Глава XII ИМПЕРИЯ И ГАНЗЕЙСКИЕ ГОРОДА
Глава XII
ИМПЕРИЯ И ГАНЗЕЙСКИЕ ГОРОДА
Положение Гамбурга до блокады. Кризис 1798–1799 гг. Начало блокады. Бедствия Гамбурга при блокаде. Наместничество Даву. Присоединение ганзейских городов к Империи. Влияние гамбургских бедствий на французскую внешнюю торговлю. Гамбург в 1813 г. Восстание и усмирение
Из ганзейских городов Бремен и Любек играли ничтожную торговую роль сравнительно с Гамбургом, особенно в смысле торговых связей с Францией.
Гамбург, как и другие ганзейские города, как и вся Голландия, как и порты старых департаментов, словом, как все те пункты, где главным делом была торговля, а второстепенным или третьестепенным — промышленность, пострадал в наполеоновские времена особенно жестоко; и его бедствия все время болезненно отражались на судьбах французской промышленности (преимущественно шелковой и производства предметов роскоши), ибо если Франкфурт и Лейпциг были главными передаточными пунктами, через которые шел французский товар в Центральную Европу и отчасти в Россию, то ганзейские города — и больше всего Гамбург — играли ту же роль относительно скандинавских стран и опять-таки России.
Тяжелые времена наступили для Гамбурга лишь в эпоху Консульства: при революции и вызванных ею войнах он оставался в стороне и пожал обильные плоды своей очень осторожной политики; торговля его именно в это время расцвела необычайно. Он был в эти годы главным посредником в торговле между Францией и Севером, между Англией и центром Европы.
Гамбург первенствовал среди ганзейских городов. Еще до Наполеона, при революции, французское правительство не обращало на Бремен и Любек особого внимания[1], а считалось почти исключительно с Гамбургом. Бремен и Любек, занятые, как и Гамбург, французами после Иенской битвы, уплатили в 1806 г. по 75 тысяч талеров, Гамбург — 160 тысяч талеров.
Вообще и до декабрьского сенатус-консульта 1810 г. о присоединении ганзейских городов, и после этого декрета Бремен и Любек не привлекали к себе столь пристального внимания французских властей, как Гамбург, который имел несравненно большее торговое и политическое значение. Освободились оба эти ганзейских города тоже раньше Гамбурга — уже к середине октября 1813 г. Контрабанда, которая шла с острова Гельголанда, направлялась больше к Гамбургу, чем к Бремену и Любеку: условия местности не позволяли особенно много пользоваться этими двумя городами. Впрочем, когда наши документы говорят о Гамбурге, они сплошь и рядом подразумевают и другие ганзейские города. Да и местное купечество говорило о всех трех городах как о едином целом[2].
По утверждению Заальфельда, автора вышедшей в Гамбурге в 1810 г. на французском языке книги о торговом и политическом значении ганзейских городов, значение ганзейских городов для Франции было особенно велико именно во время революции и войны с Англией, когда эти города были главными посредниками в торговле Франции с Севером, ибо французский флаг, гонимый англичанами, не смел нигде показаться. В эту же эпоху много французских семейств перевело свои капиталы в Гамбургский банк, ибо держать их во Франции было небезопасно. Половина всего количества кофе, которое получала Франция до потери своих колоний, экспортировалась через Гамбург. Через Гамбург же шел экспорт французских фабрикатов вообще и предметов роскоши в частности; через Бремен и Любек шли французские вина[3].
Гамбург разорен был не революцией и Наполеоном, а только Наполеоном. Напротив, при революции создалась для него счастливейшая конъюнктура: и Франция, и Англия, сношения между которыми были прерваны, обогащали Гамбург как необходимого посредника. Французские купцы могли на законном основании торговать с Гамбургом и не быть в ответе перед своим правительством, хотя ясно было, что за Гамбургом стоят англичане[4]. Балтийское побережье тоже было вполне вольно торговать со старыми ганзейскими городами. Именно при революции особенно развились и упрочились сношения с французскими мануфактурами и торговыми домами[5].
