Глава VIII. «Весьма приятно, когда разговор за столом бывает общим »{1}

Глава VIII.

«Весьма приятно, когда разговор за столом бывает общим»^{1}

Немецкий путешественник Г. Райнбек, побывавший впервые в Москве в 1805 году, в «Заметках о поездке в Германию из Санкт-Петербурга через Москву…» подробно описывает обед в доме московского барина.

Оживленный застольный разговор явно обратил на себя внимание путешественника: «Обед длился примерно до пяти, и так как очень громко болтают, то рты в непрерывном движении. Здесь много острят, еще более смеются, но пьют немного… Обычно за столом бывает какой-нибудь бедный малый, служащий для острот и принужденный терпеть унижения, но притом очень остроумный и шутками возбуждающий смех»^{2}.

«Во время обеда к нам присоединилось еще несколько знакомых и, между прочим, один молодой князь замечательно красивой наружности и довольно ограниченного ума, но большой добряк. Он добродушно сносил все остроты, которые другие отпускали на его счет»^{3}.

Однако не в каждом доме гости могли позволить себе вести за обедом оживленный разговор. Рассказывая об обедах в доме сенатора Бакунина, Э. И. Стогов отмечает: «За столом была большая чинность, говорили только хозяева и близкие гости».

А вот еще одно свидетельство современника: «Разговор, который вел только хозяин дома, обращаясь исключительно к двум или трем лицам, тогда как прочие молчали, касался по большей части недостатков современного воспитания, испорченности народных нравов, вызванной обуявшей всех манией к путешествию и прискорбным пристрастием русских к французам, все познания коих ограничиваются, по его словам, умением расшаркаться и говорить каламбуры»^{4}.

Другая атмосфера царила за столом, где собирались друзья или объединенные общими интересами люди.

Ни одно собрание друзей не обходилось без застолья.

Ужин……………………     60 р. 00 к.

Вино……………………      55 р. 00 к.

3 ф. миндаля………        3 р. 75 к.

3 ф. изюму……………      3 р. 00 к.

4 десятка бергамот…     3 р. 20 к.

……………………………    124 р. 95 к.

Этот счет составлен другом Пушкина, лицейским старостой М. Яковлевым^{5}.

Деньги были истрачены на дружескую пирушку, состоявшуюся 19 октября 1834 года в его доме. Каждый год 19 октября, в день открытия Царскосельского лицея, собирались друзья «за дружеской трапезой и жженкой» то у одного, то у другого лицеиста, чтобы вспомнить пережитые годы.

В начале XIX века, когда литературные интересы поглощали дворянское общество, за обедами и ужинами происходили литературные состязания и поединки.

Об одном из таких литературных состязаний читаем в записках С. П. Жихарева:

«Ужин был человек на сто, очень хороший, но без преступного бородинского излишества. За одним из маленьких столиков, неподалеку от меня, сидели две дамы и трое мужчин, в числе которых был Павел Иванович Кутузов, и довольно горячо рассуждали о литературе, цитируя поочередно любимые стихи свои.

Анна Дорофеевна Урбановская, очень умная и бойкая девица, хотя уже и не первой молодости, прочитала стихотворение Колычева "Мотылек" и сказала, что оно ей нравится по своей наивности и что Павел Иванович такого не напишет. Поэт вспыхнул. "Да знаете ли, сударыня, что я на всякие заданные рифмы лучше этих стихов напишу?" — "Нет, не напишете". — "Напишу". — "Не напишете". — "Не угодно ли попробовать?"

Урбановская осмотрелась кругом, подумала и, услышав, что кто-то из гостей с жаром толковал о персидской войне и наших пленных, сказала: "Извольте; вот вам четыре рифмы: плен, оковы, безмен, подковы; даю вам сроку до конца ужина".

Павел Иванович с раскрасневшимся лицом и с горящими глазами вытащил бумажник, вынул карандаш и погрузился в думу. Прочие продолжали разговаривать. Чрез несколько минут поэт с торжеством выскочил из-за стола.

"Слушайте, сударыня, а вы, господа, будьте нашими судьями", — и он громко начал читать свои bouts-rim?s[96]:

Не бывши на войне, я знаю, что есть плен,

Не быв в полиции, известны мне оковы,

Чтоб свесить прелести, не нужен мне безмен,

Падешь к твоим стопам, хоть были и подковы.

"Браво, браво!" — вскричали судьи и приговорили Урбановскую просить извинения у Павла Ивановича, который так великодушно отомстил своей противнице»^{6}.

Хозяева заботились, чтобы гости за столом не скучали.

Князь И. М. Долгорукий «считался в Москве одним из остроумнейших людей своего времени и первым мастером говорить в обществе, особенно на французском языке. Я помню, — вспоминает С. Т. Аксаков, — что на больших обедах или ужинах обыкновенно сажали подле него с обеих сторон по самой бойкой говорунье, известной по уму и дару слова, потому что у одной недостало бы сил на поддержание одушевленного с ним разговора. Я сам слыхал, как эти дамы и девицы жаловались после на усталость головы и языка, как все общество искренне им сочувствовало, признавая, что "проговорить с князем Иваном Михайловичем два часа и не ослабить живости разговора — большой подвиг"»^{7}.

