобы ловить острия на щиты и затем рубить врага мечом? Как случилось, что римляне, уже в течение полутораста лет постоянно сражавшиеся с галлами, только теперь изобрели наилучший способ борьбы с ними? И почему такой закаленный в войнах народ, как галлы, идет в бой с никуда негодными мечами? Но если галлы еще не научились искусно ковать мечи, то почему же они не могли заменить плохие мечи копьями, которые так просто сделать при наличии куска железа и которые так хороши и удобны в бою?

 Это ли не образец самой неприкрытой выдумки, вплетенной в самое серьезное историческое повествование? И если такое заключение недостаточно явствует само собой из нашего изложения, то мы в состоянии привести в противовес прямое свидетельство из археологии.

 Раньше в науке считалось даже, что уже германцы владели высокой техникой в области металлургии. Однако это воззрение следует отвергнуть, как утверждает Линденшмит в своей диссертации "Доисторический железный меч к северу Альп", напечатанной в "Древностях нашего языческого прошлого" (т. IV, вып. 6).37

 "Яркий свет, - говорит он, - которым озарится наше отдаленное прошлое, если мы признаем наличие у германцев самостоятельной высокой техники металлургии, гаснет перед фактом внезапного исчезновения этой техники вместе с концом эпохи римского владычества". Но чего не было еще у германцев, то уже было у кельтов. В Крэне была древняя плавильня, о которой свидетельствуют не только показания классических авторов38, но и много вещественных памятников. Качество металла было подвергнуто испытанию, причем сталь признана была превосходной. Правда, примитивная обработка давала не совсем равномерную сварку, однако, что похуже шло на топоры, где главную роль играет масса, а лучшее - на мечи. Если Мюльнер-Лейбах, которому мы обязаны этим исследованием, добавляет39, что, может быть, более бедным воинам приходилось довольствоваться мечами из худшего металла, и таким образом пытается объяснить рассказ Полибия, то мне кажется совершенно излишним и даже недопустимым делать такую уступку авторитету писаного слова. В науке твердо установлено, что у кельтов ковальное искусство стояло на высоте; а интересы всего общества? в целом и каждого члена в отдельности требовали, чтобы воины в строю - все до одного - были во что бы то ни стало снабжены приличным оружием. Могло недоставать мечей, на уж никак не копий. Далее в другом месте мы слышим от самого Полибия (фрагм. 137 Диндорф, 100 Беккер, - поскольку этот фрагмент имеет источником Полибия), что у кельтиберов были превосходные мечи, и римляне даже заимствовали их, Диодор (V, 33) также прославляет кельтиберов как отменных кузнецов. Таким образом, все показания согласно требуют признать рассказ Полибия басней.

 Наконец, та же глава сообщает нам, что консул Фламиний лишил себя возможности использовать своеобразную римскую боевую тактику, построив свое войско тылом к реке, так что манипулам некуда было отступать. Этот упрек не имеет, конечно, ничего общего с пропуском манипул одной части сквозь другую и заменою одних частей другими, как это происходило на учебном плацу, а по прежним представлениям также и в бою: для этих маневров не приходится отступать далее того места, где стоят триарии. Если действительно в этом сражении римляне упирались тылом непосредственно в реку, то подобная позиция представляется по меньшей мере очень странной: тогда, скорее всего, пришлось бы предположить, что консул рассчитывал поднять доблесть своих войск ввиду невозможности отступления, но это было бы правильно в применении ко всякому войску и не имеет никакого отношения к особенностям именно римской тактики.