Согласно показаниям современников, никогда в Гамбурге так быстро не богатели торговые дома, как именно с 1792 г. по конец 1797 г.[6]. В 1798 г., а особенно в 1799 г., наступил кризис, который, однако, не имел сам по себе роковых последствий, и в первые годы XIX в. положение опять начало улучшаться. Да и кризис 1799 г. был вызван прежде всего несколькими крупными банкротствами английских контрагентов Гамбурга, падением покупательной способности континента (вследствие войны Франции со второй коалицией) и необычайно жестокой зимой 1798/1799 г., сковавшей Эльбу льдом на пять месяцев, вследствие чего задержались погрузка товаров и отправление их в море.
Но за этим тяжелым 1799 г. пошли вообще неспокойные времена для Гамбурга.
Гамбургские патриоты уже с 1801 г. с беспокойством посматривали на Париж, писали о находящемся в Мальмезонском дворце «биче божием» и ломали себе голову над грозным вопросом о ближайшем политическом будущем[7]. И помимо своей воли все-таки ганзейские города были втянуты в политическую орбиту Наполеона.
20 марта 1801 г. Гамбург был занят датчанами, которые, в согласии с Павлом и Бонапартом, примкнули к враждебной Англии коалиции и взяли на себя «защиту» устьев Эльбы от англичан. Смерть императора Павла все изменила в европейской политике. Коалиция против Англии расстроилась, и датчане (23 мая 1801 г.) ушли из Гамбурга. Но этим дело не кончилось. Несмотря на страстное желание сената и населения остаться в стороне от политики, им это не удалось. Весной 1803 г. первый консул занял Ганновер, причем начальник оккупационной армии потребовал от Гамбурга, чтобы Гамбург авансировал Ганноверу 4 миллиона франков (ибо сам Ганновер был не в состоянии достать эту сумму, которую требовали французы). Пришлось, спасая себя, подчиниться: армия Бертье стояла у ворот. Но все равно Гамбург уже не мог считать себя самостоятельным городом (достаточно вспомнить, как в 1804 г. по приказу Наполеона французские солдаты проникли в Гамбург, схватили там английского посла Рэмболда и увезли его вместе со всеми бумагами в Париж). В 1806 г., весной, Наполеон заключил с Пруссией договор, согласно которому она получила Ганновер с обязательством изгнать англичан из ганзейских гаваней.
Но эти неспокойные для Гамбурга времена наполеоновского Консульства и первые годы Империи еще не были временами разорения. Напротив, как сейчас увидим, например, фактическое подчинение Голландии французскому владычеству принесло конкуренту ее, Гамбургу, большие торговые выгоды.
В начале 1806 г., когда еще можно было в Гамбурге печатно рассуждать о выгодах свободы торговли, один публицист горестно замечал, что времена стоят такие, что даже за несколько дней нельзя предвидеть, какие меры с целью повредить врагу пустит в ход та или иная держава, и как эти меры отразятся на торговле[8]. Это горестное замечание оказалось пророческим. Весной 1806 г. английское правительство объявило блокаду ганзейского побережья в ответ на вышеуказанный договор Пруссии с Наполеоном.
Не только гамбургское купечество, но и сами англичане хлопотали перед лондонским кабинетом о снятии этой блокады. С точки зрения осведомленных англичан, никак нельзя было поступать так, как поступило британское правительство, которое во имя высшей политики, дабы причинить ущерб и неприятность Пруссии, блокировало Эльбу. Ход рассуждений английского защитника гамбургской торговли таков: теперь (после потери Голландией самостоятельности) только Гамбург остался центральным пунктом, широким каналом, по которому вливается поток английских товаров и через который эти товары распространяются на континенте.