И у себя дома князь И. М. Долгоруков любил занимать гостей домашними спектаклями и веселыми рассказами, «…все его любили; никто не говорил, что он кормит дурно», — писал М. Дмитриев. Оживленный разговор мог вполне компенсировать неудачный ужин. «За веселостию разговора, за тою непринужденностию, которая была тоном его дома, наконец, за приятным воспоминанием о спектакле некогда было подумать о посредственном ужине. Шум и хохот оканчивали вечер; когда тут быть недовольным»^{8}.

Неутомимым рассказчиком во время застолья был и драматург князь А. А Шаховской. П. А Смирнов вспоминал: «Как он садился за стол очень поздно, то часто обедал при гостях, завешиваясь салфеткою до самого горла, потому что в пылу своих рассказов он нередко портил платье, обливая себя соусом и супом»^{9}.

Пышным застольем сопровождались собрания друзей-литераторов. Рассказывая о «пирах» в доме Н. И. Гнедича, А Е. Розен отмечает: «Беседа за столом и после стола была веселая, непринужденная; всех более острил хозяин, от него не отставали Бестужевы, Рылеев, Булгарин, Дельвиг и другие»^{10}.

Карамзинисты и их друзья устраивали пиршества в доме П. А Вяземского. В написанной им «Застольной песне» упоминаются друзья-литераторы: Денис Давыдов, Ф. Толстой-Американец, В. А. Жуковский, В. Л. Пушкин, К. Н. Батюшков.

Веселый шум, пенье и смехи,

Так празднует свои потехи

Семья пирующих друзей…

Нас дружба всех усыновила,

Мы все свои, мы все родня,

Лучи мы одного светила,

Мы искры одного огня^{11}.

Литературные обеды примиряли противников, о чем свидетельствует письмо А. А. Бестужева-Марлинского к П. А. Вяземскому: «Я позабыл вам описать, что недавно мы давали обед всем участникам "Полярной звезды". Вид был прелюбезный: многие враги сидели мирно об руку, и литературная ненависть не мешалась в личную»^{12}.

«Вчера был очень приятный обед у Пушкина… После обеда долго болтали, балагурили», — писал А. Я. Булгаков брату^{13}. Речь идет о В. Л. Пушкине, дяде Александра Сергеевича. Василий Львович был известным хлебосолом и славился своим крепостным поваром Власием. Приглашая друзей на обед или ужин, он рассылал им записочки в стихах. Вот одна из них — П. И. Шаликову, который бережно хранил адресованные ему приглашения и после смерти своего друга издал сборник «Записки в стихах Василия Львовича Пушкина»:

Вот, Князь любезнейший! и дрожки за тобою:

Прошу пожаловать на скромный мой обед.

Суп с жирной курицей, с полдюжины котлет,

Жаркое, кашица… вот нынешней порою

Чем потчевать тебя могу:

Я эгоист — твое здоровье берегу^{14}.

Литератор А. Ф. Воейков, как свидетельствует современник, «рассылал сотни записочек к друзьям и знакомым, в которых всегда обнаруживал остроту свою. Он, кажется, щеголял ими. Эти записочки были с нумерами, и он вел им разносную книгу. По этим книжкам видно, что от него в год выходило писем и записок больше тысячи»^{15}.

Еще об одном «страстном любителе» записок рассказывает А. Кочубей: «В Орле жил граф Каменский — полный генерал. Он имел свой театр с труппою, составленною из собственных дворовых людей… Каменский был большой чудак: он никогда никаких записок, даже приглашений на обед иначе не писал, как под №№…»^{16}.

Интересны письма поэта И. И. Дмитриева, в которых он приглашает к себе на обед друзей-литераторов. «В пятницу располагаю обедать дома. Очень рад буду разделить с вами мою трапезу и насладиться беседою умного и добросердечного поэта…» — пишет он В. А. Жуковскому^{17}.

«Между тем прошу вас пожаловать ко мне откушать четвертого числа. Не забуду пригласить и Платона Петровича, Тургенева и Жихарева. Этот обед будет не из хвастовства, а для переговоров по части словесности…» — зовет он на обед П. А. Вяземского^{18}.

«Старик Дмитриев свидетельствует свое искреннее почтение Александру Сергеевичу и, не имев удовольствия застать его дома, отходит в приятной надежде увидеться с ним завтре. Не лучше ли пожаловать к нему откушать в два часа с половиною. В таком случае Дмитриев просит сегодня почтить его уведомлением. Четверг»^{19}.

Н. И. Гнедич, поэт, переводчик «Илиады» Гомера, театрал, часто был зван на обеды с просьбой порадовать хозяев и гостей мастерством декламации. «Известный любитель художеств граф Александр Сергеевич Строганов, пожелав услышать перевод "Илиады" Гнедича, пригласил для этого переводчика к себе на обед. После стола началось чтение, и старый граф под звуки гекзаметров немножко вздремнул. Гнедич читал очень выразительно; в одном месте кто-то из героев говорит у него: "ты спишь" и проч. Слова эти Гнедич произнес так громко, что Строганов в испуге вскочил с кресел и стал уверять, что он не спит, а слушает»^{20}.

Письмо Г. Р. Державина к Н. И. Гнедичу — еще одно убедительное доказательство того, что литературные интересы и потребности желудка вполне уживались в дворянском обществе начала XIX века.

«Не возьмете ли вы, Николай Иванович, в воскресенье труда на себя пожаловать ко мне откушать и прочесть охотникам "Федру" мою. Ежели вам это будет угодно, то, чтоб спознакомиться вам хорошенько с рукою писца, не прикажете ли, чтоб я завтра к вам ввечеру ее прислал, дабы вы заблаговременно пробежали сию трагедию»^{21}.