Оказывается, что когда в 1805 г. Голландия подпала (фактически) под власть Наполеона, то это обстоятельство очень благоприятно отразилось на положении Гамбурга, оставшегося без конкурентов. Найденный мной в Гамбургском государственном архиве документ (печатаемый в приложении к этой книге) и представляющий собой конфиденциальное письмо английского посла в Гамбурге Colquhoun’a, дает нам представление о положении города в 1806 г. перед обрушившимися на него бедами. По утверждению посла, Гамбург есть «центр торгового обмена», громадный «склад главной части колониальных продуктов», ост-индских товаров и британских мануфактурных товаров, предназначенных для потребления всей Европы[9]. Коммерческие сношения у Гамбурга при длительной поддержке Гамбургского банка были с самыми разнообразными странами: Германией, Францией, Испанией, Италией, Австрией, Венгрией, Польшей и турецкими владениями, и из одной только Англии в Гамбург ввозилось товаров ежегодно на восемь миллионов фунтов стерлингов[10]. К перечню Colquhoun’a можно добавить и Россию, которая платила, например, Франции по торговым векселям почти исключительно через Гамбургский банк и через Гамбург же получала значительную часть французских товаров. Английский посол утверждает, что, несмотря ни на какие запреты французского правительства, английские товары все-таки распространялись в Европе и доходили даже до самых далеких покупателей, именно благодаря связям и усилиям гамбургских купцов. Гамбург же сбывал и в Англию южноевропейский шелк-сырец и вообще сырье, нужное для английских мануфактур. Огромное значение Гамбурга для английской торговли и промышленности и заставило, между прочим, английского дипломата так горячо просить свое правительство о снятии блокады с устьев Эльбы[11].
Когда Пруссия начала войну с Наполеоном, английский кабинет, к великому восторгу гамбургского купечества, снял блокаду с ганзейского побережья; но радость сената и населения была непродолжительна. Разгром Пруссии Наполеоном повлек за собой занятие Гамбурга французскими войсками. И вместо блокады английской, направленной против Наполеона, установилась блокада французская, направленная Наполеоном против Англии.
19 ноября 1806 г. маршал Мортье вступил со своими войсками в Гамбург и занял его «именем императора», хотя город ни малейшего участия в войне ни формально, ни фактически не принимал. Наступили грозные для города времена. De jure Гамбург остался (до конца 1810 г.) «freie und Hansestadt»; фактически он очутился под пятой Наполеона.
Правда, со стороны французских торговых контрагентов Гамбурга были сделаны попытки ослабить бедственные последствия для города военной оккупации. Вообще, к слову будь сказано, Гамбург имел ярых защитников в лице не только французских, но и английских купцов. Французские купцы ходатайствовали за него перед Наполеоном, а английские — перед английским правительством. В Гамбургском государственном архиве я нашел немало документальных свидетельств, относящихся сюда. В этой работе, конечно, неуместно было бы писать подробно о подобных документах (я надеюсь к ним вернуться в ином месте). Здесь только обращаю внимание на то, какую важность придавали Гамбургу и во Франции, и в Англии лица, участвовавшие в торговом обмене. Английские Купцы деятельно хлопотали перед своим правительством, чтобы с Гамбурга была снята блокада весной 1806 г.; они же просили и впоследствии о снятии ареста с гамбургских судов. Французские купцы предстательствовали за Гамбург перед Наполеоном.
Одним из убийственных для французской торговли и промышленности последствий континентальной блокады было именно то, что прервались сношения между Англией и Гамбургом; разорение Гамбурга повлекло за собой невозможность сколько-нибудь успешного сбыта на ганзейском рынке французских товаров[12], а потерять ганзейский рынок значило отчасти потерять Россию, Швецию, Данию.
Французская шелковая Торговля была прежде всего заинтересована в том, чтобы Гамбург — один из главных передаточных пунктов в торговле с Россией, Швецией, Данией — был пощажен[13]. Тогда, в 1806 г., особенно до обнародования декрета о блокаде, дело представлялось в более оптимистическом свете, чем, в сущности, следовало бы его видеть: казалось, что важнее всего предохранить ганзейские города от солдатчины, от насилий и разгрома, которыми сопровождалась сплошь и рядом военная оккупация. Будущее показало, что дело вовсе не в этом; что Гамбург, подобно Голландии, должен быть разорен, ибо его разорение есть логический вывод из самой идеи блокады Англии, из самого факта прекращения морской торговли. Уже 27 ноября 1806 г. в Гамбурге особым объявлением была введена блокада во всей ее строгости[14]. Тщетно гамбургское купечество «на коленях» умоляло Наполеона не губить город с 150 тысячами жителей[15], не разорять вконец торговли: правила блокады ни в малейшей степени не были для Гамбурга смягчены.
В гамбургской брошюрной литературе 1806–1812 гг., скудной и количественно, и качественно, запуганные публицисты не переставали указывать и подчеркивать, что именно Гамбург больше всех страдает от блокады, что именно его положение делается безвыходным из-за прекращения морской торговли[16]. Конечно, чтобы, живя под железной ферулой Даву, сметь высказывать подобные мысли, необходимым оказывалось обставлять их самой восточной лестью по адресу «Наполеона Единственного»[17], соблаговолившего осчастливить Гамбург принятием его под свою руку и т. д. Но эти обычные стилистические украшения не меняли существа дела.
Речь шла о судьбе не только Гамбурга, но и Бремена. Бремен вывозил в Америку ежегодно на 12 миллионов саксонских мануфактурных товаров да на 12 миллионов гессенских и вестфальских полотен, в Англию французских товаров проходило через Бремен на 20 миллионов франков в год.
Во Франции хорошо понимали, что запретить ганзейским городам морскую торговлю значит не то, что нанести им удар, а убить их («les villes deviendront enti?rement nulles»), превратить их в захудалый Росток или не менее захудалый Штральзунд. А «так как в намерения его величества входит, чтобы эти города не перестали быть полезными Франции», то как же поступить? Как примирить эти благие намерения с континентальной блокадой? В Париже не переставали ломать себе голову над этой неразрешимой задачей[18]. И ни до чего не додумывались, кроме паллиативных решений, кроме неопределенных надежд на благие последствия от выдачи лиценций, от поощрения smuggler’ов.
И еще в 1806–1807 гг. французская оккупация не отражалась на Гамбурге и Бремене так жестоко, как в 1808–1813 гг. «Полномочный министр» Наполеона Буррьен сам не сочувствовал блокаде. В своих записках Буррьен отмечает мягкость и сдержанность, проявленные французскими генералами, сначала Мортье, потом Бернадоттом в отношении к Гамбургу и вообще к ганзейским городам[19]. Он приписывает это личным их качествам; вернее было бы объяснить это тем обстоятельством, что в этот первый период занятия ганзейских городов континентальная блокада еще не выдвинулась на первый план в качестве руководящей идеи царствования; еще считалось возможным внимать просьбам Лионской и других торговых палат, ходатайствовавших о человечном обращении с гамбургским купечеством (во имя интересов французской промышленности).
Конечно, Наполеон со своей точки зрения был прав, особенно круто осуществляя блокаду именно в ганзейских городах.
Гамбургский британский посол (разумеется, проживавший со времени занятия Гамбурга французами в Лондоне) доносил конфиденциально министру иностранных дел Каннингу (в марте 1807 г.), что ганзейские города благодаря широчайшим своим торговым связям со всем континентом сбывали ежегодно в среднем за последние 12 лет (до блокады) английских товаров (как колониальных, так и фабрикатов) на 10 миллионов фунтов стерлингов, несмотря ни на какие препятствия[20].
И нужно сказать, что гамбургское купечество с самого начала оккупации и блокады делало все, чтобы поддержать свой кредит в Лондоне. Английские купцы не могли нахвалиться поведением гамбургских и бременских контрагентов, которые, рискуя всем, «рискуя жизнью», аккуратнейшим образом расплачивались за получаемые из Англии товары[21]. Таким образом, непосредственно страдали не англичане, а ганзейское купечество. Это показание дает нам возможность ясно видеть: 1) что ближайшая цель Наполеона не достигалась — по крайней мере, что касается надежд на внезапный сокрушительный удар для лондонского Сити, и 2) что гамбургский торговый мир крепко надеялся, несмотря на все риски и строгости, продолжать торговлю с Англией. Эта надежда проскальзывает и в стараниях ганзейских городов побудить Наполеона к притеснениям против других континентальных контрагентов Англии.
Против соседних стран, против Голландии и особенно против Дании настраивали императора купцы именно ганзейских городов, боявшиеся, что если в этих странах блокада будет соблюдаться менее ревностно, то английская торговля целиком перейдет туда: они этого «перемещения» боялись больше всего[22].
Данию ждала бомбардировка Копенгагена англичанами; Голландию ждало полное разорение в ближайшие годы, но от этого легче ганзейским городам не стало. Наполеон не спускал глаз с Гамбурга.
Еще не зная о ноябрьских orders in council 1807 г., Наполеон одновременно особым декретом распорядился конфисковать все суда (с товарами), которые явятся в устьях Эльбы и Везера, побывав раньше «по какой бы то ни было причине» в Англии[23]. Это было заблаговременное применение к ганзейским городам принципов еще не подписанного тогда миланского декрета.
Как вели себя местные французские власти? Как осуществляли они беспощадные приказы Наполеона?
В Национальном архиве я нашел документальное подтверждение, что некоторые местные власти и прежде всего Буррьен защищали по мере сил, за взятки или бескорыстно — это другой вопрос, интересы разоряемых Наполеоном ганзейских городов. Буррьен снабжал своей подписью протоколы данных под присягой показаний купцов ганзейских городов о том, какого происхождения их товары (самые показания давались перед сенатами ганзейских городов). Эти удостоверения приравнивались к тем certificats d’origine, которые должны были выдаваться французскими властями тех колониальных или иностранных городов, где грузился товар, направлявшийся во Францию. Узнав об этой поблажке, Наполеон так разгневался, что воспретил Буррьену подписывать эти удостоверения. Буррьен, разобидевшись, истолковал это так, что ему запрещено подписывать какие угодно бумаги — даже паспорта, и министру иностранных дел Шампаньи (герцогу де Кадору) пришлось улаживать это недоразумение, но права визировать показания о товарах Буррьен все-таки был лишен[24]. Буррьена император прямо обвинял в подкупности и в конце концов отозвал.
Но со времени окончательного присоединения ганзейских городов к Империй, когда бесконтрольная власть над ними попала в руки Даву, ни о каких поблажках нельзя было и думать. О ненавистном Даву (Marschall Wuth, как его называли в Гамбурге) я нашел в Гамбургской торговой библиотеке целую литературу брошюр, вышедшую в 1813–1814 гг., в годы освобождения. Конечно, нельзя считать вполне точным всякое слово, которое мы в этих брошюрах читаем, но нельзя не констатировать, что ни о ком из королей, наместников и маршалов, которым Наполеон отдавал в управление зависимые от него земли, не сохранилась такая страшная память, как о Даву[25].
Началась его деятельность в Гамбурге собственно в феврале 1811 г., 4 октября 1810 г. Наполеон приказал маршалу Даву, главнокомандующему «германской армией», перенести свою главную квартиру из Ганновера в Гамбург. 9 декабря 1810 г. Наполеон декретировал присоединение ганзейских городов к Империи, а 9 февраля 1811 г. Даву лично прибыл в Гамбург.
Даву был (оставляя даже в стороне свойственное ему слепое преклонений перед волей Наполеона) глубоко убежден в том, что континентальная блокада есть смертоносное оружие против Англии и что дело только в добросовестном и точном исполнений предначертаний Наполеона[26]. В уме сурового солдата сложилась даже такая концепция: настала пора мстить английской торговле за все беды, которые некогда причинил французской торговле Кромвель[27]. Нечего говорить о безграничных полномочиях, бывших в его руках, а также о том, что строжайшее выполнение правил блокады вытекало при данных условиях из самого акта о присоединении, мотивированного именно необходимостью более тщательно, чем до сих пор, охранять побережье Северного (Немецкого) моря от контрабанды, идущей с острова Гельголанда. Даву, но отзывам современников, воздвиг в Гамбурге одинаково жесткое гонение как на немецкое патриотическое свободомыслие, так и на английский сахар, кофе, материи[28]. И даже он, суровый Даву, непреклонный исполнитель воли Наполеона, получил выговор от Наполеона за снисходительность, которую проявляют его подчиненные в Гамбурге[29].
Особенно тяжело пришлось ганзейским городам после трианонского декрета и начавшихся массовых конфискаций колониальных товаров.
В Гамбургской торговой библиотеке я нашел интересную рукопись, помеченную 6 декабря 1810 г. и посвященную бывшему консулу Португалии Иоганну Шубану. Автор, конечно, гораздо смелее выражает тут свои мысли, чем могли это делать публицисты, рассчитывавшие печатать свои произведения. А поэтому, говоря о трианонском тарифе и о том, что согласно распоряжениям французского правительства колониальные товары будут подвергнуты конфискации (впредь до уплаты нововведенных пошлин), он притворяется, будто «не верит» этому: ведь это — нарушение прав собственности, которые император всегда обещал охранять[30], и т. п.
Но «не верить» фактам было мудрено.
Только за один сентябрь 1810 г. в Гамбурге, на правом берегу Везера, на левом берегу Эльбы и на побережье Ольденбурга таможни и войска арестовали тридцать тысяч килограммов колониальных товаров, ввезенных контрабандой: кофе — 9538 килограммов, хлопка — 6940 килограммов и сахара — 10531 килограмм[31].
И однако, несмотря ни на что, контрабандная торговля все-таки проникала. Сношения Гамбурга с Альтоной были «неисчерпаемым источником контрабанды», по выражению французского министра внутренних дел[32]. В Альтону проходили английские товары из Дании, к разным укромным уголкам побережья подвозилась контрабанда из Гельголанда[33].
В Гамбурге весной 1811 г. «оказались» в большом количестве колониальные товары, в которых так сильно нуждалась Франция; но эти товары гамбургским купцам было позволено ввезти лишь под тем условием, что они вывезут на ту же сумму шелковых материй из Лиона; и при этом еще подчеркивалось, что эта милость оказывается вследствие того, что «Гамбург составляет теперь часть французской империи»[34].
Нужно сказать, что вообще присоединение Голландии, затем Гамбурга к Империи вызвало ходатайства французских промышленных городов о разрешении купцам этих новых владений Наполеона ввозить во Францию (или, как тогда выражались, «в старые департаменты») колониальные товары[35]. Эти ходатайства удовлетворялись Наполеоном, причем обыкновенно ставилось вышеуказанное условие относительно вывоза французских шелковых материй.
Гамбургские судохозяева не переставали домогаться лиценций.
Когда Наполеон пожелал справиться в министерстве внутренних дел, стоит ли давать лиценции купцам и судохозяевам Гамбурга, Бремена, Любека и Данцига, то ему посоветовали этого не делать: 1) эти города еще ведут тайные сношения с врагом (Англией), а посему воспользуются лиценциями во враждебном Империи духе; 2) «соперничество торговли ганзейских городов с торговлей французской» тоже заставляет дать отрицательный ответ[36]. Тем не менее и Гамбург, и Бремен, и Любек попали в число городов, на которое было отведено известное количество лиценций[37].
Эти лиценции, как и в других местах, обогатили несколько счастливцев, которые их получили; но общего бедственного положения дел в Гамбурге не изменили. Со все усиливающейся суровостью Даву преследовал всякую попытку сношений с Англией. В мае 1812 г. комиссия, созванная тогда волей Наполеона, осмелилась вопросить: позволительна ли «невинная корреспонденция с Англией?» То есть можно ли переписываться гамбургскому кредитору с англичанином, который остался ему должен, когда внезапно оборвались сношения между Гамбургом и Англией? Не будет ли это противно воле государя?[38] Разрешения не последовало. Нужно прибавить, что даже не за писание, а за получение писем гамбургские купцы попадали в тюрьму. При этом мало внимания обращалось на то, что письма из Англии приходили помимо воли адресатов[39].
Комиссия ганзейских депутатов вообще ни в малейшей степени не улучшила положения дел в городе. Эта Комиссия из депутатов ганзейских департаментов (в Законодательном корпусе) была, по воле Наполеона, собрана в Париже 16 мая и заседала до 22 мая (1812 г.) под председательством министра внутренних дел. Каким робким и запуганным ни было это маленькое собрание «сведущих людей» (в сущности назначенных правительством) от трех ганзейских департаментов (Устьев Эльбы, Устьев Везера и Верхнего Эмса), но и оно не могло не просить об уничтожении той линии таможен, которая отделяла эти департаменты от остальной Империи; они просили и о восстановлении транзита для южных и северных товаров, некогда шедших через Бремен, Гамбург и Любек; они наперед указывали, что эти милости могут быть так обставлены, чтобы ничуть не повредить «континентальной системе»[40]; ничего из их пожеланий, признанных «преждевременными», не вышло. О вопиющих безобразиях и издевательствах, которым подвергались все и каждый во время обысков в этих ганзейских таможнях со стороны французских чиновников, депутаты, правда, поговорили на одном из своих шести заседаний[41], но императору это даже не было доложено в том отчете, который ему представил (о заседаниях комиссия) министр внутренних дел.
Немудрено, что на почве таможенных притеснений именно тут пышным цветом расцвели вымогательства и взяточничество. Записанные рассказы купцов о вымогательствах в Гамбурге французских таможенных чинов, об обысках с целью найти английские товары и т. п. находим в интересной книге современника (Croly), сообщающего вообще любопытные бытовые подробности об этой эпохе[42].
Судя по воспоминаниям и брошюрной литературе, первые известия о гибели наполеоновской армии в России и особенно о том, что война будет продолжаться, преисполнили население Гамбурга ликованием. «Идут русские, освободители!» — так в Гамбурге говорили весной 1813 г., еще до того, как в самом деле пришло освобождение[43].
12 февраля 1813 г. министр внутренних дел разослал циркуляр префектам трех департаментов (Верхнего Эмса, Устьев Везера и Устьев Эльбы), коим уведомлял их, что в «континентальной системе» ничего не переменилось и что ее надлежит соблюдать точнейшим образом[44]. Но никто не обманывался: «континентальная система» не могла остаться в прежнем виде, когда гром гремел над наполеоновской Империей.
Уже 24 февраля в Гамбурге вспыхнуло движение против французов, и очень характерно, что первыми пострадавшими оказались именно таможенные чиновники[45]. 18 марта русские под предводительством полковника Теттенборна при ликованиях и приветственных криках народа вошли в Гамбург. Правда, поход Теттенборна тогда не был поддержан, и уже 30 мая 1813 г. город опять очутился во власти маршала Даву, но настроение всего населения в краткий промежуток между 18 марта и 30 мая было очень знаменательно.
Едва лишь русские показались в пределах ганзейского побережья, как контрабанда с неудержимой силой хлынула через отступающую и слабеющую таможенную линию[46].
В эпоху временного оставления Гамбурга французскими войсками ненависть населения к французам проявилась весьма недвусмысленно: образовался легион молодежи с целью помогать русским против французов (в конце марта 1813 г.); 24 марта с громадными торжествами праздновался в Гамбурге день восшествия на престол императора Александра I, «на которого они (гамбургцы — Е. Т.) смотрят как на своего спасителя», — доносил начальник французской бременской таможни в Париж. Это движение было тем более стихийно и непосредственно, что (в тот момент) ясна была перспектива скорого перехода города опять во власть французов, что и случилось. Но хотя «капиталисты были так осторожны, что не принимали никакого участия в этих эксцессах толпы», тем не менее можно было предвидеть, что они из страха подвергнуться заодно со всеми французским репрессалиям, реализуют свои капиталы и вывезут их в Англию, Данию, Германию. А это нанесет «фатальный удар» Гамбургу[47]. Ясно было одно: что новое владычество французов, если оно продлится сколько-нибудь долгое время, вконец разорит город, на три четверти разоренный уже первым их пребыванием там.
Император решил беспощадно наказать город за «измену». Шифрованным приказом из Вальдгейма (7 мая 1813 г.) Наполеон приказал маршалу Даву расстрелять пять «наиболее виновных» сенаторов гамбургских, остальных отправить во Францию, расстрелять всех офицеров «ганзейского легиона», арестовать «1500 наиболее богатых индивидуумов», которые «хуже всего себя вели», и конфисковать все их имущество; на города Гамбург и Любек была наложена контрибуция в 50 миллионов франков. В особенности император стремился разорить богатое гамбургское купечество, без чего нельзя, по его мнению, быть спокойным за Гамбург[48].
Опять повторились ходатайства Лионской торговой палаты за гамбургские торговые дома, но на этот раз Даву было трудно умилостивить[49].
Контрибуция, наложенная на г. Гамбург Наполеоном (декретом от 16 июня 1813 г.) и повлекшая наложение печатей на Гамбургский банк, конечно, могла только вконец разорить город и его обитателей и прикончить по крайней мере на время торговые сделки. (В заседании германского рейхстага 14 мая 1890 г. фельдмаршал Мольтке, коснувшись этого эпизода, выразился, что Даву «положил в свой карман Гамбургский банк». Потомки Даву прислали Мольтке доказательство, что Даву ничего решительно не взял в свою пользу, и Мольтке взял назад свое утверждение[50]. Но, конечно, ни г. Гамбургу, ни его французским контрагентам не было легче от того, что их деньги пошли во французскую казну, а не в карман маршала.)
Но одного не мог сделать Даву: восстановить континентальную блокаду в прежнем виде. В 1813 г. явно ощущалась невозможность проводить во всей строгости военную охрану границ. В сентябре 1813 г. маршал Даву приказывает таможенному управлению в Люнебурге отдать все его «бригады» в распоряжение военного ведомства, ибо нужны войска для занятия городов Ратцебурга, Люнебурга, Ниенбурга, Миндена и Травемюнде. Министр торговли де Сюсси понимает, что Даву имеет свои основания, и очень существенные, но как же быть таможням? Вся вестфальская граница остается открытой, и в Вестфалии подозревается существование массы колониальных продуктов[51].
Но из всех пунктов ганзейского побережья именно Гамбургу пришлось до конца испить горькую чашу: он оказался в осаде, причем Даву решил защищаться до последней капли крови.
В брошюре, вышедшей в свет в мае 1813 г., один английский публицист радовался, что с фактической потерей ганзейских городов («либо освобожденных, либо осажденных») континентальная система откладывается в осуществлении своем ad Calendas graecas[52]. И то обстоятельство, что главный из ганзейских городов, Гамбург, остался еще на некоторое время в руках французов, хотя и был осажден союзными войсками, мало могло помешать в чем-либо английской торговле.
Как известно, г. Гамбург освободился лишь 28 апреля 1814 г., когда маршал Даву удостоверился окончательно, что Наполеон действительно отрекся от престола и что осаждающий Гамбург генерал Беннигсен его в этом отношении не обманывает.
Эти последние месяцы довершили разорение несчастного города.